Он выбрал столик по соседству, заказал фасоль в томате и бутылку муската. По тому, как осведомитель прищелкнул языком, Ривера понял, что имеет дело с лакомкой, и весело предложил:

— Разопьем бутылочку, сосед?

Осведомитель кивнул головой и пересел за его стол, но так, чтобы не терять из виду улицу.

— Кто угощает? — деловито осведомился он.

— Тот, кто приглашает, — усмехнулся Ривера.

Через несколько минут, разомлев от стакана гу­стого, схожего с медом вина, осведомитель разоткро­венничался, но болтал не о том, что интересовало Риверу.

— При сеньоре Двадцать пять,[83] — бубнил шпик, — проводилась перепись. Черт возьми, я запомнил ее вто­рой пункт: «Носите ли вы ботинки?» Голоштанники индейцы их не носили. Я тоже ответил: «Нет». У меня тогда не было ботинок. Теперь есть. Выпьем за то, чтоб всегда были.

— У всех? — засмеялся Ривера.

— У меня и у тебя, — сказал шпик. — На остальных нам наплевать.

Он глянул в окно и быстро поднялся:

— Машина самого, — пробормотал он. — Что тут делать?

— Чья машина? — не понял Ривера.

— Дона Кастильо. Видишь, пума готовится прыг­нуть... говорят, из чистого серебра... Его машина.

— Ну и пусть его катается, — Ривера с трудом скрыл волнение. — Нам-то что за дело? Нам наплевать. Верно?

— Верно, — отозвался шпик. — Верно то, что я заси­делся с тобой. А меня ждут в одном месте. В другой раз плачу я.

Насвистывая, он вышел и стал прогуливаться возле подъезда особняка.

Ривера не понимал, зачем пожаловала сюда президентская машина, но чутье подска­зывало, что ее приезд имеет прямое отношение к Мигэлю.

Он не ошибся. Мы покинули Мигэля в самый отчаянный для него момент. Он не видел выхода. Он — самый находчивый мальчишка Пуэрто! «Да помо­гите же мне, сеньоры прохожие! Падре, у вас такой важный вид, будто вы заглотали колокольню! Вызво­лите меня отсюда — и, уж так и быть, раз в год я зайду к вам на исповедь и брошу в кружку сентаво. Сеньора в машине, ну что вам стоит посадить бедного продавца газет на запасное колесо и умчать на другой конец го­рода, — я каждое утро буду бесплатно доставлять вам свежую рабочую газету...»

Никому нет до него дела. А друзья далеко. Мигэль знает, что ему делать. Он уже давно знал, но где-то в глубине сознания гнездилась мысль, что друзья по­спеют раньше, чем он пойдет на страшный риск. Но он должен предупредить своих. Должен, — а рисковать ему запретили.

Мигэль выходит из своей комнаты, пересекает пло­щадку вестибюля и стучится к полковнику.

— Войди!

Полковник выбрит, надушен, его усы-крендели нафабрены. Мигэль знает: сейчас он спустится в кафе, съест хрустящую булочку с начинкой из пальмовой ка­пусты, запьет ее стаканом агуардьенте и будет долго хвастать перед официанткой своими подвигами.

— Что тебе, Хусто?

Голос полковника звучит мягче, предостережения Линареса кажутся ему неосновательными, они зря му­чают мальчишку. Впрочем, в Пуэрто послана фотогра­фия, и сыскное агентство с часу на час пришлет ответ: не знают ли там такого... А пока пусть посидит дома. От этого не умирают.

— Мой опекун, — Мигэль придает своему голосу торжественность, еще секунду и он запоет, — мне не нравится, как полковник Линарес обращается с наслед­ником рода Орральде. Я вынужден обратиться к прези­денту. Позвольте мне от вас назвонить ему.

— Ты хочешь сказать «позвонить»?

Леон удивлен. Но в конце концов, если мальчишка имеет ход к самому президенту, почему бы не проучить этого выскочку Линареса?

— Пожалуйста. Я соединю тебя с приемной дона Кастильо.

Секретарь узнает голос странного мальчика, кото­рого он когда-то привозил к президенту. Что, Хусто понравилось фотографироваться? У него есть новость для сеньора Армаса? О, конечно, президент всегда рад видеть своего юного друга. Кто не выпускает? Почему? Но ведь у него кольцо от самого президента? Это от­личный пропуск! Кто сказал, что пропуск недействите­лен?

