И вскоре они появились — его друзья, они очень удивились, увидев мальчика.

— Ты больше не знаменитый? — спросили они его.

— Нет, — улыбнулся мальчик. — Я больше не знаменитый.

— Значит, ты опять будешь играть с нами?

— Я об этом просто мечтаю, — сказал мальчик и заиграл на трубе. Она больше не пела небесным голосом, да разве это было возможно, ведь это была самая обыкновенная земная труба. Она звучала обычно, совсем по-земному, и даже несколько неуверенно, но зато как же здорово было играть с друзьями, и не приходил больше никакой господин, чтобы увести за собой мальчика.

Тем временем оператор в студии взял небесную трубу. Он скинул с себя куртку, и под ней оказались два больших белых крыла. Через окно он вылез на улицу и взмыл в небо.

Наверху он нашел самого младшего ангелочка, по-прежнему плакавшего в небесном курятнике.

— Вот твоя труба, — сказал ом.

— О! — задохнулся от счастья младший ангелочек. — Моя труба, моя дорогая, любимая труба!

Он тут же бросился в погреб и там играл, и играл, и играл, и труба пела голосом удивительной чистоты и силы — звонким и теплым, хрустальным и сладким — даже не верится, что такой бывает. Каждый раз, как труба замолкала, ангелочку казалось, что он слышит эхо, далекое эхо — откуда-то с далекой земли, где живут обыкновенные мальчики, играющие на обыкновенных трубах. И эхо отзывалось голосом обыкновенной трубы.

Ты спрашиваешь, что же произошло с транзистором?

Он полетел вниз на землю, но упав, не рассыпался на тысячу кусочков, а уцелел. Он упал на один из склонов горы Попокатепетл прямо под нос серьезному маленькому ослику, который понятия не имел, что это такое. На мордочке у ослика появилось задумчивое выражение, будто он решал сложнейшую задачу.

Что бы это все-таки значило?

Что бы это все-таки значило?

Пеленка с короной

Ты знаешь, что раньше детишек приносил аист. Дело было поставлено наилучшим образом, ибо в те времена рождалось не так много детишек, как теперь, и ОДНОГО аиста вполне хватало. Этого единственного аиста звали Фредерикс.

Фредерикс был чрезвычайно загружен, сам понимаешь. Ему еще приходилось вылавливать детишек из пруда — родильного пруда где-то далеко-предалеко на самом юге. В этом пруду детишки росли на зеленых стебельках и в полусонном состоянии ждали, когда их сорвет Фредерикс.

Долгие годы все шло гладко. Но потом земной шар стал ужасно перенаселенным и беспокойным. Все больше и больше родителей заказывало себе детишек. Фредерикс совершенно замотался и делал кошмарные ошибки. То он приносил ребенка старой деве, которая шарахалась от него в испуге, то пытался осчастливить младенцем священника. А как-то раз доставил маленького китайчонка голландской даме.

— Я такого не заказывала, аист! — ехидно сказала она.

— Ах, мефрау, — ответил запыхавшийся Фредерикс, — у меня голова идет кругом, но я вам его обязательно поменяю.

В общем, когда накладки стали следовать одна за другой, люди решили организовать специальную детскую контору на берегу родильного пруда. Был назначен директор, который аккуратно записывал адреса заказчиков на красивых белых карточках. На работу было принято тридцать семь аистов, за каждым из них закрепили определенный маршрут, которого тот строго придерживался.

Однажды директор вызвал к себе старого аиста Фредерикса и сказал:

— Послушай, Фредерикс! Судя по ведомости, сегодня нужно доставить ребенка герцогу Органзии. Сам понимаешь, высокопоставленный ребенок, а посему требуется особо доверенный аист, который справится с этим делом наилучшим образом.

— Я бы сам охотно взялся, — ответил Фредерикс. — Более доверенного аиста, чем я, вам вряд ли удастся найти. Положитесь на меня, я занимаюсь этим уже двадцать пять лет.

Директор с некоторым сомнением взглянул на стоявшего перед ним старого аиста. Его глаза уже слегка потускнели, черные перья на крыльях поблекли и отливали зеленью, как поношенное перелицованное пальто, но лапы все еще были красными и пружинистыми.

— Это будет трудное путешествие, — сказал директор. — Органзия лежит за высокими горами.

— Я привык к высочайшим вершинам Альп, — скромно сообщил Фредерикс.

— Мне бы не хотелось отправлять этого ребенка нагим и босым, — продолжал директор. — Ты же знаешь, что к высокопоставленным детям мы всегда прикладываем гостинцы. Кое-что из одежды и золотую погремушку… серебряную кружечку, колечко для салфетки… ну, в общем, два чемодана.

— Ребенка я понесу за пеленку в клюве, — сказал Фредерикс, — а чемоданы подвешу по обе стороны через шею. Я так уже не раз поступал. Когда относил ребенка императору китайскому, императору японскому, султану…

— Хорошо-хорошо, — поспешил перебить его директор. — Желаешь лететь сам, так лети. Значит, это третий ребенок справа в пруду, а чемоданы уже приготовлены.

Часом позже Фредерикс летел над Адриатическим морем. В клюве он держал сверток, это был ребенок, увязанный в расшитую золотом пеленку. На ремне, через спину аиста, были перекинуты два чемодана. Он летел быстро, равномерно и мощно взмахивая крыльями. Но как только он полетел над горами, скорость его резко снизилась, ибо нежданно-негаданно завернула крутая непогода.

Поднялся ветер, и кругом затанцевали снежинки. Потом ветер превратился в снежный ураган, который, рыдая и завывая, понесся по горным кряжам, ледяными пинками пытаясь сбить аиста с намеченного курса. Ослепленный снежными вихрями, он продолжал лететь вперед, его длинные красные ноги окоченели от холода, кучерявящиеся перья обледенели, его швыряло из стороны в сторону, подбрасывало и кидало вниз, как детский мячик. «Ну и попал же ты в передрягу, — подумал Фредерикс. — Похоже, придется делать вынужденную посадку. А может, я все-таки дотяну до столицы Органзии, до нее лететь еще где-то около часа». И он продолжал упорно двигаться вперед, хотя полоумный ветер рвал сверток из клюва, он летел и летел, потому что вы просто не представляете, какое у этих древних аистов чувство ответственности!

В конце концов Фредерикс заметил под собой город, погруженный в хаос тьмы и снежного неистовства. В бесчинстве снежинок аист не увидел шпиля колокольни, услышал только, как хрустнуло его крыло и, словно мешок с песком, он рухнул вниз. Крик боли вырвался у него из груди, ребенок выпал из клюва и с высоты сорока метров полетел вниз, он кувыркался-кувыркался-кувыркался в воздухе и наверняка бы разбился насмерть, если бы не угодил прямиком во внутренний дворик пекарни: он шлепнулся точнехонько в огромный чан с тестом. Там он лежал и жалобно хныкал, пока на него наконец не обратили внимание.

— Боже мой, уже и дети с неба падают! — воскликнула жена пекаря и бросилась на улицу, чтобы извлечь из теста крошечное существо.

— Какой хорошенький ребенок, — сказал пекарь, когда она вернулась с ним в дом. — Ведь именно о таком мы с тобой так долго мечтали, правда, жена?

— Конечно, муженек, — ответила она, — но взгляни на его пеленку. На ней вышита корона. Это высокопоставленный ребенок, может, это ребенок самого герцога!

— Ты полагаешь, мы должны отнести его герцогу? — спросил пекарь.

— Ах… — вздохнула его жена, — давай лучше оставим его у нас. Мы его хорошенько спрячем.