Верховный Аистократ больше не досаждает Хэйдену. Хэйден для него теперь слишком мал, чтобы с ним считаться, но слишком опасен, чтобы отпустить на свободу.

— Почему ты до сих пор ещё здесь? — допытывается Бэм. — От этого недотёпы-охранника сбежать проще пареной репы.

— И бросить такую прекрасную компанию? — усмехается Хэйнден. — Даже подумать страшно!

Дело в том, что как бы ему ни хотелось вырваться из этого кошмара, он не может бросить ребят, чтобы они сгорели в огне раздутого эго Старки. Да, многие из них готовы целовать землю, по которой ступает нога их повелителя, но это лишь потому, что им очень нужен герой. Хэйден не жаждет стать героем. Ему хочется лишь выжить и помочь выжить другим.

Как он и опасался, Старки быстро наметил для своего батальона следующую цель. Дживан уступил давлению и, задействовав свои таланты, проломился сквозь брандмауэры. Теперь вся необходимая для нападения информация у них в руках. На этот раз никаких тонких ходов, никаких уловок — аистята пойдут напролом, покажут зубы. Хэйден считает себя человеком сообразительным, даже хитроумным, но и он не находит способа остановить Старки. Разве что отстрелить ему башку, на что Хэйден не способен.

Бэм подставила ему своё ухо и попросила высказать всё, что на душе накипело. Вот почему в то время как Старки готовит своих аистят для очередной атаки, Хэйден приводит Бэм в компьютерную и выкладывает, что ему удалось выведать о положении в мире.

Он выводит на экран одну политическую рекламу за другой.

— Их становится всё больше и больше — как по телевидению, так и в Сети. Весь эфир запрудили! — Он показывает ей страстные воззвания об отмене Параграфа-17 и о повышении возрастного ценза расплетения; призывы выдвинуть на голосование инициативу о расплетении всех неблагополучных подростков; предложения о мерах по дальнейшему сокращению расходов на государственные детские дома, разумеется, за счёт расплетения их обитателей; о выпуске облигаций с целью учреждения новых заготовительных лагерей, и так далее и тому подобное.

— Да ладно! — отмахивается Бэм. — Этого мусора всегда было полно. Тоже мне новость!

— Да, но взгляни сюда. — Хэйден показывает ей график, отражающий частоту появления агиток. — Количество объявлений начало расти сразу же после акции в «Холодных Ключах», а после «Лунного Кратера» их стало вдвое больше! — Хэйден оглядывается — вроде бы всё чисто, за ними не следят; и всё же он переходит на шёпот: — Да, Бэм, Аистиный батальон всего лишь освобождает подростков из лагерей, но люди там, снаружи, напуганы. Ещё несколько месяцев назад все эти законопроекты не имели ни шанса, а теперь у них широчайшая поддержка. Старки хочет войны, так? Но как только люди решат, что это война, они неизбежно начнут выбирать стороны; и чем сильнее страх, тем больше они будут склоняться на сторону юновластей. А в настоящей войне, сама понимаешь... нам не выстоять.

Хэйден уже видит, чем всё может кончиться. Введут закон военного времени — как это случилось во время восстаний тинэйджеров. Подростков будут хватать и расплетать за малейшие нарушения, и люди не станут протестовать из страха перед собственными детьми.

— На месте каждого уничтоженного лагеря появится два. — Хэйден ближе склоняется к своей собеседнице и с нажимом произносит: — Старки не остановит расплетение, Бэм. Он добьётся лишь одного — оно никогда, никогда не прекратится!

По разом побледневшему лицу Бэм он видит, что та наконец ухватила суть. Он продолжает:

— Организация, которая финансирует войну Старки, возможно, делает это из желания потрясти систему, но это приведёт лишь к тому, что система укрепится, а Инспекция по делам молодёжи получит ещё больше власти.

И тут Бэм говорит такое, что Хэйдену даже в голову не приходило:

— А что если как раз это им и нужно? Что если люди, поддерживающие Старки, хотят, чтобы юнокопы забрали ещё больше власти?

