— Вот погоди, — пригрозил он, — я Антонине Ивановне скажу!

— Ну и говори! — крикнула Катя, убегая. — Хоть десять раз говори!

Антонина Ивановна пришла в класс ещё до звонка. Эдик сразу подбежал к ней:

— Антонина Ивановна, а чего Жданкина портфелем дерётся?

— Как же так, Катюша? — спросила учительница, подходя к девочке.

— Да, а чего он черёмуху палкой бьёт?

— А пусть не говорит, что она хрустальная, — вмешался Эдик.

— Кто хрустальная? Катя или черёмуха? — удивилась Антонина Ивановна. — Ничего не понимаю. Ну-ка объясните мне.

И пришлось Кате рассказать всё-всё: и про хрустальный лес, и про зайца с лисой, только про песенку она ничего не сказала, потому что не была уверена, слышала ли её на самом деле.

— Видите, она всё выдумывает, — снова вмешался Эдик. — Не слушайте её, Антонина Ивановна. Хрустального леса и на свете нет, правда?

Антонина Ивановна ничего не ответила Эдику. Она только улыбнулась и сказала:

— Ребята, давайте оденемся и выйдем во двор.

— Зачем? — удивился Эдик. — Ведь сейчас не физкультура…

— Одевайся без разговоров! — неожиданно прикрикнула на Эдика Антонина Ивановна. — Мы идём на экскурсию, понятно?

Эдик обиженно замолчал и, сопя, стал натягивать пальто. Пока оделись и вышли, уже совсем рассвело и лампочка над крыльцом, которую забыли погасить, была почти незаметна.

Катя сбежала с крыльца и остолбенела: где же хрустальное дерево? Черёмуха стояла тихая, задумчивая. С её ветвей свисала пушистая белая бахрома, такая лёгкая, что ветви ничуть не гнулись, и казалось, что на них распустились лёгкие белые листья… Так же тихо, торжественно, все в белом стояли и другие деревья вдоль школьной ограды. А небо было розовое от зари…

— Как красиво!.. — тихо прошептала одна из девочек.

— Точно в сказке… — добавила другая.

Антонина Ивановна ничего не говорила. Она задумчиво смотрела на черёмуху, и на её бровях, на шапочке, на воротнике тоже засеребрился, закурчавился иней.

— Зря только ходили, — сердито сказал Эдик. — Ничего особенного.

Все укоризненно посмотрели на Эдика, а Антонина Ивановна поправила на нём шарфик и почему-то вздохнула.

После уроков, когда стали собираться домой, Катя по привычке протянула Эдику портфель, но потом вспомнила об утренней ссоре и отдёрнула руку.

На дворе светило солнце, с крыш капало; крыльцо и деревянный настил возле него дымились, как весной. Черёмуха стояла у крыльца тёмная, невзрачная, с голыми узловатыми ветками, ни дать ни взять Золушка, которая возвратилась с королевского бала и снова надела своё старенькое платьице.

Эдик шёл впереди, не оглядываясь на Катю, даже уши его шапки сердито топорщились. Нет, Катя не могла, чтобы на неё долго сердились. Она догнала Эдика и спросила:

— А у Чёрного моря черёмухи растут?

— Вот глупышка! — обрадовался Эдик и взял у Кати портфель. — Там пальмы растут, кипарисы. Они вечнозелёные. А хрустальный лес только в сказке бывает. Поняла?

— Ага! — согласилась Катя.

Спорить ей больше не хотелось. Не всё ли равно? Ведь, если верить бабушке, и сама она, Катя, тоже из сказки. Может, поэтому она и видела хрустальный лес, а вот Эдик так и не увидел.

Непохожие сестры

На иных сестёр посмотришь и не можешь удержаться, чтобы не сказать: «До чего же вы похожи!»

А вот про Таню и Наташу Даниловых всегда говорят с удивлением: «Родные сёстры, а такие разные…»

Правда, ростом Таня и Наташа почти одинаковы, хотя Наташа уже в третий перешла, а Таня только нынче в школу пойдёт. У Тани лицо круглое, щёки румяные, короткие каштановые косички забавно торчат в разные стороны; вся она как сбитая, крепкая, загорелая. А Наташа — вся в маму: волосы светлые, кудрявые, а глаза какие-то даже чересчур синие, будто их Наташа взяла да синим карандашом и подголубила. А уж худенькая, словно тростинка. Её даже в акробатическом этюде брали старшеклассники участвовать, потому что она легче пёрышка к потолку взлетает. С тех пор Наташа стала ходить как-то по-особенному, чуть приподнимаясь на цыпочки, а мизинчики отставляет: кажется, вот-вот возьмётся за края юбочки и начнёт раскланиваться, как артистка в цирке.

