Покуда он разминался и развязывался, вошли и еще солдаты, они оттеснили Комиссию в угол, а офицер, прислонившись к столу, закоченелыми руками переместил кожаную сумку с левого бока на живот, расстегнул и достал бумажку. Расправил бумажку на ладони, спросил:

— Это и есть Комиссия? Вся? В полном сборе?

— Вся! Вся, ваше благо! — бойко, но не без страха ответил милиционер Пилипенков. Он вошел в помещение вместе с солдатами.

Офицер кивнул, начал читать по бумажке:

— Де-ре… Дерябин? Здесь?

— Я — здесь! — отозвался Дерябин из угла. — А что такое?

— Калашников Петр?

И Калашников тоже отозвался, но как-то неуверенно, как будто забыв что-то о себе самом. Офицер подсказал ему:

— Бывший кооператор! Ну-ну! Игнатий Игнатов? Здесь?

— Здеся я… Вот он…

— Половинкин?

— Я — тоже…

— Саморуков?

Иван Иванович громко, с облегчением вздохнул и голосом не таким уж замогильным, которым он только что рассказывал о Большой Медведице, а как будто чем-то обнадежившись, сказал:

— Здесь Саморуков Иван Иванович! Здеся он!

— Смирновский? Родион? Бывший поручик?

— Здесь!

— Тоже — член Комиссии?

— Тоже!

Появился еще один офицер, он сел за стол, положил перед собою маузер и, быстро взглядывая в лица всех членов Комиссии, стал растирать прихваченное морозом лицо.

— Удачно! Полный сбор! — кивнул ему первый, а этот повторил:

— Удача… Полный сбор. Ано! — Он был чех, этот второй офицер.

— Пилипенков? Правильно они назвались — члены этой самой Комиссии?

— Точно оне назвались, ваше благо! — подтвердил Пилипенков, но офицер, должно быть, не доверился ему и спросил еще: — А этот… ну, этот местный житель. Молодой башибузук, который с нами, — он здесь?

— Куприянов! Куприянов Матвей! — подсказал Пилипенков. — Вот он! Рядом со мною находится!

— Выйди-ка сюда, Куприянов Матвей! — приказал офицер.

Вперед почти что военным шагом, в новенькой форменной куртке и в своей деревенской шапке вышел Матвейка Куприянов, обернулся к офицеру, нескладно отдал ему честь. Сам он был повыше многих солдат, а лицом — парнишка о десяти — двенадцати годах, но злой парнишка.

— Подтверждаешь, Куприянов, фамилии этих людей?

— Каких-то?

— Которых я только что выкликал?

— Всех я подтверждаю.

— Ну, а староста — не ты ли, старик? — спросил офицер у Ивана Ивановича, закончив перекличку. — Лебяжинский староста?

Иван Иванович промолчал, только пожевал губами, а Пилипенков опять шагнул два шага вперед:

— Он, ваше благо! Он только не завсегда признается, но другого нету никого на месте! И давно уже нету!

— Ну пошто же энто не признаюсь? — отозвался Саморуков. — Когда надобно — я признаюсь. Когда нету настоящего старосты — я за его!

— Объясни: кто выбирал Комиссию? Когда?

— По ранней осени было, господин офицер. Обчеством выбиралась она. Полномочным сходом.

— И протокол есть?

— Всё по форме, господин офицер! Как же без протоколу? Никогда невозможно!

— Куда посылали протокол? Куда? Кому? — Спрашивая, офицер всё еще дышал в ладони, и видно было, что ему становится всё теплее и теплее, однако вопросы он задавал всё строже и жестче глядел на Ивана Ивановича.

А Иван Иванович отвечал всё веселее, распрямлялся в плечах и живее смотрел будто бы и подслеповатыми, а на самом деле уже прозревшими глазками.

— Протокол-от, само собою, был посланный нами. В Крушиху. Властям.

— Каким властям?

— Вот уже не скажу! Осенью ранней какая находилась тогда над нами власть? Припомнить бы! Ну, кои в ту пору были, тем и посылали! Однем словом!

— Ответ был на ваш протокол? Из Крушихи?

— Ответа не было, однако. Нет, не было.

— А это что значит? Что значит отсутствие ответа?

— Энто значит, властям, господин офицер, сильно недосуг было в ту пору. Оне сильно делами занятые были.

