Тагути постучал. Дверь открылась, из неё выглянула смазливая мордашка. Девица была не накрашена; от неё так и несло панелью. Услышав, что гость из полиции, она обернулась и крикнула куда-то в комнату:

— Маэстро! Тут господин из полиции явился — у него к вам дело.

В углу комнатушки размером четыре с половиной татами на тюфяке, видимо, никогда не убиравшемся с дощатого пола, голый по пояс Сакакибара, всё ещё не проснувшись толком, перевернулся и уставился в потолок. Его худая, впалая грудь резко контрастировала с щетинистой бородой а-ля хиппи. Когда Тагути прошёл в комнату, Сакакибара лениво приподнялся на постели и сонным голосом приветствовал его: «Здрасьте!»

Девица, поглазев некоторое время на них обоих, тихонько сказала, обращаясь к Сакакибара:

— Я пойду, пожалуй. На работу пора.

С этими словами она выскользнула из комнаты.

— Это Жюли, хостесс, — пояснил Сакакибара, пододвигая посетителю пепельницу. — Она тут живёт неподалёку. Иногда заходит ко мне приготовить что-нибудь съестное. Сплетни всякие рассказывает.

— Вроде бы её тогда в баре не было?

— У неё был выходной. Это она выглядит такой жизнерадостной, а сама пашет как проклятая. Вот я ей и советую: как почувствуешь, что устала, бери отгул. А то заболеешь — никто ведь стакана воды не подаст.

— Тебя послушать — так она милейшая девушка.

— Так и есть.

Встав с постели, Сакакибара до предела отодвинул скользящую створку окна. Снаружи на расстоянии вытянутой руки нависала серая стена соседнего дома.

Ветер сюда почти не проникал — вместо него только захлёстывали брызги дождя. Прищёлкнув языком, Сакакибара снова закрыл окно.

— Да, милая девушка. Работает вроде бы на износ, а такая весёлая, жизнерадостная. Иногда может ляпнуть что-нибудь такое, но душа-то у неё чистая — сущее дитя.

— В твоём описании — прямо ангел какой-то, — с лёгкой иронией заметил Тагути.

Сакакибара в ответ хмуро бросил:

— Вы ничего не понимаете! Вы о человеке только по анкетам судите. Видите, что речь идёт о министре или главе крупной компании, — значит, всё: такой человек к преступлениям отношения не имеет. А если это какая-нибудь девушка из бара или бродяга, сразу чуете, что тут преступлением попахивает. Таким, как вы, никогда не понять, какая это чудесная девушка.

— А ты, значит, понял?

— Да. Потому что во мне живёт свободный дух. Только те безвестные поэты и художники на Монпарнасе могли разглядеть в продажных девицах ангельскую душу! — запальчиво воскликнул Сакакибара, перечислив для примера неизвестные Тагути имена французских художников и поэтов.

— Ну, мне об искусстве судить трудно, — усмехнулся Тагути. — Скажи-ка лучше, не припомнишь ли, где ты был вчера между двумя и тремя часами ночи?

— Это в смысле алиби? — пожал плечами Сакакибара. — Я по ночам работаю. Так что ответить могу только, что в это время сидел здесь один и писал стихи. Стихи сочиняют в одиночестве — ну и, конечно, свидетелей у меня нет. Если воспользоваться вашей терминологией, то алиби нет.

— Скажем, алиби слабое, — желая подбодрить юношу, поправил Тагути и огляделся по сторонам.

Комната была крошечная. Брошенный на пол тюфяк и отсутствие перспективы за окном придавали ей ещё более убогий вид. Н-да, малюсенькая убогая каморка. У стены табуретка, а на ней мимеограф. Всюду беспорядочно разбросаны журналы. Исписанные листы бумаги. На верёвке, протянутой под потолком, висит влажное нижнее бельё. Всё говорило о крайней нужде, которая никак не вязалась с претенциозной вывеской «Научное общество изучения современной поэзии».

— Ты вроде бы говорил, что печатаешь на мимеографе сборник своих стихов?

— Уж не хотите ли вы сказать, что собираетесь его купить?

— Если найдётся экземпляр, купил бы.

— Вот уж не ожидал, что в полиции найдётся такой сыщик — любитель современной поэзии! — язвительно заметил Сакакибара и, достав с книжной полки книжонку, положил её перед Тагути.

