— То есть, значит, они и сами кому-то принадлежат, и владеют кем-то?

Сакакибара что-то пробормотал — похоже, на французском, так что Тагути смысла не понял… Может быть, шептал французские ругательства из-за того, что Тагути унизил музу таким вульгарным истолкованием: «Обладать и быть обладаемым». Он помолчал, пока Сакакибара не восстановил душевного равновесия и не продолжил разговор.

— Могу вам сообщить ещё кое-что, чего вы не знаете, — сказал он с чуть заметной улыбкой. — У неё в банке были сбережения почти на два миллиона йен.

— Ого!

Глаза у Тагути загорелись интересом. Сакакибара усмехнулся.

— Вы, наверное, думаете, что два миллиона йен — уже достаточный мотив для убийства, но только в этом деле деньги мотивом служить не могли. Скорее наоборот, их наличие скорее подтверждает невиновность — и мою, и Ёсимуты.

— Это почему же?

— Кадзуко всё время говорила, что, когда выйдет замуж, из этих сбережений полтора миллиона даст мужу, чтобы тот вложил в свой бизнес, а пятьсот тысяч подарит мне — у меня же ни гроша за душой. Чтобы я их употребил на издание сборника стихов. Это многие слышали. А теперь, когда её убили, мы с Ёсимутой ничего не получим — можно сказать, только теряем: он полтора миллиона, а я пятьсот тысяч. Так что эти два миллиона опосредованно доказывают нашу непричастность к делу. Вот уж полиции придётся попотеть! Сочувствую. Если смотреть на ситуацию здраво, остаётся только предположить, что виновником был человек, состоявший с убитой в близких отношениях. Близкими ей мужчинами были только Ёсимута и я. Однако, как я только что доложил, у обоих не было никакого мотива для убийства. Ну что? Понимаете, что я имел в виду, говоря, что это преступление не имеет лица, что у него нет мотива?

— Скажи, а чем ты зарабатываешь на жизнь?

— А?

На оживлённом лице Сакакибары на мгновенье мелькнуло озадаченное выражение. Должно быть, вопрос Тагути застал его врасплох. Бледные щёки юноши налились краской.

— Что вы меня спрашиваете о какой-то ерунде, когда я говорю о самом главном во всём этом деле?!

— Ага, рассердился! — со смешком поддел собеседника Тагути. — Я спрашиваю, потому что о тебе же беспокоюсь. Ты небось хочешь сборник стихов издать, а денежек-то нет? Тем не менее ты ведь в этот бар часто захаживаешь, так? Значит, полагаешь, что на это тебе денег достаточно?

— Куда хочу, туда и хожу, что хочу, то и делаю! Иногда любительскими сборничками приторговываю, иногда в пачинко немного выигрываю. Когда уж денег совсем нет, я вообще не пью. А вкалывать день и ночь — это не по мне. Можно это назвать ленью, но такова уж натура свободного человека.

— Свободного человека? — усмехнулся Тагути, поднимаясь со стула. — Думаю, нам с тобой придётся ещё встретиться. Не подскажешь ли свой адрес?

6

Когда Тагути вернулся к себе в уголовный розыск, инспектор Судзуки обеспокоенно заметил:

— Что-то вы выглядите таким усталым…

— А чего ты хочешь от старой развалины? — отшутился Тагути, вытирая лицо и шею влажным полотенцем, которое услужливо поднёс ему Судзуки.

Было по-прежнему невыносимо жарко и душно.

— Выяснил что-нибудь новое? — поинтересовался Тагути.

— На счету убитой в соседнем банке лежало около двух миллионов йен. Всё скопила примерно за год. Девушка из турецких бань — выгодный промысел.

— Наверное, есть и такие девицы, что за пять лет откладывают миллионов пятнадцать, — усмехнулся Тагути. — Я про эти её сбережения слышал от Сакакибары, от поэта. И кому же достанутся эти деньги?

— Говорят, у неё родители остались где-то в провинции — может быть, туда и пойдут?

Говорят, потерпевшая рассказывала товаркам в банях, что собиралась из этих денег дать пятьсот тысяч Сакакибаре на бедность, чтобы он мог издать сборник своих стихов, а остальные полтора миллиона после свадьбы хотела всё пустить на развитие производства в бизнесе мужа Ёсимуты.

— Об этом мне Сакакибара тоже рассказывал. Кстати, не было ли у неё ещё какого-нибудь близкого человека мужского пола, кроме Ёсимуты и Сакакибары?

