Несмотря на то, что в Пскове было три кирпичных завода, для постройки «дома специалистов» понадобилось разобрать Благовещенский собор и из его кирпичей строить этот дом. Почему он получил такое название — неизвестно. Не то в нем должны были жить специалисты, не то строили его специалисты. Однако, если верно последнее, то уже сразу, войдя в дом, в голову невольно приходит мысль — какие же специалисты его строили? Ветеринары-ударники или агрономы-мичуринцы. Во всяком случае, не хочется верить, что тут приложили свою руку архитекторы и инженеры-строители.
Темный туннельный вход, тонкие стены, трясущиеся при проезде грузовой машины, шатающиеся перила лестницы, прогнившие полы и подоконники. Вся электрическая проводка идет поверх стен. И не один провод, а шесть и семь рядом, так что эти места на стенах напоминают гриф семиструнной гитары. Провода идут по одной стене и в углах комнат переходят на другую. Натянуть их было лень, и в этих местах они свешиваются наподобие серпентина. Деревянный пол выкрашен коричневой краской, а радиаторы парового отопления — зеленой. Конечно, сначала красился пол, а потом радиаторы и поэтому все полы забрызганы неотмывающейся зеленой краской. Надо ли говорить, что все трубы, как отопления, так и водопроводные тоже идут поверх стен. Они не везде пригнаны как следует и поэтому в протекающих местах самими жильцами, обтянуты клеенкой или просто тряпкой. От сырости обои во многих местах отклеились и, чувствуя свою ненужность, сами сворачиваются в трубку. На обоях, тут и там видны небрежные мазки — следы раздавленных клопов. Это работа не моего гостеприимного хозяина. Новые обитатели вселились сюда уже зимой. Клопов размазывала по стене энергичная рука прежнего жильца. Кто он был? Председатель культурно — просветительного сектора псковского горкома или руководитель псковского отдела «всесоюзной недели чистоты?»
Мне не пришлось долго предаваться этим размышлениям. Мой спутник уже успел побывать в других комнатах и, по-видимому, оповестил своих сожителей о том, какого необычного гостя он привел с собой. Квартиру охватило заметное волнение. Несмотря на поздний час, послышались разговоры, хлопанье дверей и вскоре в нашей комнате начали появляться наспех одетые обитатели уплотненной квартиры.
Первым вошел интеллигентного вида седой старик, в серой тужурке, с лицом изрезанным крупными морщинами.
— Журналист? Эмигрант? Из заграницы? — скороговоркой произносит он, — Здравствуйте, дорогой, ну дайте хоть посмотреть на вас какой вы…
Он долго трясет мою руку и впрямь подводит ближе к свету и долго рассматривает меня.
— Ах, как хорошо вы сделали, что приехали! Подумайте какая встреча! Сколько лет прошло… А мы помнили о вас всех… Думали… Так это первый город наш, который вы посетили? Ну, что ж, ужаснетесь наверно, голубчик, ужаснетесь… Да… не то теперь, совсем не то, опустились мы, я это знаю, другие помоложе и не сознают этого… Вот вы увидите наш город, посмотрите на нас и уедете, наверно, чтоб больше никогда сюда не возвращаться… Да, да дошли можно сказать до точки…
И старик развел руками, как бы извиняясь за то, что и он сам и миллионы ему подобных граждан социалистического отечества, действительно, дошли до точки…
В комнату быстро входит пожилая дама, с седеющими волосами, с моложавым лицом, в пенсне без оправы, кутаясь в большой шерстяной платок. Знакомый и почти забытый образ русской интеллигентной работницы. Я помню таких дам. Они были докторшами, библиотекаршами, ассистентками в университетах.
Она крепко пожимает мою руку.
— Прошлую ночь не спала, два раза ездила к больному (да, она докторша), ну, думаю сегодня высплюсь, а тут вы приехали. Ну, разве могла бы я заснуть не посмотрев на вас?… Как только услышали, что тут живой белогвардеец, — смеется она, — так мы с Лелей скорее одеваться…
Леля, дочь докторши — студентка второго курса. Она входит и вносит на подносе чай для всех присутствующих.
— А вы совсем не страшный, — вдруг неожиданно говорит Леля.
— А почему я должен быть страшным…
— Да я когда-то видела какую-то картинку или плакат, — улыбается Леля, — так там был изображен белобандит с большими усами и с ножом в зубах. Я так вас и представляла, — уже смеется она.
