Ривера сбросил свою соломенную шляпу на землю и размотал красный нашейный платок, вытащил из курт­ки сигарету, зажег, сделал несколько быстрых затяжек и ответил партнеру легкой, чуть лукавой улыбкой.

— Да, товарищ Карлос. Давно. В съюдад Гватемала[13] я принимал тебя в пятиметровой каморке. В партизан­ской столице твое гостеприимство не щедрее.

Он обвел пещеру быстрым, плавным движением руки, расхохотался и, тотчас меняя тон, спросил:

— Зачем такая чрезмерная предосторожность?

— В отряде есть новички, — раздумывая, ответил Карлос —К тому же ты просил беседы наедине. Нако­нец, отсюда местность просматривается на две—три мили. Если кому-нибудь взбредет в голову поохотиться за товарищем из центра...

— Узнаю Карлоса Вельесера, — сказал приезжий. — Все взвешено. Значит, это и есть ставка Кондора из Пуэрто? — Он лукаво прищурился. — Так тебя окрестили армасовцы?

— Два — три дерзких налета на казармы интервен­тов, — весело сказал Карлос, — и кличка появилась. А те­перь выкладывай, что делается в столице. Партия жива? Наши люди целы?

— Многих мы недосчитались, — помрачнел Ривера. — Армасовцы расправляются лихо. Кастильо прилетел в столицу на американском самолете и сразу же заявил, что будет стрелять и вешать, пока не избавит Гватемалу от красных. В красные он зачислил судью Рейеса Флореса и секретаря женского альянса Аиду Деверас.[14]

— Подожди, — глухо сказал Карлос — Не все сразу.

Аида Годой Деверас была его воспитанницей. Он по­мнил ее веселой, черноглазой девушкой, знающей десятки легенд и песен. Когда в парламенте обсуждалась земельная реформа, Аида Деверас при­вела туда женщин из двенадцати деревень провинции Эскуинтла.

 

 Жены лесорубов, сборщиков ба­нанов и кофе, они стояли в про­ходах парламента и хором по­вторяли: «Либерта — тьерра! Либерта — тьерра!» («Свобода — земля!») А когда один из про­тивников реформы заявил с три­буны, что земля пеонам не нуж­на, Аида вызвала к трибуне женщину с двумя малышами и закричала:

— Трех старших она остави­ла дома. У Селестины пятеро детей, а у сеньора помещика один. Кому же нужна земля, как не Селестине, сеньоры депутаты!

Нет больше веселой и громкоголосой Деверас. Нет и судьи Флореса — когда-то он вынес обвинительный приговор трем изменникам, подкупленным компанией.

— Мы сыграли с Армасом отличную штуку, — вспо­мнил Ривера. — В первые же дни своего правления он под маркой борьбы с коммунистами загнал в тюрьмы две тысячи рабочих, студентов, учителей. Мы выпустили в го­род стадо мулов с плакатами: «Коммунистов было 530. Кто же 2000 твоих пленников, президент-убийца?» Мулы с ревом бегали по улицам столицы; за ними со свистками гонялись жандармы Армаса, а народ — народ все по­нимал.

— Ну, а партия? А секретари? — нетерпеливо спросил Карлос.

— Кое-кто отсиделся в посольствах, кое-кто попался к ним в лапы... Ну, а те, что прислали меня сюда, — прислали за тобой.

Карлос вскочил с земли.

— Не шути, Ривера. Я привык к отряду и отряд при­вык по мне.

Ривера к чему-то прислушивался. Карлос выглянул наружу.

— Это наши. Загарпунили рыбу, — пояснил он. — Ну и слух же у тебя, Ривера!

— В подполье слух обостряется, — улыбнулся Ривеpa. — Я слышу, как в маленькой мансарде, где мы виделись накануне мятежа, Карлос Вельесер объ­ясняет сборщику кофе: «Ты вооружишь людей палками, а они будут драться с интервентами, как будто у них в руках пулеметы. Этого просит, этого требует пар­тия».

Вельесер сказал медленно, с раздумьем:

— Чего требует партия? Чтобы отряд людей, людей бесстрашных, преданных родине, верящих слову Карлоса Вельесера, увидел, что гордый Кондор сбе­гает от них? И как раз тогда, когда нас готовятся зажать в кольцо! Так не может решить партия, так не может решить Центральный Комитет.

