Серебряков очнулся, с трудом отличая действительность от галлюцинаций. Позади слышались слабые хлопки выстрелов.

…Почему-то ему вспомнилась статуэтка бегуна, о которой говорил комиссар. Статуэтка с гордо откинутой головой…

Он шел теперь, сгорбившись, волоча за собой свинцовые ноги. Он натыкался на деревья, падал, полз на четвереньках, снова вставал и снова шел.

Гитлеровцы заставили его сделать большой круг. Сейчас двадцать один сорок. Судя по очертаниям гор, вгрызшихся в звездное небо, он находился на Орлином Залете. До вершины Ат-Баш, где должен быть лагерь с ранеными, напрямую километров шесть. Но это напрямую. А горной тропой не меньше десяти.

Серебряков добрался до какой-то террасы, и, напрягая глаза, всмотрелся в темноту. Вот она, Ат-Баш — смутный двуглавый конус. Близкий и такой далекий финиш.

Но что это! Недалеко от вершины он увидел рыжеватую звездочку. Звездочка то светилась ярче, то меркла. Костер! Кроме партизан, там сейчас не может быть никого. Серебряков еще раз посмотрел на часы. Двадцать один сорок пять. Пятнадцать минут на десять километров. А звездочка костра замерцала и исчезла. Серебряков знал, что это означает. Костер погасили. Сейчас они покидают лагерь и начинают спуск. Спуск навстречу гибели. А он, спортсмен, комсомолец, стоит здесь и ничем не может помочь! Анатолий опустился на землю и прижался лбом к плоскому камню. Камень был прохладный, шершавый…

…Группу вел Алексей Черников. Местность, особенно побережье, он знал хорошо. Он умело находил тропы и лесные дороги в обход тех мест, где возможны были заставы противника.

Ночь сменилась днем, и опять наступала ночь, а люди все шли и шли, почти без сна, почти без отдыха. На коротких остановках бойцы охранения менялись местами с теми, кто тащил носилки с тяжелоранеными, но большинство раненых шли сами, поддерживая друг друга.

И вот закончился третий день этого изнурительного пути. Группа вышла на вершину Ат-Баш.

В сумерках ветер разогнал туман, и далеко внизу ненадолго показалась светло-серая громада моря; все с надеждой смотрели на него. Это был сейчас единственный путь к далекой Большой земле.

Выдали по последнему сухарю, закопали, обложив камнями, двоих умерших, развели небольшой костер и стали ждать.

Командир группы понимал, что со спуском к морю слишком торопиться не следует. Подводная лодка должна прийти к двум ноль-ноль. Лишняя минута на побережье — лишняя минута риска. Еще в штабе было решено спуск к морю начать в двадцать два часа.

Но вот подошло к концу тяжелое изнуряющее ожидание. Время — двадцать один сорок пять. Командир приказал:

— Гасить костер, готовиться к спуску!

Обычно спокойный, этот человек сейчас волновался. Ему, как и каждому партизану, было до боли тяжело смотреть на раненых. Почти без медицинской помощи, без медикаментов, они безмолвно переносили страдания, понимая, что здесь никто не может им помочь. Наконец была получена радиограмма: командование флота решило сделать попытку снять с занятого врагом берега больных и раненых. Теперь оставался еще только один переход. Спуск к морю, трудный, тяжелый — но последний.

Командир посмотрел, как гаснет костер, и тихо скомандовал:

— Направляющие — вперед! Поднять раненых!

Но он не окончил. Неожиданно кто-то крикнул.

— Смотрите, что это?

Вдали все увидели яркую вспышку костра. В его мерцании было что-то тревожное.

— Это на Орлином залете! — уверенно сказал Черников.

Костер в горах всегда настораживает. Все смотрели на маленький далекий огонек. Кому понадобился этот костер? Партизаны там быть не могут. Значит, гитлеровцы? Что они готовят? Во всяком случае следует торопиться, и командир приказал: двигаться быстрей.

В это время Черников доложил:

— Костер морзит, товарищ командир!

— Как морзит?