Леон прислушивался к разговору и в эту секунду замахал руками, жалобно скривил лицо, как бы умоляя воспитанника его не выдавать. Мигэль ответил:

— Враги, которые обзывают себя друзьями дона Кастильо.

Секретарь рассмеялся; словечки мальчика ему нра­вились. Сейчас он за ним приедет.

И вот машина президента у подъезда особняка в ожидании юного друга самого дона Кастильо. Секре­тарь лично поднимается за Мигэлем. Полковник Леон спешит оправдаться, домашнему аресту не он подверг Хусто. Но секретарь недовольно хмурится.

— Дон Кастильо рекомендует полковникам Линаресу и Леону направить свои усилия на задержку его врагов, а не друзей.

Можно ли полковнику проехать во дворец вместе с Хусто? Лучше не сейчас. Президент разгневан. Но он отходчив. Да, конечно, секретарь замолвит словечко в пользу дона Леона.

Полковник провожает их до машины. Агентам Ли­нареса больше нечего делать у особняка, но им не раз­решено отлучаться. И только осведомитель с белой лен­той, решив, что его час пробил, нанимает такси и устремляется за президентской машиной. Он поспе­шил, — Мигэль его заметил.

А полковник долго стоит в странном оцепенении, потом сердито дергает себя за ус и переходит дорогу, направляясь в кафе. У входа он лицом к лицу сталки­вается с человеком, который приветствует его легким прикосновением к шляпе. Полковнику не до привет­ствий, но ему нужно выговориться. Кажется, он видит перед собой знатока английского. Гватемалец с американской фамилией. Кезон или Кэмон... Кенон, — напо­минает Ривера. Как здоровье дона Леона и его вос­питанника, которому он, Кенон, имел честь дать не­сколько уроков фонетики в отеле Пуэрто-Барриоса?

— О, Хусто Орральде пошел в гору, — хвастает полковник, — Он дружит с самим доном Кастильо. Только что он испросил аудиенцию у...

Полковник замолкает, — аудиенция может плохо для него обернуться.

Ривера понимает с полуслова. Поездка во дворец предпринята по инициативе Мигэля, — значит, мальчик решился бежать; что ж, план хорош. Нужно подгото­вить связных, главное — чтобы он не попался на цве­точной явке.

Полковник приглашает мистера Кенона за столик, но мистер Кенон любезно отклоняет приглашение. В следующий раз охотно...

Связисты расставлены, каждый получил приметы Мигэля. Но где же сам Мигэль?

Он едет с секретарем президента по улицам города. Секретарь любит мальчишеские истории и просит шо­фера покатать их подольше. Мигэль что-то невпопад отвечает; он шныряет взглядом по сторонам, он ищет калитку или подъезд, где мог бы укрыться и потом сбе­жать через запасной выход. Но какой патио имеет вторую калитку, а какой нет? Будь это в Пуэрто, уж Мигэль-то знал бы, в какую щель сбежать!

— Говорят, твоя тетка приехала в столицу, чтоб вырвать у тебя дарственную на поместье, — секретарю понравилась эта история и он смакует ее, — а ты от­правил ее восвояси. Верно?

— О, в поместье я с ней не такое проделывал, — сочиняет Мигэль. — Она заставила меня в наказание раскатывать с нею тесто, я взял и закатал в него не­сколько патронов. Я не виноват, что в духовой они начали рваться — тетка чуть не сбрендила.

Секретарь хохочет: ну и проказник юный Орральде.

Нашел! Мигэль нашел, сеньоры! Обдуем и тебя, сеньор секретарь, и тебя, сеньор шпик. Где-то рядом базар. Сейчас за поворотом потянутся ковры, разложен­ные прямо на мостовой, развешанная под навесом ин­дейская одежда: уипили — короткие   женские рубахи, листоны — те самые многометровые, расшитые ленты, которые индейская женщина тюрбаном обвязывает во­круг головы и носит на них сосуды и корзины.

— Сеньор, меня заинтересовала одна штучка. Я хо­тел бы ее привезти в подарок дону Кастильо.

Секретарь подает шоферу знак, машина останавли­вается. Мигэль проскальзывает между продавцами ков­ров, схватывает с ближайшего прилавка уипиль, вле­зает в него, там же берет шаль-ребосо, прикрывает лицо, еще секунда — и на голове у него листон. Горсть монет летит в руку ошеломленного продавца. Еще одна секунда — и Мигэль вливается в цепочку уходящих с рынка женщин, смиренно опустив глаза, проходит мимо рыскающего шпика.