Ривера тоже поднялся и резко, почти враждебно сказал:

— А так не может рассуждать член партии, у кото­рой есть своя дисциплина.

Он прислушался.

— Волна ударила о камень?..

— На этот раз ты ошибся, — возразил Карлос. — Связной перебирается ко мне на лодке. Ну, говори, я вправе знать соображения руководства.

Ривера снизил голос до шепота:

— Я уже говорил — мы недосчитались многих. Нуж­ны люди в столице. Скопление жителей, много студентов, сочувствующих нашей борьбе, а главное — вокруг кофей­ные плантации и войска... Тебя любят пеоны. Тебя знает и уважает армия. Твое слово многое значит, Карлос Вельесер.

Он помолчал, потом продолжал бы­стро, пылко, захлебываясь от волнения:

— Карлос, не мне убеждать тебя, как важно сейчас, чтобы армия отка­залась от Армаса. Это будет началом его конца... Продолжаются террор и казни. А без армии нет и террора. Надо подумать о гватемальских семьях, о бес­сонных ночах матерей...

У него вдруг вырвалось с яростью:

— Они сказали матери, что меня нет в живых. Они убили ее... — Ривера сжал голову руками, сделал два шага, пока    не   натолкнулся    на    стену. — Прости. Сейчас не до личного горя, когда вся страна в трауре.

— Прости меня, — сказал Карлос. — Я было не пове­рил, что ты говоришь серьезно. И сам знаю, что приго­жусь в столице. Но ты, Ривера, будь ты Карлосом Вельесером, оставил бы ты отряд? Ты бы оставил его лицом к лицу с карателями?

— Тебе никто и не предлагает этого. Ты не оста­вишь отряд.

— Тогда не понимаю…

— Сейчас поймешь.

Снизу донесся гортанный крик птицы.

— Я мог бы сказать, что это попугай, — усмехнулся Ривера, — но он затянул свой крик.

— Да, это связной.

В пещеру протиснулся крепкий, обросший курчавой бородой человек. Скупым жестом руки он приветствовал приезжего и доложил:

— Мой команданте, — так Карлоса называли в отря­де, — наши заметили солдат в устье Рио Дульсе. Они выгрузились в Ливингстоне. Все переодетые.

— Мой комбатьенте,[15]— сказал Карлос, — ты чего-то недоговариваешь. Так?

— Ты угадал, мой команданте, — сказал партизан и выжидательно посмотрел на приезжего.

— Говори при нем, Мануэль. — ободрил его Кар­лос. — Он должен знать все, что делается в отряде.

— Карлос, — сказал Мануэль, — мы знаем друг друга два десятка лет. Шел я хоть раз не в ногу с рабочими парнями?

— Я такого не помню. Мануэль.

— Карлос, я знаю, солдаты близко... Будут бои... Но в Пуэрто — Росита. Карлос, мою певунью замучают там. Отпусти выручить ее. Я вернусь... Я не брошу отряд...

Карлос положил руку на плечо старого грузчика.

— Росита — твоя дочь и моя дочь. Я оставил ее в Пу­эрто, и я буду отвечать за каждый волосок на ее го­лове, — с нежностью сказал он. — О певунье позаботятся другие, Мануэль. А может быть, уже позаботились.

— Другие не то, что отец, — упрямо сказал грузчик.

 Ладно. Тогда я скажу кое-что покрепче, — сказал Карлос — Ты не молод, Мануэль. Ты не пробежишь и ста шагов, как у тебя сдадут ноги. А Роб пробежит и две­сти и триста. Он моложе тебя и крепче тебя. Вывезти Роситу поручено ему. Веришь ты ему, Мануэль?

— Как себе, — твердо сказал грузчик и широко улыб­нулся. — Я выведать хотел насчет дочки. Не очень ругай меня, мой команданте.

— Ступай, старый упрямец. Пусть с карателей не спускают глаз.

Ривера и Карлос снова одни.

— Росита — это та, что... Каталина? — спросил Ривера.

— Да. Если она вернется целехонькой, я помолодею на десяток лет.

— А Хусто?.. Он еще там?

— Наши выручат его следующей ночью.

— Этого нельзя делать, Карлос.

— Уж не хочешь ли ты пожертвовать мальчишкой?

— Нет, но раз он продержался сутки, — он продер­жится и больше.