Но слишком назанимал под векселя, не смог расплатиться, угодил на съезжую и покатился под откос. Предвидение плачевной судьбы Мильгофера, к счастью для Ивана Ивановича, оказалось ложным, но прозвище, которым молодые литераторы наградили своего старшего друга, вполне красноречиво. Если бы в том кругу французский язык не был всем понятен, то по-русски это имя звучало бы, примерно, как «Пиздосередкин».
Живший в том же доме Краевского на Литейном Николай Александрович Добролюбов (см. мемориальные доски), принадлежащий к следующей уже когорте борцов за народное счастье — «шестидесятников», известен, как и друг его и наставник Николай Гаврилович Чернышевский, устойчивым интересом к рукоблудию, сочетавшимся изредка с посещением публичных домов, что добросовестно отмечалось ими в опубликованных дневниках. Впрочем, о семейной жизни Николая Гавриловича с Ольгой Сократовной никто лучше не написал, как Федор Константинович Годунов-Чердынцев, к сочинению которого отсылаем читателя.
Холостяцкие нравы петербургской интеллигенции в большинстве случаев, разумеется, связаны не с гомосексуальными наклонностями, а со скудным экономическим положением, не позволявшим обзаводиться семьей.
Действительно, чтобы что-нибудь сказать, наши доморощенные сексопатологи (в чем тут патология?) связывают мужеложество с занятиями онанизмом. Совпадения, вероятно, бывают, но вообще-то как раз наоборот: активные гомосексуалисты не любят сами себя почесывать, а добиваются прямо противоположного.
Непонятно, зачем русские люди используют, да еще в ложном значении, иностранное слово, тогда как в нашем языке существует прекрасное, образное и яркое слово «дрочить» (согласно В. И. Далю, «вздымать, поднимать, нежить, баловать, ласкать»). Но дрочка, или мастурбация, ипсация (латинские синонимы того же самого) — это занятие, в сущности, не должно было бы называться онанизмом. Слово происходит от имени Онана, сына Иуды, сына Иакова. Первенец Иуды Ир взял в жены Фамарь, но не успев зачать ребенка, умер. Жена перешла к следующему по старшинству брату Ира, но «Онан знал, что семя будет не ему; и потому, когда входил к жене брата своего, изливал на землю, чтобы не дать семени брату своему. Зло было пред очами Господа то, что он делал, и Он умертвил и его» (Быт. 38, 9-10). То есть, зло заключалось в том, что ныне делается, за редкими исключениями, повсеместно супружескими парами, избегающими зачинать детей. Онанизм — это использование презервативов и контрацептов, а то, чем занимаются одинокие мастурбаторы, решительно не претендующие на деторождение, всего лишь затянувшиеся юношеские поллюции.
От Литейного к Фонтанке идет небольшая улица, вполне естественно называвшаяся Симеоновской — по церкви Симеония и Анны (1731–1734, арх. М. Г. Земцов), одной из старейших в городе. От Симеоновского моста виден на Литейном дом 42, невнимательными горожанами называвшийся «домом Пиковой дамы», хоть построен он по проекту архитектора Л. Л. Бонштедта лишь в середине прошлого века. Фасад, облицованный бременским песчаником (специально везли из Германии), украшенный скульптурой, очень хорош и выразителен, но внутреннее убранство, с удивительным зимним садом, зеркальными и штофными гостиными давно утрачено при неоднократных переделках. Принадлежал дом Зинаиде Ивановне Нарышкиной, в первом браке бывшей за князем Б. Н. Юсуповым, а во втором — за графом де Шово. Внук ее и единственный наследник родовых богатств, Феликс Юсупов разрешил в 1907 году устроить здесь шикарное кабаре «Лукоморье». Юрьев был там главным заводилой, Мейерхольд ставил скетчи Петруши Потемкина. Но довольно быстро заведение из «интимного театра» превратилось в дорогое казино, где играли в рулетку те же, кто недавно митинговал на улицах в дни первой русской революции. Ничего удивительного. Революционная демократия вообще неравнодушна к азартным играм.
Симеоновская называется ныне улицей Белинского. К какому-то юбилею автора «Письма к Гоголю», еще до войны, решили ему поставить памятник в Ленинграде и назначили место почему-то у цирка. Странная мысль — что навело на нее? Танцовщицы с обручами? Медведи на трапециях? Про памятник забыли, но улица так и осталась переименованной.
