4. НАРАНХО-ДЕД И НАРАНХО-ВНУК

Челнок прыгал на волнах, как скорлупка. Старик управлялся одним веслом.

— Погоди бросать крючок, Наранхо! — крикнул ста­рик. — Тарпун любит тепло. Солнце взойдет, — тогда и бросишь.

Волна плеснула в старика — он беззвучно рассмеял­ся. Казалось, ему нравится, что челнок швыряет, что ве­тер пощипывает спину и что лицо его пропиталось соленой влагой. Странное это было лицо. Пучок морщин перебегал по нему, как белка по веткам, каждый раз придавая ему выражение то откровенного удовольствия, то затаенного лукавства или же скрытой озабоченности. Но чаще старик смеялся, и тогда его круглое коричневое, почти черное лицо, опаленное тропическим солнцем, пе­ребрасывало морщинистые узлы к уголкам больших вы­пяченных вперед губ и становилось похожим на шишкообразный ананас, который давно созрел и просит осво­бодить его от твердой колючей кожуры.

Мальчик был похож на него. Такой же коренастый, смугло-черный, такой же резкоголосый, он весело посма­тривал на старика и не пропускал ни одной его шутки, сверкая ослепительно белыми, один в один, зубами.

— Наранхо, отвечай, — сказал старик, — чего больше в бухте; — раковин или моллюсков?

— В каждой раковине по моллюску, дед Наранхо, — нашелся мальчик и, заметив, что старик доволен отве­том, поддразнил его: — А чего в бухте больше: — рыб или раковин?

Острые глаза старика заблестели от удовольствия.

— Откуда знать детям, — засмеялся он, — что к ночи рыба из моря заплывает отдыхать в бухту. В какое вре­мя спросишь, — такой ответ получишь.

Мальчик хотел еще что-то сказать, но первый луч солнца скользнул по синей кайме дальнего леса, сбежал по береговым террасам вниз к морю, попутно словно привел в движение легкие белые строения порта Ливингстон, сжатые на маленькой площадке между водой и тропическими зарослями, и разлился по бухте. Все это произошло ошеломляюще быстро — секундой назад и дома, и вода были погружены в предрассветную туман­ную дымку. Мальчик вскрикнул от удовольствия.

— Дед Наранхо, солнце самое лучшее, что есть на земле, — так я говорю?

Старик замотал головой.

— Нет, не так! — крикнул он полушутя, полусерьез­но. — Самое лучшее на земле — человек. Когда тебе пой­дет, как мне, восьмой десяток, ты и сам это скажешь.

— Дед Наранхо, — отозвался мальчик, забрасывая крючок в воду, — люди доставили много горя тебе и всему нашему роду. За что ты хвалишь их, любишь их?

— А вот за это! — рявкнул старик и обвел порт и бухту рукой. — И за это! — Он ткнул ногою в челнок, искусно выдолбленный из легкого дерева. — И за это тоже! — Он показал на маленький гарпун в руках внука.

Мальчик кивнул, — он понял мысль  деда, но не сда­вался.

— Дед Наранхо, ты любишь тех, кто все это сделал. А другие?

— А другие отживают свой век, — уже тише сказал старик и опустил голову; внук никогда не видел в его лице такого ожесточения. Потом он выпрямился и заорал на внука: — Шевели веревкой — рыба любит движение! Подвинься влево — пусть тень уйдет от крючка.

Они пристально смотрели в прозрачную воду бухты, словно пытаясь угадать, какой сюрприз она вынесет на поверхность. Но все было тихо вокруг, и на соседних чел­ноках тоже не слышалось шума, с каким жители Ливингстона встречают богатый улов.

— Мы с тобой карибы,[16] Наранхо, — заговорил дед. — Мой отец, а твой прадед, еще помнил африканский берег. В одну ночь его и еще двести мужчин связали, бросили в трюм и привезли в Гватемалу. Здесь я родился и вы­рос. Ну, не здесь, а там, в джунглях, — старик махнул рукой в сторону зарослей. — Мне еще повезло. Я попал к богатому джонни,[17] который разводил апельсины. — Там и получил свое прозвище.[18] Меня пороли не так часто, как тех, кто убирал бананы. Но с моря надвигался ураган, мы поспешили укрыться, а хозяин велел капатас[19] запороть нас до смерти. Разве смеет пеон прятаться от урагана, когда урожай босса гибнет? Надсмотрщики были и сами злы, как черти. Они крали апельсины у хо­зяина и сбывали их по дешевке мелким торговцам. Доход их кончился; мы знали, что с нас сдерут шкуру. Трусы остались, смелые бежали. А путь лежал в болото. Мно­гих засосало. Мы выжили. Нас было семеро. Когда вышли к Рио Дульсе, низко поклонились ей: «Спасибо, красавица! Выручила. На голос твой шли».

