Росита села в один автобус, проехала несколько остановок и пересела в другой, в обратном направле­нии. Убедившись, что за нею не следят, она проскольз­нула в ворота университетского здания, пересекла двор и поднялась по лесенке в квартиру, где жили лабо­ранты. Она назвала себя, и ее провели в маленькую комнатку, где находились студенты и Ривера. Ривера кивнул девочке и показал глазами на Адальберто, ко­торый стоял к ней спиной.

— Что я могу добавить? — тщательно подбирая слова, говорил Адальберто. — Все трое, мы виноваты в равной мере. Если бы не бросилась Рина, бросились бы я или Андрес. Я знаю, вы скажете: «Плохо», «Нера­зумно», «Ложное чувство». Что ж…. Таковы гватемаль­ские характеры. Жалеем мы о том, что случилось? Очень. Но ничего заранее обдуманного в нашем порыве не было.

Сидящий за маленьким столиком студент, который вел заседание — товарищи его называли Донато, — строго спросил:

— Ты все время говоришь: «порыв», «чувство». По­чему же порыв тебя сдвинул с места последним?

Адальберто покраснел.

— Никто не скажет, что я трус. Вначале мне показалось неразумным, что горстка студентов откроет сра­жение между столиками кафе.

— Почему же ты говорил совсем другое Рине? — гневно вмешался Андрес.

— А что я такое говорил? — высокомерно заметил Адальберто. — В чем исповедовалась тебе Рина?

Студенты зашумели. Донато посмотрел на Рину, но она сидела опустив голову.

— Ты дважды за день втравил ее в скандал, — уже спокойнее сказал Андрес. — Оказывается, пока мы сто­яли под сейбой, ты навел ее на мысль, что франта-офи­цера не худо проучить. А в кафе... Впрочем, ты должен лучше помнить.

— Знаешь, Андрес, — спокойно ответил Адальбер­то, — я не думал, что в желании, в хорошем желании защитить Рину ты зайдешь так далеко. Возможно, под сейбой я брякнул что-нибудь по поводу офицера. А в кафе... нет, выходка Рины для меня самого была неожиданной.

— У сеньора плохая память, — певуче сказала Ро­сита.

Все на нее посмотрели. Она стояла стройная, легкая и злая. Ей было очень жалко Рину. А главное — ее бе­сило, что студент, который, как ей казалось, больше других виноват в стычке, сваливает всю вину на такую славную девушку.

— Что же я забыл? — улыбнулся Адальберто. — И откуда ты, дитя?

— Я дитя из рабочей семьи, — обрезала его Роси­та. — Я подавала сеньорам завтрак и отлично помню, как вы сказали Рине: «Надо его отстоять!» И еще вы сказали: «Не сидеть же нам, когда убивают человека!» Потом вы сразу юркнули в толпу. Вот что вы забыли, сеньор. А я все это отлично помню потому, что там си­дел мой знакомый и я страшно боялась, что его схва­тят. И я очень удивилась, что вы не заступились за товарищей.

Адальберто обратился к председателю:

— Донато, это глупый и смешной фарс. Если его подготовил Андрес...

— Нет, — раздался бархатистый голос Риверы, — сеньориту пригласил я. Только мне одному она рас­сказала то, что слышала и видела, а я уже решил, что будет полезным об этом узнать и студенческому комитету.

— Рина, — спросил Донато. — Ты подтверждаешь то, что было здесь сказано сеньоритой?

Рина встала и с презрением посмотрела на Адаль­берто.

— Этот человек, — сказала она, — хотел, чтобы у вас всех создалось впечатление, будто Андрес любит меня и выгораживает. Но он побоялся сказать, что много раз сам твердил мне о своих чувствах. Боже мой, да если бы я любила человека, я не то что в толпу офицеров за ним врезалась, я бы с целой армией за него сразилась. А он юркнул в толпу. Ему не дороги были ни я, ни това­рищи. Он спасал свою шкуру.

Рина задумалась.

— Я не доставлю Адальберто удовольствия приба­вить к своим заслугам наше маленькое сражение. Может, я и без его шепотка вступилась бы за беглеца. Не знаю... Но мне противно и гадко.

Она повернулась к Донато и товарищам.

— Мне очень дорого наше дело, — тихо сказала она. — И я не собираюсь отсиживаться. А наказание приму любое. Слово Мартинес — больше такого не по­вторится.

