— Воля твоя, — поднял голову старый нотабль, — но прошу тебя: освободи меня от грабежа народа!

— Что ты сказал? Я не ослышался? Эй, Базилл, объясни безумцу, что грабеж и наказание — вещи разные…

Побледнев, нотабли молчали.

— Прикажешь? — спросил Базилл, взглянув на Суллу и подходя с поклоном к нотаблю.

— Чего ты от меня хочешь? — крикнул старик. — Если мой язык выговорил глупость, пусть император простит! Но я готов повиноваться воле…

Базилл взглянул на Суллу. Взгляд императора был настойчив, и когда, через несколько минут, из сада донесся вопль, нотабли вздрогнули.

— Успокойтесь, дорогие гости, — сказал проконсул, — и садитесь за стол. Ничего страшного не случилось. Старый болтун откусил себе язык.

Наступила тишина.

Во время попойки Сулла обратился к Лукуллу»

— Дорогой мой, дело мое завершено. Правителем Азии я назначаю Мурену, а тебя — квестором. Пора мне в Италию. Лето кончается, корабли в Эфесе готовы к отплытию, и Нептун будет, наверно, милостив ко мне и к моим храбрым легионам!

Однако Сулла не попал так скоро в Италию, как рассчитывал. Когда войска его сели в Эфесе на корабли и, пересекши в три дня Архипелаг, высадились в Пирее, император почувствовал внезапное недомогание и решил остановиться в Аттике для лечения.

У него была подагра — он испытывал боли в суставах, онемение членов, тяжесть в ногах: пальцы распухали и болели. Врачи предписали ему купанья в Эдепсе, находившемся в Эвбее.

Теплые серные ванны помогли. Оправившись от болезни, он разрешил войскам «запастись добычей» — начались грабежи. Сам император захватил богатую библиотеку Апелликонта и множество предметов искусства, которые предназначал для украшения римских храмов.

Устрашенные греки льстили «владыке мира», величая его превыше всех героев и полководцев, установили в Афинах в честь его праздник Суллею и воздвигли много статуй на агорах, в театрах и гимназиях.

Однако он был равнодушен: «Подлые эллины ненавидят нас и презирают, — думал он, — но льстят, боясь меня и моих легионариев. Теперь они не посмеют восстать. А если восстанут…»

Скрипнул зубами и приказал войскам двигаться на Патрас и Диррахион.

— В Италию! В Италию! — радостно кричали легионы, приветствуя императора, сидевшего на коне.

А он смотрел на этих мужественных ветеранов и думал:

«С ними я пройду всю Италию и восстановлю поруганную дедовскую власть на вечные времена».

Он отправлялся во главе сорока тысяч человек и тысячи шестисот кораблей, оставляя после себя в Элладеполное опустошение.

VII

После смерти Мария главою республики стал Цинна. Его законы были направлены к улучшению жизни народа, и за ним шли рабы, вольноотпущенники и большинство италиков. Цинне казалось, что республика на правильном пути, однако кто-то ей мешал, а кто — Цинна не понимал.

Демократия, единая в ненависти к олигархам, но неустойчивая в своих целях, подчинялась сенату, который строил против нее козни.

Мульвию казалось, что всё идет хорошо. Только слухи о возвращении Суллы, волновавшие Рим, беспокоили его.

Популяры не давали Цинне покоя, требуя принять меры дляохраны республики от вторжения «врага отечества», но консул, зная от соглядатаев о немногочисленном войске Суллы, говорил:

— Стоит мне только крикнуть, и весь Рим подымится против злодея!

Однажды Цинна, находясь у Цезарей, поспорил с молодым Гаем, своим зятем, за которого вышла недавно его любимая дочь Корнелия.

Гай, сын брата Юлии, вдовы Мария, и жены его Аврилии, был еще молод, но уже выказывал большие способности: умный, образованный, он возразил тестю, когда тот повторил свое любимое выражение о готовности всего Рима выступить против Суллы:

— Не преувеличиваешь ли ты, дорогой отец? Сулла выдержал яростную борьбу против азиатских полчищ Митридата…

— Но не против римлян!