— Если власти оставили протокол об избрании Комиссии без ответа, так она не имела права существовать! А если существовала — так самочинно и самоуправно! Ты что — не понимаешь этого, старик?

— А вот у нас бумаги на милиционера Пилипенкова по сю пору нету, господин офицер? Сам здесь, сам прибыл еще во времена сенокосу, а бумаги на его нет как нет! Может, он тоже — самочинный? Может, вы, господин офицер, строго прикажете удалиться ему отседова9

— Я ему прикажу посадить тебя в каталажку, старик! Понятно?

— Как, поди, непонятно, господин офицер! На энто дело у нас понятие заведено!

— А еще спрошу тебя, старик: ты что же, не знаешь, не слыхал, что еще в июле Временное Сибирское правительство восстановило права частной собственности? И на землю, и на лес? Что леса Кабинета Его Величества переданы в собственность государственную? А в это время Комиссия самочинно присваивает права на лес и даже устраивает свою собственную вооруженную лесную охрану! Это ли не преступление?

Тут вперед выдвинулся Смирновский, стал по стойке «смирно», спросил у офицера:

— Не могу знать вашего звания. Не подскажете?

— Начальник отряда.

— Благодарю! — коротко наклонил голову Смирновский. — Недоразумение, господин начальник отряда! В Лесной Комиссии никто не присваивал власти корыстно, но бескорыстно и безвозмездно каждый исполнял общественную обязанность. Не будь охраны, государство потеряло бы лесного богатства во много раз больше. Комиссия может безотлагательно представить все свои документы, расчеты, ведомости, и вы убедитесь, как разумно народ охранял природное и национальное богатство!

Офицер-чех, перелистывая на столе бумаги Комиссии, приподнял один какой-то листочек вверх и спросил:

— Докум-энты? Ано?

— Эти документы! — подтвердил Смирновский.

— О! О! О! — покачал головою чех, а начальник отряда снова передвинул свою потрепанную сумку с бока на живот, чуть поискал в ней и вынул еще одну бумагу. Прочел:

— «Вас, граждане Лебяжки, мы призываем к всесторонней поддержке избранной вами же общественной организации, на сегодня единственной в селении и тем более необходимой для утверждения во всех нас гражданственности и понятия, которые не создаются ничем, как только общественным сотрудничеством». — Прочел, поднял сине-прозрачные глаза на Смирновского, повторил: — «Вас, граждане Лебяжки, мы призываем…» А? До чего дошло дело — они призывают!! А кто вам дал это право — призывать? Откуда вы его взяли? У кого узурпировали? И подпись бывшего поручика? Поручик — тоже призывщик!

— Призыв! О! О! — поднял палец вверх офицер-чех. — О! О!

— Благородный призыв! Трудно под ним не подписаться! Нельзя не подписаться! — отозвался Смирновский.

В сходне было сумрачно, заиндевевшие окна пропускали блеклый свет, в котором нельзя было угадать ни солнца, ни дневного сияния, даже небо отсутствовало в этом разрушенном свете. И нельзя было угадать — что же будет дальше? Еще до того, как этот свет зимнего короткого дня погаснет окончательно.

Начальник отряда отшагнул назад, к окну, подставил под серый свет бумагу, прочел еще:

— «…Сущность власти — разумный закон и порядок, а всякий человеческий закон и порядок бессмысленны без убережения людьми природы и земли…» Слушай-ка! Бывший поручик! Да кто знает сущность власти, кроме нее самой? А? Уж не ты ли? Или, может быть, вот этот мужик? — протянул он руку вперед, указывая на кого-то — не то на Дерябина, не то на Калашникова. — Почему не на службе? — И еще раз повторил: — Почему поручик не на службе?

— Освобожден по ранению!

Начальник отряда помолчал, спросил у Пилипенкова, имеется ли у Смирновского свидетельство об освобождении. Пилипенков гаркнул, что имеется, сам видел, своими глазами.

— Ну, ну. Дезертир по закону! — кивнул офицер. — Отлично!

— Прошу вас… — возразил ему Смирновский, но офицер крикнул:

— Молчать! Последняя должность на службе?

— Командир стрелковой роты.

— Почему участвовал в шайке, командир стрелковой роты?

— Я участвовал в органе общественного самоуправления!