— Наша Натка оттого такая худая, — говорит Таня, — что за столом ничего не ест, всё капризничает: «Молоко с пенкой, не хочу… Суп с луком, не буду…» А я всё ем — и с луком, и без лука, зато вот какая!

Она растопыривает руки с толстыми короткими пальчиками и несколько раз оборачивается на месте.

— Молчала бы! — сердито обрывает её Наташа. — Может, я потому и ем мало, чтобы не быть такой толстой, вроде тебя. Как ты через скакалку прыгаешь? Бух, бух, земля дрожит! Правда, Вера?

Вера Козочкина — это подружка Наташи, их дом по соседству с Даниловыми. Она тоже в третий перешла. Сейчас лето, каникулы, и девочки целыми днями играют втроём на большой зелёной поляне, что на краю нашей Осиновки.

— Ты только посмотри, Вера, — говорит Наташа, указывая на Таню, — ей же ноги от земли оторвать трудно.

Смотреть, как прыгает Таня, и вправду немножко смешно. Скакалку она поднимает, будто гирю пудовую, даже назад перегибается, а скакалка еле-еле движется у неё в руках. Заснуть можно, пока она её переступит. Но зато, если не глядеть, как Таня скачет, а только слушать, можно подумать, что там вихрь сплошной.

— Раз, два, три, четыре! — быстро-быстро тараторит Таня, а скакалка ещё только один круг делает. — Пять, шесть, семь, восемь! — ещё круг…

— Не хитри, не хитри! — кричит Наташа. — Ишь какая! Или прыгай быстрей, или считай медленней. Правда, Вера?

Вера молчит и улыбается.

— Ну что же ты молчишь, Вера? — выходит из себя Наташа. — Смотри, она пять раз прыгнула, а двадцать насчитала. Отдавай скакалку! — набрасывается она на сестру, видя, что та запнулась, но продолжает скакать. — Всё равно теперь не считается.

— Нет, считается, нет, считается! — спорит Таня и тянет скакалку к себе.

День ещё только начался, а у сестёр это, кажется, третья ссора. Вера даже не представляет, как бы она могла поссориться со своей сестрой Анютой. Правда, Анюта уже большая, в прошлом году школу кончила, телятницей работает. Ей не то что ссориться, дохнуть некогда.

Таня так надувает щёки и упирается ногами, удерживая скакалку, что Вере становится смешно.

— Ну вот, она ещё и смеётся! — сердится Наташа. — Тебе бы такую вредную сестру, посмеялась бы тогда. Ну скажи, кто так играет?

Вере не хочется обижать ни Таню, ни Наташу.

— Девочки, глиссер идёт! — кричит она. — Бежим смотреть.

Где-то далеко, за зелёной сопкой, там, где излучина реки, слышится ровный, всё нарастающий гул, будто самолёт летит так низко, что его не видать. Наташа бросает Тане скакалку:

— Скачи до упаду, мы с Верой пойдём глиссер смотреть.

— И я с вами!

— Нет, оставайся, оставайся, слышишь? Ты же скакать хотела, вот и скачи. Пошли, Вера.

— Ну пусть идёт, чего ты? — примирительно говорит Вера.

— А чего она такая? Всегда за мной ходит, как привязанная, если б ещё слушалась, тогда ладно… Ох, и надоела она мне! Кажется, не бежит. Отвязалась…

Но Таня задержалась лишь для того, чтобы спрятать скакалку в карман, а из кармана достать кусок булки. Жуя на ходу, она бросается догонять девочек.

Они прибегают к реке как раз вовремя, когда глиссер, в туче блестящих брызг, стремительно подходит к берегу. Сначала ещё трудно разглядеть его винт-пропеллер; виден только сверкающий на солнце круг, затем начинают мелькать лопасти, и кажется, что их не две, а целый десяток; винт вращается всё медленней, медленней и наконец совсем останавливается. Молодой глиссерист в тёмно-синем кителе и высоких сапогах спрыгивает прямо в воду и подталкивает глиссер ближе к берегу.