Что же удивительного в том, что латыши и эстонцы, радостно встретившие немцев в начале войны, уже очень скоро возненавидели их также, как и уступивших им место большевиков.

Трагична судьба этих народов, зажатых историей между немецким молотом и русской наковальней. И, независимо от того, молот ли расшибет наковальню или сам разлетится в куски от удара по ней, в судьбе этих народов ничего не изменится.

Судьба эта изменится лишь в том случае, если и немецкий молот и русская наковальня будут сделаны из другого металла. Металла не обязательно благородного, но которому будут свойственны благородные свойства уважать чужую свободу. Особенно свободу малых и слабых народов.

И надо надеяться, что наступит день, когда это будет именно так.

Снег и мороз, Мороз и снег. Мой товарный вагон отмеряет последние километры эстонской территории. Печка погасла. Дров нет. Сырая солома не горит, а дымит. Смотрю с благодарностью на ревельские валенки, в которые по колени ушли мои ноги и плотнее натягиваю на уши меховую финскую шапку.

Скоро уже Печоры, а там и граница. И нервное ожидание, измерявшееся раньше днями, сегодня исчисляется уже часами. А скоро счет перейдет на минуты. Уже где-то совсем близко, может быть в двадцати — тридцати километрах лежит русская земля. Близкая и далекая, родная и чужая.

Сейчас одиннадцать часов вечера. Сегодня 31 декабря. Я надеялся Новый Год встретить уже в Пскове. Вижу, что это не удастся.

— Новый Год встретите уже на русской земле, — утешает меня попутчик, ревельский инженер, — отсюда до границы рукой подать.

Инженер вылезает в Ново-Изборске. Это еще эстонская территория. Помогаю моему попутчику спуститься вниз с высоты товарного вагона. Темнота поглощает его. Но через минуту снова слышу его голос: — а, вот тут поблизости в Старо-Изборске похоронен Трувор. Отметьте это…

И инженер исчезает.

Какой Трувор?.. Откуда это?… Ах, да — Рюрик, Синеус и Трувор… «Земля наша велика и обильна, но…» Когда это было? Тысячу лет назад? Полторы тысячи? Как быстро летит время… Далеко ли мы сдвинулись с тех пор?…

Поезд ползет все медленнее и медленнее. Знаю, что тут где-то он перешел русскую границу. Тут где-то и я перешагнул заветную черту.

Опять остановка. Смотрю на часы — без десяти минут двенадцать. Еще десять минут и наступит Новый Год. Что он принесет с собой?

Выхожу из вагона. Поезд стоит в открытом поле. Ясная и морозная ночь. Куда ни глянь — снег. Снег блестит от лунного света и упруго скрипит под ногами.

Поезд уже переехал границу и стоит на территории Советского Союза. Я стою на русской земле. Отсюда до Пскова километров десять.

Сколько раз пришлось встречать Новый Год на чужбине? Двадцать? Двадцать один?… И каждый раз в 12 часов ночи, когда было чем чокнуться, мы чокались и желали друг другу следующий Новый Год встретить на родине, И сколько раз это пожелание оказалось не сбывшимся.

Не помню, кто мне это пожелал в последний раз, но его пожелание исполнилось. Этот Новый Год я встречаю на родине. Без музыки, без веселья, без бокала. Может быть этот Новый Год, именно так и надо встречать?

Делаю несколько шагов по твердому снегу и полной грудью вдыхаю свежий морозный воздух. Смотрю на часы — 12 часов. С Новым Годом моя необъятная родина! С Новым Годом, друзья мои!

Вместо бравурного новогоднего марша, где то вдали тягуче завыла собака.

Описывая полукруг по темному небу, огромный полукруг над всей бесконечной страной, медленно падает звезда. Она оставляет за собой быстро исчезающую светлую дугу. Я не успеваю загадать желания. Глядя вслед исчезающей звезде, я успеваю только подумать о ней.

Какая она?…

Не пятиконечная — ли?…

V. На Родине. Первая встреча. Прогулка по Пскову

За двадцать четыре года советской власти в старом Пскове не было вбито ни одного гвоздя. Все это время, этот, когда-то благоустроенный, город жил на проценты с веками накопленного капитала. Жил, постепенно дряхлея, линяя и расползаясь по швам.