— Онразбил Фимбрию…

— Кто такой был Фимбрия? Пустой человек, щеголь, хвастун, смелый любовник…

— И храбрый воин! Разве ты сам не превозносил его, посылая с Валерием Флакком в Грецию?

Цинна нахмурился. Он сознавал, что зять прав.

«Но как помешать Сулле? — размышлял он, поглядывая на вдову Мария и думая, что она должна тотчас же выехать из Рима, лишь только Сулла высадится в Италии. — Берега охраняются плохо, и неизвестно, где он бросит якорь. И, конечно, нужно ожидать его со стороны Остии или ближайшей гавани к Риму. Завтра побеседую с Карбоном, и мы подумаем, что делать».

Меры пришлось принимать срочные. Цинна и Карбон решили произвести набор войск, узнав, что сенат получил гордое послание Суллы. Перечислив, что им сделано в Югуртинскую и Кимбрскую войну, во время претуры в Киликии, в Союзническую войну, во время консульства и в борьбе с Митридатом, проконсул обвинял сенат в том, что его, Суллу, сделали проскриптом, друзей перебили, дом разрушили и его жена принуждена была с детьми спасаться бегством от палачей. Послание его кончалось словами: «Я отомщу за эти жертвы и за всю республику, невзирая на сословие виновных, их заслуги и магистратуру. Я — меч Марса-мстителя над непокорной Италией».

Сенат испугался и отправил к Сулле посольство с предложением мира. Только теперь понял Цинна, кто мешал правильной жизни республики: сенат! Нужно было раздавить его, когда они с Марием заняли Рим!..

Взбешенные поведением сената, Цинна и Карбон, провозгласив себя консулами на два года, решили посадить войска на корабли и направить их в Либурнию.

— Оттуда мы двинемся навстречу Сулле, — говорил Карбон воинам, — и нападем врасплох на него.

Переправив благополучно часть легионов, Цинна стал готовить остальных воинов.

День был пасмурный, море неспокойно билось о берега. Легионарии неохотно садились на корабли. В полдень лазурное море потемнело, и войска стали роптать.

— Буря будет! Куда он нас ведет? — кричали легионарии. — Против победителя Митридата? Против его ветеранов? Не пойдем!..

— Разве можно устоять против Суллы? Не будем воевать с земляками, проливать римскую кровь!

Ропот разрастался. Воины решили самовольно возвратиться на родину.

К вечеру легионарии высадились на берег и бросились в рассыпную:

— Домой, домой! Не хотим больше воевать! Домой!

Цинна выбежал из шатра с обнаженным мечом в руке.

— Остановитесь! — закричал он. — Кто, как не вы, должны защищать республику от патриция, — который угрожает нам и сенату жестокой расправой? Воины, вспомните времена Мария, боровшегося за плебс! Вспомните свое господство и подумайте, что. несет нам Сулла! Кровь, насилия и грабежи!..

— Домой, домой! — прервали его легионарии, и рев сотен глоток заглушил речь консула.

— Ликторы, ко мне! — закричал Цинна и приказал хватать непокорных и расправляться с ними.

Ликторы выхватили секиры, и один из них стегнул легионария прутом по голове. Тот ответил обидчику ударом кулака в зубы.

— Схватить бунтовщика! — распорядился Цинна. Но воины оттеснили консула, и в него полетели камни.

— Что вы делаете? — закричал Цинна.

Но толпа с ревом окружила его. Он видел яростные лица, дикие глаза, слышал проклятья и понял, что с ним безжалостно расправятся, если он не сумеет овладеть этими взбешенными людьми.

Пробовал говорить, но ему не давали, оскорбляя его. Тогда он бросился с мечом на мятежников. А потом побежал. За ним мчались разъяренные воины, скользя, падая в грязь, подымаясь. Впереди был шатер, дальше простиралось поле и вдали на холме — деревушка.

«Погиб», — подумал он и обернулся.

— Стойте! Я, консул, повелеваю вам…

Но толпа не слушала его. И он опять побежал. Полетели камни. Один задел ему плечо, другой попал в голову. Цинна пошатнулся. Набежали воины — сверкнули мечи, и он, почувствовав ноющую боль в теле, уронил обагренное кровью оружие. Упал. А озверевшие люди набросились на безжизненное тело и долго топтали его грубыми калигами.