— Там кто-то сигналит. Вот, смотрите! Опять начал передавать текст. Читаю… Точка тире тире, тире точка точка точка… Вни-ма-ние, — расшифровывал световые сигналы Черников.

Кто посылает эти таинственные знаки? И кому они предназначены?

А с вершины Орлиного залета, преодолевая расстояние и тьму ночи, вновь и вновь шли вспышки сигналов.

Черников вынул из кармана электрический фонарь, с помощью которого должен был установить связь с подводной лодкой.

— Отвечать?

Командир задумался. А вдруг это — враг?..

…Нет такого отчаянного положения, из которого человеческая мысль не нашла бы выхода. Но сначала, прижавшись потным лбом к прохладному камню, Серебряков ни о чем думать не мог. Им овладело какое-то тупое оцепенение. Смертельно хотелось спать. И все-таки он искал выхода. Сначала все разбивалось о глухую стену отчаяния, ощущения безнадежности и собственного бессилия. Потом Серебрякову показалось, что есть у него какой-то выход, просто он никак не может вспомнить или сообразить, что нужно сделать…

Только бы стряхнуть это страшное оцепенение! Он приподнял голову, огляделся. Вокруг темнели кусты. Он вскочил и принялся судорожно шарить руками по земле, собирая листья и ветки. Часто ладонь его напарывалась на острые камни; руки скоро стали мокрыми от крови. Но Анатолий не чувствовал боли — он спешил. Когда, по его мнению, топлива собралось достаточно, он чиркнул спичкой. То ли пальцы дрожали, то ли подул ветер — спичка погасла. Следующую он зажал всей горстью и сразу прикрыл огонек ладонью. Костер не загорался. Тогда он достал целую пачку спичек и чиркнул их все о коробок. Но ветки и влажные от ночной сырости листья не загорались. Спичек осталось немного. Больше рисковать Анатолий не мог. Он выдернул из автомата магазин, высыпал из него остатки патронов. Он расшатывал пули пальцами, рвал их из патронов зубами…

Порох вспыхнул голубоватым пламенем. Занялись ветки. Костер разгорался. Серебряков встал на колени. Скорее! Еще сучьев! Ночью огонь костра виден за несколько километров, но пусть он будет ярче! В эту минуту Анатолий не думал о том, что это может привлечь внимание гитлеровцев.

Он разрезал финкой вещевой мешок. Получился прямоугольный кусок брезента. Когда все было готово, он встал сбоку от костра и, закрывая огонь куском брезента, то открывая его, начал посылать световые сигналы.

Сначала Анатолий дал несколько точек. Потом стал передавать текст. Один раз открыть костер на короткое время, два раза на длинное — это буква «в». Один раз на длинное и один раз на короткое — буква «н». Еще дать две короткие вспышки — буква «и»… Он посылал сигнал за сигналом….

Закончив передачу, Серебряков вгляделся в непроглядную тьму впереди.

Но тьма молчала. Ответа не было. Неужели все напрасно, и он не спасет этих людей!?

Анатолий снова и снова передавал точки и тире. «Внимание! Внимание! Опасность! Оставайтесь на месте! Отвечайте!»

Шли минуты. Они казались Серебрякову бесконечными, и когда вдали начала вспыхивать и гаснуть светлая точка и Анатолий убедился, что его поняли, он сел на землю и заплакал.

Потом он встал. Теперь он снова мог бежать.

Выписка из оперативной сводки штаба Черноморского флота:

БЫЛЬ, СТАВШАЯ ЛЕГЕНДОЙ

Миновали перевал, и машина, шелестя покрышками по асфальту, стала осторожно спускаться вниз. Скоро Алушта.

Проехали барельеф у фонтана, там, где был ранен Кутузов.

Шофер притормозил машину.

— Марусин поворот, — сказал он.

Маруся не знала твердо, в чем заключается счастье Иногда ей представлялось: счастье — это быть знаменитой актрисой, такой, как Нежданова и Яблочкина. Иногда хотелось стать отважной летчицей, как Марина Раскова. И еще ей хотелось любви. Это ведь так естественно — мечтать о любви, если вам семнадцать лет!