Но может быть за это время, наряду со старым, вырос новый Псков? Ничего подобного. За двадцать четыре года советской власти в Пскове было выстроено десятка два новых зданий, из которых четыре носят какое-то нелепое и удушающее название — «жилмассивы». Два десятка новых зданий за двадцать четыре года социалистической стройки это не так много. А если принять во внимание, что за это же время тысячи псковских домов приведены в такое состояние, что приходится удивляться, как в них могли жить люди, то это просто — ничто.

Новым псковским зданиям в среднем от пяти до десяти лет и они являются полноценным свидетельством самого низкопробного уровня социалистической стройки. Ибо, эти новые дома уже имеют такой вид, за который хозяина такого дома в Европе, давно бы посадили в тюрьму.

Об этом я мог судить уже в первое утро, проснувшись в «доме специалистов» в Пскове.

Можно ли по поводу этого первого пробуждения на родине после двадцатилетнего отсутствия, отделаться только этой сухой, протокольной строчкой?

Конечно, — нет. В это утро, в это первое утро на родине, открыв глаза и сообразив, где ты находишься, тебя вдруг охватывает, какое-то томительное чувство, какое-то чувство одновременно и расслабляющее и придающее новые силы, чувство которое я думаю, трудно передать в точности на бедном языке, известном культурному человечеству.

Когда-нибудь, наверно, на моем месте окажется какой-нибудь настоящий писатель из заграницы. Свое первое утро на родине он сумеет описать так как надо. Он, быть может, найдет подходящие слова, нужные краски, тени и полутени. А нам, журналистам, читатель не прощает лирических отступлений. Он требует полной, ясной и четкой информации. Его мало интересует, что журналист думал и чувствовал. Он хочет знать, что журналист слышал и видел. Нам только изредка, контрабандой, удается бросить, там сям, два три мазка и напомнить таким образом, что мы тоже, люди, а не фотографические аппараты. И отдав этим скромную дань своему внутреннему миру, снова переходить к описанию мира внешнего.

Так сделаю и я.

Но если кто-нибудь спросил бы меня, на что похоже чувство, испытанное мною в первое утро на родине, то я сравнил бы его с тем состоянием, которое когда-то давно испытывал, приехав домой после годичного пребывания в кадетском корпусе: — смесь радостного подъема и заметного отчуждения от привычного домашнего быта.

Я приехал в Псков в час ночи. У меня был адрес одного сотрудника «Псковского вестника», которого я раньше просил позаботиться о комнате для меня. Однако, адрес был только служебный. Таким образом, первую ночь на родной земле можно было бы неуютно просидеть на вокзале. По счастью со мной от Печор ехал один молодой пскович, совершивший предпраздничный рейс на эстонскую территорию, где несмотря на полуторагодичное хозяйничанье большевиков, все же легче было достать необходимые рождественские атрибуты. По дороге мы разговорились и подружились. От него я узнал, что Рождество в Пскове празднуют по старому стилю. Значит, я поспел во время.

Мой спутник, видя мое безвыходное положение, сразу же предложил свое гостеприимство.

— Квартира у нас, правда, уплотненная, есть беженцы из Ленинграда, но ничего, в моей комнате можно устроиться вдвоем.

С удовольствием принимаю его предложение. По улицам Пскова покрытым глубоким снегом и освещенным луной, пробираемся к нему. Хотя идем мы все время по тротуару, нога все же, время от времени, проваливается в какие-то волчьи ямы.

— Это пустяки, — смеется мой спутник, — сейчас по снегу еще хорошо, а вот весной и осенью похуже, прямо можно сказать плаваем…

По дороге узнаю историю дома, в котором он живет. Это, так называемый «дом специалистов». Его построили года четыре назад и жили в нем представители партийной интеллигенции. Теперь ввиду того, что обитатели этого дома сбежали, квартиры в нем уступлены тем псковичам, чьи жилища пострадали от пожаров.