Прискакал Сулла. Спрыгнув с коня, он схватил знамя и один бросился в свалку. За ним последовали легаты и преторианцы.

— Воины, — отчаянно закричал он, — если вас спросят, где вы покинули своего полководца, не забудьте ответить: «При Орхомене!»

Его слова остановили отступавших. Легионарии бросились на площадь к вождю и отбили понтийскую конницу.

— Продолжать рытье рвов! — приказал Сулла. Все стремительные нападения Дорилая разбивались о движущуюся стену легионов, которая расступалась, пропуская азиатских наездников, налетавших, как буря, а затем смыкалась, преграждая им путь к отступлению.

Битва становилась упорной. Сжатые со всех сторон, лучники, поддерживавшие понтийскую конницу, не могли натянуть луков и гибли, работая стрелами, как копьями. Десять тысяч всадников и пять тысяч азиатских пехотинцев устилали взрытую землю.

Сулла объезжал поле битвы при восторженных криках воинов. Он благодарил их за победу и хвалил за храбрость.

Созвав легатов и военачальников, Сулла велел им бодрствовать всю ночь посменно.

— Дорилай, — говорил он, — попал в мышеловку, — отступать некуда: позади него и справа — Копаисскоеозеро, дальше — болота, покрытые камышом, и сливающиеся реки Кефиз и Мелас; впереди и налево — наши легионы и сеть рвов. Вожди, ваша старательность и бдительность должны обеспечить победу!..

Весь день наблюдал он за работами, отбивал вылазки азийцев, мешавшие легионариям, и когда ров был вырыт, приказал войскам броситься на приступ.

На рассвете понтийцы обратились в бегство. Их настигали и убивали. А на берегу озера толпились легионарии, поражая стрелами и дротиками пытавшихся спастись вплавь.

Сулла подъехал на окровавленном коне и смотрел потемневшими глазами на волны, где качались сотни трупов, на болото и дороги, заваленные мертвыми телами, обломками копий, мечами и щитами.

— Кончено? — спросил он примчавшегося Базилла.

— Понтийское войско погибло, в плен захвачено более двадцати тысяч, а полководцы бежали или убиты. Как прикажешь поступить с пленными?

— Продать в рабство, а деньги распределить среди легионариев.

Базилл ушел. Император смотрел на Орхоменскую равнину, думая: «Митридат потерял Грецию и так же потеряет Македонию. Останется Малая Азия… Но что делать? Лукулл не возвращается, кораблей нет… А кругом — враги, враги и враги…»

Дав несколько дней отдыха усталым воинам, он отправился наказать беотийские и локрийские города, поддерживавшие Митридата; три гавани Эврипы — Галеи, Ларимны и Анфедон — разрушил, а жителей выселил внутрь страны. Затем, двинулся в Фессалию, где остановился на зимовку и приступил в отчаянии к постройке кораблей.

IV

Война кончилась, и Сулла, довольный, отправился в Делион на свидание с Архелаем.

Раб, ожидавший его у городских ворот, сошел с коня и, поклонившись, сказал:

— Мой господин ожидает тебя, император, в храме Феба-Аполлона.

— Едем.

На ступенях храма стоял Архелай. Продолговатое лицо его и быстрые глаза поражали необыкновенной живостью, со щек свисали длинные кудрявые волосы; небольшая черная бородка была едва заметна, усы выбриты. Он пропустил Суллу в храм и вошел вслед за ним.

— Великий царь предлагает тебе, император, денежную и военную помощь для подавления популяров в Риме, — заговорил Архелай, не спуская глаз с Суллы, — при условии, что ты признаешь владычество царя над Азией.

Сулла усмехнулся:

— Если ты выдашь мне все царские корабли, то я обязуюсь сохранить за Митридатом Понтийское царство.

Побагровев, грек с негодованием крикнул:

— Ты шутишь или насмехаешься над нами?

— Молчи, раб! То, от чего ты, побежденный, отказываешься, посмеешь ли предложить мне, представителю Рима, победителю Афин, Херонеи и Орхомена?

Архелай молчал, потупившись.

— Если ты договоришься со мной, — продолжал Сулла, — то я вознагражу тебя золотом и прикажу отсыпать тебе столько динариев, сколько ты будешь в силах унести. Ты умен и должен понять, что счастье Митридата закатилось, и когда ты вернешься к своему царю, он не пощадит тебя, обвинив в измене. Говорят, твоя жена — наложница Митридата (грек сжал кулаки, лицо его исказилось), поэтому ничто тебя не связывает больше с Понтийским царством.