— Бедная Леля, так вы не заснете сегодня всю ночь от страха, зная, что я тут?
— Не беспокойтесь, засну и еще как…
— Так, что я не такой страшный?…
— Да, уж, наши, пожалуй, пострашнее будут, — смеется Леля и опять уходит по хозяйству. Она приносит черный хлеб, холодное мясо, студень.
— Нет, нет, — никаких угощений, — протестую я, — у меня в чемодане есть все, что надо, а у вас я знаю, как трудно.
— Нет, пожалуйста без протестов, — возражают мои хозяева, — трудно, трудно, а как-то ловчим. Слава Богу, рядышком Эстония, там наши еще не успели завести рай, так что кое-что достаем оттуда…
Мы пьем чай и разговариваем до четырех часов ночи. Мне не удается задать ни одного интересующего меня вопроса. Мне самому приходится отвечать на град самых различных вопросов. Это ничего. Я проведу здесь все Рождество и успею узнать все меня интересующее.
Засыпаю в пятом часу. Засыпаю под методический, давно забытый и сегодня кажущийся уютным, скрежет скребущейся мыши.
Утором хочется поскорее выйти в город. И вот, как только окончательно рассвело, я с моим вчерашним спутником выходим на улицу. Мой проводник — коренной пскович. Ему двадцать два года. Он служит в городском управлении. Во время войны он был в Пскове и может в точности передать всю безрадостную картину последних дней советской власти в этом городе, перед занятием его немцами.
Первое, что меня поражает на улице это то, казалось бы, нормальное состояние, что кругом меня все говорят по… русски. В начале к этому трудно привыкнуть. Это кажется необычным. И в то же время это лучше, чем что либо другое, заставляет почувствовать тебя, что ты дома. На улице много людей и все они говорят по-русски. Действительно странно…
У дверей нашего дома стоят два бородача с огромными деревянными лопатами. Это дворники. Они, вслух, с явным неудовольствием, читают наклеенное на стене дома распоряжение городского головы о том, что тротуары должны очищаться от снега.
— И зачем его чистить, так его растак, ежели он снова навалит, — мрачно комментируют они прочитанное.
По улице бегут на коньках несколько ребят.
— Ванька, Ванька подбери соплю, а то споткнешься, — кричит чей-то звонкий голос.
Нас обгоняют две молодых бабы. Они над чем-то хохочут.
— Вот тут то я и поняла, где ворона зарыта, — говорит одна из них.
— Да не ворона, а собака, — поправляет другая.
— А я говорю ворона, значит ворона… Да не в том дело. А он, значит, опосля говорит…
О чем он опосля говорил, мы так и не узнали. На углу стоит, какая-то толстая баба и кричит через улицу маленькой девчонке:
— Ты пади, пади сюда, я вот тут для тваих письмяцо принясла…
Девчонка решительно врезается в гору снега между мостовой и тротуаром.
Псков от военных действий совсем не пострадал. Да их тут и не было. Уже в начале июля через город в полном беспорядке отступали отдельные группы красноармейцев. Они не нанесли городу вреда. А между тем лучшие улицы города: Сергиевская, Некрасовская, Архангельская представляют собой груду развалин. Ряды выгоревших и завалившихся домов стоят немыми свидетелями бессмысленного вандализма бежавших партийцев.
За несколько дней до падения Пскова, местные комсомольцы руководимые ответственными партийцами, приступили к организованному сжиганию города. Разграбленные ими предварительно чинные лавки несколько нарушили эту организованность. Нарушил ее и отпор, встреченный со стороны псковичей. Отпор, правда, пассивный — псковичи сами старались скорее потушить подожженные дома. Препятствовать поджогу они не могли. Только в одном месте, в центре города, псковичи пытались дать отпор пьяным босякам псковского комсомола.
— Жуткая это была картина, — рассказывает мой спутник. — Вот на этом углу остановился грузовик с комсомольцами. Они вылезли из машины и стали кричать, чтобы все выходили из домов. А потом, не дождавшись когда все выйдут, начали поливать керосином лестницы и поджигать. Тогда из собравшейся толпы, вдруг выступил один старик и как закричит: — «Ах, вы сталинское отребье, не вы город строили, мы его столетиями устраивали, а вы…» Он не договорил. Несколько выстрелов и старик упал. Вместе с ним ранили еще нескольких и пошли поджигать дальше.