— Из Поречного парнишка, Игнат Василич, коновала Байкова сын.
— Вижу. Здравствуй, Костя. С чем хорошим к нам?..
Всю ночь, торопливо шагая, Костя думал, как выполнит поручение отца. Как лихой командир взмахнёт саблей перед строем конников и взовьются кони, летя на помощь Поречному. Теперь, стоя перед дядькой Игнатом, он не находил слов и только выдохнул:
— Беда у нас, дядя Игнат.
Потом стал просто рассказывать, как час за часом развёртывались события в Поречном, стараясь ничего не упустить.
Гомозов слушал, и брови его страдальчески сходились над широко поставленными жёлтыми глазами, лицо морщилось, как от сильной боли.
Рассказ Кости перебил подошедший молодой парень. Тот самый, что стоял над могилой.
— За попом я поеду, Игнат Василич.
— Иль очумел? — Гомозов глядел на парня снизу вверх, но так, что тот потупился, переступая с ноги на ногу.
Потом, распаляя сам себя, парень закричал, забирая всё выше:
— Чего очумел? Такая последняя воля батина, чтоб с попом, по-честному хоронили. Должон — нет я похоронить батю как следоват? А не сюда попа, так батю домой повезу. Пусть тама отпоёт. — Он остервенело сдёрнул шапку и кинул её оземь. — Поеду!
— Надень шапку, всем-то пустоту не показывай, — спокойно сказал Гомозов. — Пойдём-ка со мной, если сам забыл или не смыслишь. — Он поднялся, хотя видно было, что ходить ему нелегко.
Костя пошёл за ними. После яркого солнечного света показалось, что в избушке совсем темно. В нос ударил тяжёлый запах трудного человеческого дыхания и нечистых ран.
Приглядевшись, Костя увидел человек восемь раненых, лежащих на земляных нарах. На привет Гомозова только один, в середине нар, ответил кивком. Его широкая, лопатой, борода помела по груди — вперёд, назад. Остальные молча смотрели на командира. Иные плохо соображали, кто перед ними.
— Ну что, ребята, — нарочито бодрым голосом не то спросил, не то сказал Гомозов, — держимся? Крепитесь давайте. С часу на час фельдшера ждём из Корнева. Свой мужик, не выдаст. За ним поехали и лекарства привезут. Авось скоро все подниметесь беляков бить. Видал лазарет? — обратился Гомозов к парню, когда они вышли из землянки. — Ведь трогать их, увозить отсюда никак нельзя. В пути помрут! А ты — попа! Да поп твой этой же ночью эскадрон карателей приведёт сюда. В село повезёшь — сам рядом с батей в землю ляжешь. Не знаешь, как озверело кулачьё да богатеи? — Гомозов наклонился к парню, напряжённо глядел на него своими жёлтыми глазами и говорил тихо, как будто поверял сокровенное, то, что ему доподлинно известно, а ни парень, ни Костя, стоявший возле, знать ещё не могли. — Только не помогут им ни оружие иностранное, ни офицерьё с карателями, ни белочехи. Народ поднимается и скоро поднимется весь, до одного человека. Отряд наш пополнится. Прибудут люди хоть из той же Поречки, — он кивнул на Костю, — из других сёл да деревень. Да не наш один отряд действует… Соберёмся с силами, так и без иностранного оружия к чёртовой матери погоним белую сволочь. Вот тогда и можно будет воздать почести всем защитникам народным. И живым, и кто не дожил. А пока — ничего нельзя. Пусть простит батя твой, вечная ему память.
Парень ушёл, Гомозов, тяжело ступая, вернулся к завалинке и снова опустился на неё, показав сесть рядом и Косте.
— Отцу передай — сейчас на помощь Поречному послать некого. Парни наши на боевое дело отосланы. Вернуться должны не раньше как дня через три. А которые оставались, вчера бой приняли с настоящим войсковым отрядом. Здорово потрепали нас. Еле уволоклись сюда, в лес… Твоему отцу и тебе за то, что людей от смерти спасли, спасибо. Если узнаете, куда скрылся Арсентий, кузнец, передайте ему — очень нам нужен. Оружия, скажи, мало, а он пики ковать мастер.
Гомозов умолк. Молчал и Костя. Горе отряда — стонущие раненые в избушке, молчаливые могилы на поляне — тяжёлым грузом легло на его сердце, а разуму всё ещё было трудно охватить, что эти люди, такие родные, совсем как пореченские мужики, и есть те самые лихие, грозные партизаны, которых боятся богатеи и даже белые войска.