Хэйдена словно пробирает морозом. Он понимает: Бэм, похоже, наткнулась в этом старом руднике на жилу, ведущую к основным, глубинным залежам.

57 • Лев

Всё мирно. Всё спокойно. Резервация арапачей, этот оазис посреди страшной реальности, не желает знать, что происходит за его стенами и воротами. А там звучат призывы к отмене Параграфа-17, предложения к законопроектам об удалении мозга у заключённых с последующим расплетением остального тела, о разрешении людям добровольно продавать себя на органы. Страшная угроза нависла над миром. Она вполне может стать явью, если её не остановить. Как и Коннор, Лев понимает, что должен что-то делать.

— Брось в реку камень — и он попросту пойдёт ко дну, — говорит ему Элина. — Поставь на пути у потока валун — и вода обтечёт его. Чему быть, того не миновать, что бы ты ни предпринимал.

У Элины много прекрасных качеств, но её пассивное, фаталистическое мировоззрение к ним не относится. К сожалению, её взгляды разделяют многие жители резервации.

— Если набросать валунов побольше и покрупнее, получится плотина, — возражает Лев.

Элина открывает рот, чтобы изречь очередную сентенцию — типа «плотины прорываются, приводя к таким разрушениям, на какие неспособна сама река» — но передумывает и меняет тему:

— Завтрак готов. Поешь. Глядишь, и силёнок прибавится.

Лев слушается и принимается уписывать ямсовые оладьи, которые, по словам Элины, когда-то подавали с сиропом из агавы; но поскольку агава повсеместно уничтожена, приходится довольствоваться кленовым. Лев признаёт, что частично его решение остаться в резервации вызвано желанием отгородиться от мира, жить среди людей, которых он искренне любит и которые искренне любят его. Но это не всё. У него есть и более значительная цель.

Среди Людей Удачи в ходу пословица: «Куда арапачи, туда и все племена». Арапачи самые богатые, и, очевидно, политически самые влиятельные; поэтому их образ жизни служит примером для всех остальных. И до тех пор пока арапачи проводят политику строжайшего изоляционизма, окружив себя границами и паспортными контролями, многие другие племена — особенно те, что не зависят от туризма — следуют их образцу. С другой стороны, мало кто догадывается, как много уже в реке валунов. Леву только надо найти способ собрать их вместе в цельную плотину, и тогда, возможно, ход истории изменится.

Проблема заключается в Уиле Таши’ни и в том, что случилось во время первого пребывания Лева у арапачей.

Как и Уна, арапачи считают его предвестником несчастья, чем-то вроде носителя чумы. Они допускают, что Лев — жертва своего общества, но он напоминает им о вещах, о существовании которых они вообще не хотели бы знать. Если он хочет сдвинуть их с мёртвой точки, придётся сначала завоевать их симпатии.

В субботу Лев объявляет Таши’ни, что собирается в город.

— В Хеети-Парке играет группа. Хочу послушать.

— Может, не стоит так выставлять себя напоказ? — сомневается Чал. — Совет смотрит на тебя сквозь пальцы, пока тебя никто не видит и не слышит, но чем больше ты высовываешься, тем больше они будут склонны поднять вопрос о твоём пребывании здесь.

— Не могу же я вечно прятаться, — возражает Лев. Он не собирается посвящать их в свои истинные планы.

Кили упрашивает отпустить его вместе с Левом, но он наказан за то, что ругнулся по-арапачски; парнишка надеялся, что это сойдёт ему с рук, но не тут-то было. Вот и хорошо, думает Лев. Не хватало ещё вмешивать во всё это Кили. Он должен пойти один.

Когда Лев приходит в парк, концерт уже идёт полным ходом. Зрителей около двухсот — лежат на покрывалах или сидят на садовых стульях, закусывают и наслаждаются тёплым августовским днём. Группа, кстати, хороша. Звучит любопытная смесь традиционных туземных мелодий, поп-музыки и старых песен. Словом, на любой вкус.

Лев держится в сторонке, стараясь «не высовываться», но он видит, как какой-то человек замечает его и шепчет на ухо своему соседу. Ну что ж, через несколько минут у них появится ещё больше материала для пересудов.