Архелай, тяжело дыша, взглянул на Суллу:

— Твои условия?

— Царь должен отказаться от всех завоеваний, совершенных с 665 года от основания Рима, и я признаю понтийские владения; он получит титул друга и союзника римского народа; покроет мои военные издержки, уплатив мне две тысячи талантов; выдаст семьдесят военных кораблей, с гребцами и пятьюстами лучников; заплатит жалованье и доставит съестные припасы этим людям; обменяется со мной пленниками, заложниками, воинами-перебежчиками и беглыми рабами; объявит всеобщее прощение от имени Рима всем греческим городам Эллады и Азии, поддерживавшим его дело. Кроме того, — продолжал Сулла, видя, что Архелай морщится, — ты обязан немедленно вывести из Халкиса и иных местностей свои войска и выдать мне часть кораблей, пока не прибудет твой брат Неоптолем из Азии. Согласен?

Архелай молчал.

— В награду я обещаю тебе личный титул «друга и союзника римского народа». Я не сомневаюсь, что сенат утвердит его. И ты станешь неприкосновенным. Я видел твою храбрость в Пирее и дарю тебе, как лучшему военачальнику, имение в Эвбее и десять тысяч плектров прилегающей к нему земли. А для того, чтобы сделать тебе приятное, я нарушу наш договор и прикажу отравить твоего личного врага Аристиона… Согласен?

Архелай кивнул.

— А теперь будем добиваться вместе, — заключил Сулла, — утверждения царем нашего договора.

Весть о мирных переговорах с понтийцами возмутила легионы.

— Рим никогда не складывал оружия, не уничтожив своего врага, — роптали военачальники, — а император ведет переговоры с убийцей ста тысяч римских граждан!

Недовольны были и легионарии, — они ожидали богатой добычи, надеясь на грабеж азиатских и понтийских городов, — и хмуро встречали полководца, возвращавшегося из Делиона.

Сулла сразу заметил настроение воинов, но притворился веселым, скрыв свое беспокойство.

Он подозвал Базилла, шепнул:

— Трибун, извести военачальников, чтобы построили войска у претории.

И когда легионы, выстроившись, ожидали императора, он вышел к ним и сказал:

— Я рад видеть вас, непобедимые римляне! Участники взятия Афин и Пирея, орлы, взлетевшие над скалами и горами Херонеи и Орхомена, доблестные бойцы, увенчавшие себя бессмертными победами, вы жаждете еще битв и счастливого возвращения на родину. Но битвы еще будут, а ропот ваш несправедлив… Чего вы хотите? Войны с Митридатом? Да знаете ли вы, что для того, чтоб окончательно уничтожить понтийского царя, нужно еще несколько лет борьбы и невероятного напряжения сил? Хотите еще десять лет воевать в Азии? Но кто из вас тогда вернется на родину? Подумали вы об этом? Рим не поможет нам ни войсками, ни деньгами, наоборот, популяры выступят против нас, и нам придется бороться с римлянами и с понтийцами. Выдержим ли мы? Вернется ли хоть один из вас в отечество?

Воины молчали. Возглас Базилла всколыхнул их.

— Мир, мир! — кричал трибун. — И скорее в Рим! Император позаботится о нас на родине. Он…

Ему не дали договорить.

— Мир, мир! — подхватило несколько человек.

И вскоре тысячи голосов загремели вокруг претории:

— Веди нас, император, веди! — Сулла поднял руку:

— Воины, в Италии нас ждут жаркие бои, но на родине, где слышится римская речь и светит наше, италийское солнце, сражаться и умирать сладостнее, чем на чужбине. А кого сохранят боги живым, тот станет самым почитаемым человеком в отечестве!

Распустив легионы, он вошел в шатер и, сев на ложе, задумался: «Если Митридат договорится с Фимбрией — я пропал: оба они бросятся, как псы, на меня… А я должен сохранить свои легионы для римской олигархии — это наша последняя надежда. Лучше пожертвовать благом республики ради блага патрициев и сената, и если Митридат утвердит делионские переговоры — я получу мир, корабли и деньги, подавлю внутреннего врага, более опасного, чем внешний. Уничтожить Митридата хорошо, а повесить Цинну и Карбона — лучше».