Донато коротко сказал:

— Садись. Есть еще вопросы? Может быть, отпустим маленькую сеньориту?

Росита бесшумно вышла.

— Я хотел бы, — мягко сказал Ривера, — еще на ми­нуту вернуться к инциденту в Сакапа. Значит, товарищ Адальберто не подозревает своих родителей?

— Нет, — твердо сказал Адальберто. — Матушка любит меня всей душой, отец мечтает сделать сына уче­ным. Всю жизнь он возился с кожами, дубил их, красил, латал. «Запах кожи, — говорит отец, — у нас засел в но­сах на три поколения вперед». Подводить меня они не станут. Я не поручусь за брата, — он офицер и повеса. Но об этом я предупреждал Андреса.

— Да, — подтвердил Андрес. — Я знал об этом. Не совпала только одна деталь. В Сакапа говорят, что семье Барильяс армасовцы покровительствуют.

— Я этого не знаю, — ответил Адальберто. — Армасовцы в день вторжения разграбили наш скот и ворва­лись на постой. Если это значит покровительствовать...

Он беспомощно развел руками. Раздался глуховатый голос Ласаро — адвокат вошел незамеченным.

— Мне не хотелось, чтобы комитет решил, что наше руководство навязывает ему свое мнение, но выпады Андреса, я бы сказал, не вполне обоснованы. И потом, друзья мои, почему руководитель комитета Андрес не сказал здесь прямо и открыто, как мы и рекомендовали ему, что он в первую очередь сам виноват и отвечает за инцидент в кафе?

— Вы опоздали, товарищ, — возразил Донато. — Андрес начал с этого.

— С этого нужно было начать и этим кончить, — назидательно сказал Ласаро. — С нас, руководителей, спрашивается больше, — он бросил взгляд на Риверу, но Ривера невозмутимо молчал, и адвокату почудилось осуждение в этом молчании; он заторопился оправ­даться. — Жаль, что я не слышал начала. Признаюсь, не собирался сюда. Но час назад мне сообщили, что ваших товарищей будет судить не военный трибунал, а «Комитет по освобождению от коммунизма». Там хо­зяйничают эмигранты, обагрившие руки в крови нашего народа. Может быть, есть смысл поднять кампанию в печати?

Он взглянул на Рину Мартинес.

— Возможно, я поторопился с информацией о три­бунале. Возможно, это следовало высказать в более уз­ком кругу. Ведь говорят, что у Адальберто вышла какая-то осечка в семье и у сеньориты Мартинес тоже...

— Я разорвала со своей семьей, — сказала Марти­нес. — Но, если это дело кому-то нужно поднять, — я не возражаю.

Донато остановил их обоих.

— Комитет удаляется для вынесения решения.

В комнате остались, Ривера, Ласаро и — в дальнем углу — Адальберто и Рина.

— Тебе тоже показалось, что Андрес не сделал нуж­ных выводов из нашего разговора? — спросил у Риверы адвокат.

— Нет, Андрес славный парень. Ты перегнул палку.

— Мне не понравились его намеки. Если что-то зна­ешь, — говори прямо. Кроме всего прочего, — Ласаро понизил голос, — он действительно влюблен в эту Мар­тинес.

Ривера улыбнулся.

— Я в нее тоже влюблен, Ласаро. Девушка очаро­вательна. Не надо судить любовь очень строго.

— Да, послушай, — небрежно заметил Ласаро. — В городе облавы, а ты рискуешь связисткой. Я пытался удержать ее от прихода сюда, но тщетно.

Улыбка сошла с лица Риверы.

— Кто тебе сказал, что ее приглашают сюда?

— Я не знал, что сюда. Мы встретились у ворот. В кафе я заметил, что она торопится удрать.

— А что тебе понадобилось в кафе?

— У меня была назначена встреча. К тому же почу­дилась слежка.

Ривера сосредоточенно думал.

— Лучше нам не приходить вдвоем в одно место, — наконец сказал он. — Шеф предупреждал на этот счет.

— Об университете такого разговора не было, — ответил Ласаро. — Впрочем, то, что я узнал, требует бы­строты решений.

В другом углу долго молчали.

— Рина, — тихо сказал Адальберто. — Смогу ли я когда-нибудь вернуть твое уважение?

— Для этого тебе понадобится пройти путь Овода, — вспыхнула Рина, — но Овод, ты прости меня, обладал лучшими качествами, уже начиная свой путь.

Вошли члены комитета.