Я тебе для чего рассказал это? — встрепенулся старик. — Сосед мой по бараку погружался в болото, а я не мог протянуть ему руку...

Он не кричал: «Спаси!» Он крикнул: «Делай зарубки!» Он думал о тех, кто еще захочет бежать... Понял, Наранхо? Человек думал о че­ловеке. Мы шли и, рискуя провалиться, помечали де­ревья. Думай о человеке, Наранхо. Человек — это бог.

Старик замолчал и, всматриваясь в светлеющую кай­му неба, что-то шептал. Наранхо не слышал. Он с гор­достью подумал о том, какой смелый и справедливый его дед. И как все карибы, что живут в гавани, уважают Наранхо-старшего и приходят к нему за советом. Маль­чик жил с дедом и старался делать все, как делает дед. Он ценил похвалу деда Наранхо, который заменил ему отца и мать. Отца съела тропическая лихорадка, а о ма­тери мальчика дед не любил говорить: Наранхо слышал, что она полюбила какого-то матроса и убежала с ним, бросив трехлетнего Наранхо на деда. С тех пор прошло десять лет. Мальчик вытянулся, окреп и научился сам добывать себе пропитание. Он любил выезжать с дедом в море, любил рассказы старика. Хорошо, что дед считал его в работе ровней. Это сдружило их и позволяло маль­чику отвечать на шутку шуткой, не нарушая почтитель­ности в разговоре со стариком.

...Раньше, чем мальчик почувствовал толчок, дед предупредил:

— Тарпун на крючок просится, — готовься.

— Почему тарпун? — спросил Наранхо, медленно выбирая веревку. — Мало ли других рыб в бухте!

— Волна скачет, — объяснил дед. — Значит, и тар­пун скачет.

Лодку тряхнуло.

— Выбирай! — закричал старик и быстро заработал веслом, чтобы челнок не кренило.

Их еще раз основательно рвануло, и вдруг из воды вместе с веревкой вырвалось, словно снаряд, серебри­стое тело большущей рыбы, которая сделала длинный прыжок, потянула за собой челнок и снова помчалась в морскую глубь.

— Тарпун! — восхищенно крикнул мальчик. — В шесть локтей, а то и больше.

— Бери все семь! — поправил его старик. — Рывками не выбирай.

Морской хищник метался и выпрыгивал из воды; он изгибался своим длинным туловищем, пытаясь на лету ударить рыбака гибким, узким и крепким, как жгут, хво­стом; раскачивая челнок, бросался из стороны в сторону; наконец, прижатый шершавой мальчишеской рукой, не в силах выплюнуть крючок с приманкой, обессиленный, но готовый к новым прыжкам, улегся на дне челнока, жадно и быстро подергивая жабрами, отчего вся его ярко-серебристая чешуя шевелилась и сверкала подобно морской зыби.

— Красавец! — крикнул маленький рыбак, опутывая тарпуна сетью. — Ты угадал, дед Наранхо!

— Угадывает гадалка, — рассмеялся дед. — Охотник знает, за кем охотится. Привяжи-ка сеть к уключине, не то тарпун выскочит с нею вместе!

— Дадут за него десять долларов, дед Наранхо?

— В какой дом понесем, столько и дадут, — уклон­чиво сказал Наранхо.

— Дадут. Такой крупный редко попадается...

— Брось говорить об этом, — вдруг распалился ста­рый кариб. — Не все в жизни долларами измеришь. Возь­му и раздам мясо соседям...

Маленький помощник растерялся.

— Раздай, — сказал он после долгой паузы. — Разве я против? Только у нас маниок[20] весь вышел и соль кон­чается. Вот я и подумал...

Старик ничего не ответил.

На берегу уже прослышали, что семья Наранхо пой­мала огромного тарпуна — весть привезли рыбаки. Деда и внука ожидали любопытные. Прежде чем лодчонка причалила к берегу, мальчишки-карибы выволокли тар­пуна и в сетке потащили его к огромным плоским кам­ням, где женщины уже разделывали привезенный улов.