Его жизнь, ещё такая короткая, уже многому научила. Он вспоминает Трояны, большевика комиссара в потресканной кожанке. Счастливый день, когда открыли панские амбары для всего села, и тот чёрный, навеки проклятый день, когда человека в кожанке и его товарищей казнили враги. Всё это в мыслях Кости переплетается с тем, что случилось сегодня ночью.

А пока мирно погромыхивает телега по смоченной росой дороге, катится навстречу утру. И вот уж первый жаворонок ударил в свои звоны-колокольцы, возвещая, что явилось начало прекрасного майского дня. Будто не было ночной тревоги, а в телеге, прикрытый сеном, не лежит человек, которому грозит смертельная опасность.

Часть вторая

В праздничный день

На площади сегодня шумно и людно. Блестят атласом яркие девичьи платки, не уступают им в пестроте шали и полушалки на богатых хозяйках. Выделяется грачиная чернота кафтанов и пиджаков. Поречное гуляет, празднует свой престольный праздник — успенье. Время для гульбы удобное: страдная пора позади, убран урожай. Осень с обещанием холода и голодной зимы ещё не подступила.

Только что кончилась затянувшаяся обедня. Люди из церкви вышли, но расходиться не спешат. Всех занимает одна новость: объявление, что напечатано на большом жёлтом листе бумаги, прикреплённом к церковной ограде.

Содержание объявления уже известно каждому, но люди ещё и ещё раз подходят послушать, как читают его сельские грамотеи.

Много воды утекло с той памятной весенней ночи, когда Байковы, отец и сын, тайно увезли из Поречного председателя Совета Игната Гомозова. Нет больше здесь сельского Совета. Снова селом правит староста. На этой должности теперь мельник Максюта Борискин. На всём Алтае нет больше Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Есть белогвардейское Временное сибирское правительство.

Чтобы окончательно задушить революцию в Сибири и двинуться в поход против Советской России, это правительство срочно собрало войско, объявило всеобщую воинскую мобилизацию. Но население, видно, плохо поддавалось этой мобилизации, если правительственным чиновникам пришлось расклеивать такие объявления, как то, что сейчас с большого жёлтого листа для всех читает Костя Байков.

— «Граждане крестьяне, — звонко читал он. — С недавних пор в уезде, а также и в самой нашей волости появились организованные большевистскими агитаторами шайки, состоящие из подонков населения. Эти шайки насилием и угрозами заставляют крестьян уклоняться от законной воинской мобилизации. В страхе перед ними некоторые сёла отказываются посылать новобранцев на законную воинскую службу, а наоборот, посылают сыновей под команду большевистских агитаторов. Шайки убивают должностных лиц, грабят сельские управы, дома зажиточных крестьян, разрушают телеграфную связь и железнодорожные пути, чем затрудняют гражданскую и воинскую работу законного Временного сибирского правительства».

Костя передохнул. Дальше было напечатано самыми крупными буквами, чтоб мог прочесть даже совсем малограмотный.

— «Крестьян, которые примкнули к шайкам, призываю немедленно покинуть их и вернуться к мирному труду, если им дорога жизнь и имущество. А их соседей, родственников и односельчан, всех, кто знает людей, учиняющих беспорядки или помогающих таковым разбойникам, прошу немедленно указать военным властям, где эти враги народа и правительства укрываются, а также где проживают их семьи. Каждый, кто окажет властям таковую помощь, будет награждён деньгами и имуществом, конфискуемым у смутьянов и разбойников».

Растягивая слоги, Костя прочёл подпись под обращением:

— «Капитан Мо-гиль-ни-ков».

Слушали Костю по-разному. Некоторые молча отходили, не желая или боясь обсуждать приказ начальства. Другие начинали ругаться.

— Ловко, слышь, покупает господин Могильников, капитан, лихая година! — услышал Костя знакомый голос Кондрата Безбородова. — Значит, ты ему выдай соседа и со всем семейством, а он тебе, лихая година, евонным же соседским добром и заплатит. Вона!

— Да нешто у тебя соседи разбойники? — возразил Кондрату его собеседник, пожилой крестьянин в розовой ситцевой рубахе, Мирон Колесов.