На обложке тоненькой книжицы, отпечатанной на мимеографе, значилось:

«Сборник стихотворений Тэцуя Сакакибары. Издание Научного общества изучения современной поэзии». Заглянув на обратную сторону обложки, где была обозначена цена 50 йен, Тагути достал из кармана монету и положил рядом с пепельницей.

На последней странице книжечки была напечатана краткая биография Сакакибары. Увидев, что автор родился в 1942 г., Тагути подумал, что Сакакибаре столько же, сколько инспектору Судзуки, — двадцать семь лет. В этот момент пришёл управляющий и сказал, что Тагути зовут к телефону.

Звонил инспектор Судзуки, который отправился проверять алиби Ёсимуты. Взяв трубку, Тагути услышал взволнованный голос инспектора:

— Ёсимута бросился под машину!

— Погиб? — От неожиданности Тагути почти закричал.

— Доставили в ближайшую больницу, но врач говорит, что состояние тяжёлое.

Судзуки сообщил название больницы.

Тагути непроизвольно потёр шею.

— Что же там всё-таки произошло?

— Сам не могу понять. Я встретился с Ёсимутой, стал снимать показания. Тут он вдруг изменился в лице, выскочил из дома, ринулся прямо к проезжей улице…

— И сам бросился под машину?

— Ну да! Прямо нырнул. И сделать уже ничего нельзя было.

— Ладно, сейчас приеду, — сказал Тагути и положил трубку.

Когда он оглянулся, за спиной у него стоял подоспевший откуда-то Сакакибара.

— Что случилось?

— А что, волнуешься? — язвительно переспросил Тагути.

— Да нет, так… — скривил губы Сакакибара и повернулся к нему спиной.

Видя, как молодой человек поднимается по лестнице, Тагути поинтересовался:

— У тебя что, с ногами не в порядке?

Лицо его помрачнело. До сих пор он не обращал внимания, что Сакакибара приволакивает левую ногу.

7

Когда Тагути добрался до больницы, владелец надомной бумажной мастерской Ёсимута уже был мёртв.

— Простите, шеф! — обратился к нему бледный как смерть инспектор Судзуки с таким видом, будто он сам был во всём виноват.

— Что тут поделаешь?! — похлопал его по плечу Тагути. — Ты лучше вспомни: может, он что-нибудь дельное сказал перед смертью?

— В машине скорой помощи по дороге твердил только одно: мол, я не виновен. Это и были его последние слова.

— Ну, а тебе как показалось?

— Когда он бросился бежать, я уже решил, что точно преступник найден, но сейчас думаю, что преступник не он.

— Потому что это были его последние слова? Вообще-то бывают такие люди, что и перед смертью могут соврать…

— Конечно, только по этим словам мы не можем заключить, что он не виновен. Но есть и другая причина.

— Какая же?

— Я выяснил, что Ёсимута был на пороге банкротства. И мастерская его уже была заложена, и ещё на нём висел долг почти в миллион йен. То есть ему позарез были нужны те полтора миллиона, которые ему обещала потерпевшая.

— Ёсимута прекрасно понимал, что если он женится на девице, то получит свои полтора миллиона, а если её убьёт, то ни полушки с этого иметь не будет.

— В том-то и дело. Ведь потерпевшая с самого начала обещала, что отдаст ему полтора миллиона на развитие бизнеса. Так что в этом смысле, полагаю, у Ёсимуты не было никакой необходимости её убивать. Даже если предположить, что ему нужны были только деньги, то он мог бы её убить после женитьбы, получив свои полтора миллиона.

— Пожалуй, — согласился Тагути.

Ему припомнилось лицо Ёсимуты, которого он повстречал вчера в маленькой, как коробок спичек, бумажной мастерской. Когда ему сообщили о смерти Кадзуко Ватанабэ, здоровенный мужик, уже в летах, заплакал как ребёнок. Тогда, видя в глазах Ёсимуты неподдельные слёзы, Тагути решил, что он так убивается из-за гибели девушки, а может, на него просто накатило отчаяние оттого, что полтора миллиона были безвозвратно потеряны и банкротство становилось неизбежным. Если бы не это, едва ли пожилой мужчина стал бы лить слёзы из-за внезапной смерти вероятного брачного партнёра. Ёсимута всю свою жизнь поставил на этот брак.