Цирк на Фонтанке (1876–1877, арх. В. А. Кенель) — здание приметное. Тоже память места: при Анне Иоанновне держали тут слонов, подаренных персидским шахом. Пребывание им было определено в конце Караванной. Вскорости слоны издохли: не заживаются они в нашем городе, — вот и в нынешнем зоопарке их не уберегли… В 1840-е годы цирковая семья Чинизелли облюбовала это место для своего шапито, а через тридцать лет Гаэтано Чинизелли смог построить стационарное здание — первое в таком роде в России. Само собой понятно, что петербургские «тетки» были постоянными посетителями цирка. Гуттаперчевые мальчики, трико, блестки, — много, много всего для воображения. Да и публика — «нижние чины», «мальчишки-подмастерья»…
Можно вспомнить, что задолго до популярных ныне конкурсов «мисс СНГ», в 1909 году в Петербурге прошел «грандиозный конкурс красоты атлетического сложения» мужчин-борцов, принимавших участие в международном чемпионате французской борьбы. Призы присуждались голосованием публики, любимцем которой оказался некий атлет Шнейдер, выступавший в интригующей черной маске. Приговором публики был оскорблен фаворит чемпионата Ганс Шварц, гордившийся тем, что известнейшие тогда художники Ленбах и Менцель считали его «лучшим натурщиком в мире». Решено было к следующему конкурсу мужской красоты назначить профессиональное жюри, в которое обещали войти Ю. М. Юрьев (как же без него!), юморист А. Т. Аверченко, художник Н. С. Самокиш и — что вызвало некоторый скандал — два «светских спортсмена», камер-юнкеры Д. Всеволожский и Г. Хитрово. Министр двора В. Б. Фридерикс даже потребовал от спортсменов-придворных официального отказа от участия в сомнительном мероприятии.
На другом берегу Фонтанки, бок о бок с вырывающимся из общего ряда сундуком дома 24, соседний украшен типичным портиком классицизма (д. 22). Впрочем, декорация несколько фальшива, сооружена в послевоенные годы, так как дом пострадал во время бомбежек, а до того лет семьдесят имел фасад эклектический, устроенный архитектором Г. И. Винтергальтером по заказу хозяина, богатого лесопромышленника В. Ф. Громова. В 1880-е годы дом принадлежал Н. Я. Вонлярлярской, и здесь снимал небольшую квартирку в две комнаты, заваленную книгами и рукописями, Михаил Иванович Пыляев. Здесь он умер в 1899 году и увезен на Митрофаньевское кладбище. Кладбища давно нет, однако могилу историка старого Петербурга перенесли на Волковское, в ту его часть, которая считается своего рода пантеоном, «Литераторские мостки».
Для петербуржцев это имя никогда не должно быть забыто. Никто так занимательно и остроумно не писал о нашем городе, как Пыляев. Его книги «Старый Петербург» (1887) и «Забытое прошлое окрестностей Петербурга» (1889) бесконечно переписывались и цитировались авторами бесчисленных путеводителей, питали воображение романистов, но переиздать их сподобились только через сто лет после того, как они были написаны.
То немногое, что мы достоверно знаем о Пыляеве, не дает оснований сомневаться в правомерности включения его в ряд наших героев. Человек он был одинокий — отнюдь не нелюдимый, напротив, многим известный, охотно делившийся своими неисчерпаемыми познаниями, — но в личную жизнь никого не допускавший. За исключением ряда необязательных мелочей в некрологах и скудных воспоминаниях, все, что известно — его собственная автобиографическая записка, составленная по просьбе А. С. Суворина, издателя «Нового времени», газеты, читавшейся всей Россией и собравшей лучших тогдашних журналистов, включая М. И. Пыляева. Он коренной петербуржец, родился в деревянном доме у Пяти углов. Отец владел несколькими магазинами парфюмерии и аптекарских товаров. В магазине отца познакомился мальчик с мемуаристом С. П. Жихаревым, видел Т. Г. Шевченко, И. А. Гончарова, актера И. Ф. Горбунова; юмористический поэт В. С. Курочкин брал фельетоны юноши в газету «Иллюстрация». Двадцати лет от роду, в 1862 году, Михаил бежал из отчего дома к Виктору Ивановичу Якушкину, брату известного фольклориста, собирателя народных песен и сказок Павла Ивановича. Жил в Орловской губернии, в поместье Моховое, принадлежавшем Мацневу. Художник Н. И. Шатилов смутно намекает, будто Пыляеву одно время был запрещен въезд в Петербург — с чего бы это, как и упоминание о нескольких годах, проведенных в Сибири? Политикой он, судя по всему, не интересовался… Где-то с десяток лет выпадает из его биографии. Потом он вновь в столице, сотрудничает с «Петербургской газетой», пишет статьи и фельетоны, материалы которых переходят в его книги: о старой Москве, замечательных чудаках и оригиналах, редких минералах, старинных нравах и обычаях… Считался он опытным целителем, знатоком лекарственных трав. Путешествовал, кажется, в Турцию, в Египет…