— А нынче, лихая година, не разберёшь, кто разбойник, кто нет. Докажу вот на тебя, и айда. Что, лихая година, сделаешь?

— Будет нести-то, что не следоват! — сплюнул Колесов. — Это вот ему такие речи пристали, а не тебе, — и указал на Никифора Редькина.

Ещё с утра, ради святого праздника угостившись самогоном, Никифор приплясывал неподалёку и куражливо приставал к бабам и девкам.

— Вот такому — ништо. У его всё равно совесть пропитая. Гляди, ещё польстится на посулы, погубит кого-нето с пьяных глаз.

— Нонче, паря, всё может быть, — вздохнул Кондрат.

Услышал Костя и другое:

— Дак давно надо бы покруче взяться. Пощипать одного-другого, живо забыли бы эти новости, чтобы в шайки сбиваться да людей грабить. Эдак пока не навалиться на них — порядку не быть…

Костя отошёл от церковной ограды, где висело объявление. В голове у него теснились, путались тревожные мысли. Он думал о дядьке Игнате, об отце. Уж два раза за недавнее время отец с вечера уезжал куда-то, наложив в телегу столько съестных припасов, сколько ему одному на неделю хватило бы. А утром возвращался — телега пуста. Велел говорить, если спросят, что поехал, мол, тёлку заболевшую лечить. Как и тогда, когда увозили из Поречного председателя сельсовета. Вот так, оба раза — тёлку… Теперь Костя понял, что это была за «тёлка». Слова о «помогающим таковым разбойникам» почему-то сильней всего запомнились из прочитанного. И ему казалось: весь этот праздничный люд, что гуляет, волнуется, гомонит на площади, на улицах, у завалинок, и мальчишки, и мужики, и бабы — все сейчас смотрят на него, Костю, догадываются о том, что он знает.

Но нет, никто даже и не поглядывает в его сторону. Вот разве Стёпка. Издалека машет рукой, зовёт.

Костя не спешит навстречу Стёпке. Ему бы сегодня хотелось слышать, о чём говорят все пореченцы: не сговаривается ли кто выдавать капитану Могильникову своих односельчан, не упоминают ли его отца, как помогающего партизанам?

Вот остановились поговорить новый староста Максюта Борискин с Акинфием Поклоновым. О чём они? Правая рука у Акинфия перевязана, прихвачена к плечу шёлковым платком. Кажется, будто он нарочно заложил руку за борт поддёвки, а сам откинулся назад, чтоб выглядеть ещё более важным.

— Намеднись, — объясняет Поклонов собеседнику, — жнейку налаживал стервец Микишка, батрак. Да разве они сделают как надо! Не себе ведь! Им хоть всё пропади — только рады будут. Ну, и налаживал кое-как, наперекосяк. Я у него молоток-то из рук, стал дураку показывать, как надо сделать, да по руке-то себе и хватил. По нему бы надо, по Микишке, но уж это после приспелось, а рука-то болит. Ране, бывало, чего ни сделаешь — враз заживало, а теперь, знать, остарел. Вишь, распухла рука-то, синяя…

— Не остарел ты, Акинфий Петрович. Силушка небось ещё есть! — уважительно подбадривает Максюта.

— Да как, паря, не быть. Тянем. Теперь без силы-то пропадёшь. Вон чего про шайки пишут. Кабы сюда, однако, не пожаловали разбойники…

— Идёшь, что ли, Костя?

— Куда?

— Да ты не оглох ли? Третий раз говорю — ребята кличут в городки играть. Эвон-де уже нагораживают. Начали!

Когда Костя со Стёпкой подошли поближе, бита уже со свистом пролетала над поляной.

Костя вошёл в игру нехотя. Он весь ещё был во власти тревожных мыслей. Поплевал на ладони просто по привычке, чтоб ловчее ухватить берёзовую биту. Но вот она, тяжелоголовая, размашистая, крепко зажата в руке. Р-р-раз — бита летит прямо в городок. Чурки разлетаются, как брызги, в разные стороны. Костя бьёт со злым азартом, будто эти вот чурки деревянные как раз и повинны в его острой душевной тревоге. Р-раз! Р-раз! Р-раз!