Наконец сказал осекающимся от волнения голосом:
— Меня возьмите к себе, дядя Игнат.
— Тебя-то? — переспросил командир после паузы. — Да ты и так наш. Чего тебя брать!
— В отряд, значит, а не так что наш, и всё. Вам люди нужны. А я бы не отстал, дядя Игнат, а?
— Не отстал-то бы верно. Видишь, как пригодился, молодец.
В это время зайчонок, дремавший в тепле за пазухой у Кости, некстати зашевелился и пискнул.
— Это кто у тебя там?
Опять этот длинноухий! И на что только он взял его!. Однако вспомнив, что и дозорный, узнавший про зайчонка, не рассердился, а подобрел, Костя приободрился и как можно равнодушнее сказал:
— Да вот зайца нашёл. Зайчонка, можно сказать. Лапу ему кто-то прокусил, он и скулит. Показать?
— Ну-ну, пусть сидит, раз пригрелся. — Гомозов заглянул за расстёгнутый Костин ворот. — Серый, скоро линять ему… Тебе сколько годов-то? Пятнадцатый? Четырнадцать, значит. Рослый, однако, не по летам. Да…
Гомозов опять умолк, на этот раз надолго. Казалось, он и забыл о Костиной просьбе. Но нет, снова продолжил, будто и не прерывал разговора:
— Так вот, видишь, какое дело, ты ведь и дома живя можешь нам сильно пригодиться. Как сейчас вышло — кто бы людей упредил, если бы не ты? То-то. Нам в сёлах свои уши-глаза вот как нужны. Разведчики. Согласен, что ли, разведчиком быть?
— Со… Со-о-гласен, — протянул Костя неуверенно, соображая, всерьёз ли ему даётся такое звание или командир его за маленького считает и морочит, лишь бы в отряд не взять. А всё косой, пропади он пропадом!
Отсылая Костю поесть и отдохнуть с дороги, командир сказал:
— Поклонову его душегубства не спустим. Силы не хватит сейчас ударить по врагам, так попробуем хитростью. Может, ещё и ты, разведчик, сгодишься…
Когда Костя, отдохнув, отправился домой, его проводил давешний «охотник». А на самом деле это был Пётр Севостьянович Петраков, дослужившийся в царских войсках до звания унтер-офицера, а теперь партизан, правая рука командира отряда. Косте он велел звать себя дядей Пётрой.
До этого они поговорили втроём — Игнат Васильевич, Петраков и Костя, кое о чём условились.
На прощание дядя Пётра спросил:
— Хорошо меня запомнил? Смотри, запоминай хорошенько. Вот, хоть по усам. А то одёжа мало ли какая будет. И не спутай: приеду, про офицеров стану спрашивать, их называть буду карасями, а если про окуней-краснопёрок спрошу, значит, разговор о солдатах пошёл. Не забудешь? Остальное — как договорились… Ну, прощевай, паря. И себя, гляди, береги. Чтоб цел был! А на мостике сидеть будешь с утра до вечера. Если завтра не заявлюсь, жди каждый день, пока не приеду. А то без тебя я как раз чёрту в зубы попаду. Понял?
— А как же! Вы в надежде будьте, дядя Петра, дождусь, не прогляжу!
— Отцу-то, Егору Михалычу, поклон передай. Скажешь, как я его расписал, что худой, белый да без пальцев.
— Скажу, смеяться будет. Проще-ва-айте-е!
Мёд щипучий
Следующим утром Костя сидел, свесив ноги, на мостике перед въездом в Поречное и удил рыбу. На кукане трепыхалось только два чебачка, но рыбак не спешил переходить на более уловистое место. Он и на поплавок не обращал внимания. Тот подёргался, подёргался и наконец совсем нырнул, а рыболов всё не догадывался выдернуть добычу. Он не мог отвести взгляда от берега. Ещё два дня назад там стоял дом кузнеца и хорошо обстроенное подворье. Чуть пониже к реке — кузница. Теперь на месте дома курится груда головешек да торчит обгорелая печь. Ветерок доносит едкий запах гари…
Костя то смотрел на пожарище, то ёрзал, оглядывался — не покажется ли кто на дороге, ведущей в Поречное. Показалась телега, но ехала наоборот, из Поречного. Несколько женщин в чёрных платках и два мужика сидели в ней. Это уезжали родственники, приезжавшие из Деткова на похороны Мирона Колесова и его старой матери. Навстречу телеге в село прошла женщина. За спиной у неё курчавилась прихваченная верёвкой огромная, как стог, охапка спелого гороха.