— Я и сам всячески пытался этот момент прояснить, да вроде бы нет — никого у неё больше не было, кроме них двоих. Правда, говорили, что год тому назад она якшалась с каким-то бандюгой, но его три месяца тому назад убили в гангстерской разборке.

— Значит, остаются только эти двое?

Тагути опустился в кресло и сложил руки на груди.

За спиной натужно скрипел вентилятор, в котором, видимо, кончилась смазка, но толку от него не было: лопасти только перемешивали в комнате застоявшийся нагретый воздух. Скрип действовал Тагути на нервы, и он в конце концов выключил вентилятор.

Итак, один из двоих фигурантов дела должен быть убийцей. Кто-то из них — либо немолодой владелец бумажной мастерской, либо юноша, называющий себя поэтом, — лишил жизни девицу двадцати одного года от роду.

Сакакибара убеждённо утверждал, что в этом деле ни у кого из подозреваемых нет побудительного мотива для убийства. Действительно, на данный момент такой мотив обнаружить не удалось. Однако Тагути полагал, что преступления без побудительного мотива в принципе быть не должно. Хотя сейчас модно было говорить о преступлениях, совершаемых «импульсивно», но ведь что-то должно было подвигнуть преступника к действию. Коль скоро преступления совершают люди, у них должны быть побудительные мотивы.

Если же всё выглядит так, будто их нет, значит, их просто ещё не удалось выявить.

— А что за человек этот Сакакибара? — спросил инспектор Судзуки.

Тагути снова включил вентилятор.

— Любит поговорить. Утверждает, что терпеть не может полицию. Может быть, оттого, что его в своё время сцапали во время демонстрации против предполагавшегося визита Сато в США и неделю продержали в кутузке. Да, ты выясни там насчёт этой его отсидки.

— Это имеет отношение к нынешнему делу?

— Нет, наверное, но мне бы хотелось получше узнать Сакакибару с разных сторон.

— Я сделаю запрос на него в управление полиции.

С этими словами инспектор Судзуки откланялся и вышел, а Тагути поднялся с кресла и стал смотреть в окно. Сибуя светилась всеми красками неоновых огней. Сакакибара, наверное, всё ещё сидит в том самом баре. Должно быть, тешится тем, что так ловко поддел сыскаря. Тагути тихонько усмехнулся про себя. Сакакибара, вероятно, считает, что бросил вызов полицейской ищейке и выиграл первый раунд, но, с точки зрения Тагути, всё поведение молодого человека было сплошной детской игрой. Через некоторое время этому юнцу всё же придётся уважать и бояться полицию. Тогда пожалеет небось, что так задирался.

Инспектор Судзуки вернулся минут через двадцать.

— Точно, в день той демонстрации Сакакибара был задержан, доставлен в участок Камата и посажен в камеру. Только…

— Что только?

— Арестован он был не за то, что участвовал в демонстрации. В деле его значится: арестован за попытку кражи книг из магазина.

— Да ну?! Интересно!

Перед мысленным взором погрузившегося в задумчивость Тагути явилось бледное лицо юноши. Зачем же он врал? Оттого, что участие в демонстрации выглядит куда благовиднее, чем попытка кражи книг? Не в силах понять реальной причины, Тагути тем не менее чувствовал, что в этом незначительном инциденте отражается вся натура молодого человека по имени Сакакибара.

На следующий день после обеда ему сообщили результаты вскрытия. Причиной смерти было удушье вследствие странгуляции. Орудием убийства послужил потрёпанный дешёвый галстук, приобщённый к уликам. Отпечатков пальцев обнаружить не удалось. Определить время, когда наступила смерть, после вскрытия было нетрудно — от двух до трёх часов ночи.

Послав инспектора Судзуки проверить алиби Ёсимуты, Тагути под некстати начавшимся дождём отправился на встречу с Сакакибарой.

Когда он добрался до дома под названием «Мирная обитель», где квартировал Сакакибара, дождь хлынул в полную силу. Ничего удивительного в том не было, поскольку стоял сезон дождей, но лило и впрямь как из ведра. Дом был неказист: деревянное строение, покрытое снаружи толстым слоем штукатурки. От сырости стены местами выцвели, и в них появились выщерблены. Возможно, оттого, что соседний доходный дом стоял вплотную к этому, хотя ещё не было и пяти часов вечера, но, когда Тагути зашёл в вестибюль, там царил угрюмый полумрак. Спросив у дежурного номер комнаты, Тагути поднялся на второй этаж по скрипучей лестнице. На двери в дальнем конце коридора вместо таблички с именем красовалась большая вывеска: «Научное общество изучения современной поэзии». В этих иероглифах проглядывала вся сущность амбициозного молодого человека.