— Товарищи начальники! — сказал он возбужденно, перекладывая из правой руки в левую пропитавшийся потом тельпек и ситцевый платок. — Я не партийный. И я безграмотный. Брат Баба, брат Мухамед грамотные, а Баба коммунист. Но вы пригласили меня на собрание, благодарю за честь… Наш кемендир — хороший кемендир. Он любит работу. Он не обманет. А если желаете, так на небесах аллах, и могу принести клятву!

Мухамед покусывал нижнюю губу, но Баба выступление брата пришлось по сердцу: привстал, с благодарностью поклонился.

А Непес Сарыевич уставился в засыпанные пеплом, затоптанные половицы, он был так растроган заступничеством Союна, что боялся прослезиться.

Но именно слова матроса Кульбердыева изменили ход собрания. Орловский рассвирепел, выскочил на середину комнаты, заслонил спиною начальников и заорал во всю силу легких:

— А кто это такой Джават Мерван? Приехал на Каракумский канал по путевке комсомола? Нет, в погоне за длинным рублем! Алчность и нажива — вот душонка Джавата. Спровоцировал ночную аварию, чтобы сграбастать пятнадцать тысяч премии за пе-ре-вы-пол-не-ние плана, — отчеканил юноша.

Внезапно Витя осекся — в дверях стоял Джават.

— Орловский! — протяжно и зычно, словно на капитанском мостике, простонал багермейстер. — Ты ответишь за клевету… А это что, что? — Он выхватил из-за пазухи пачку бумаг, как видно заранее приготовленных. — Почетные грамоты Волго-Дона!.. — Джават трижды ударил себя в широкую грудь. — А какие у тебя грамоты, Орловский? Справка из тюрьмы?..

— Негодяй! — рявкнул Непес Сарыевич.

Упорно молчавший все время Мухамед скрипнул зубами и бросился на багермейстера, присутствующие вскочили, заорали, Союн стучал чабанским посохом по полу, а Орловский, закрыв глаза ладонью, убежал из кабинета.

— В подобной обстановке я не могу вести собрание! — промямлил вконец растерявшийся Воронин.

Проведя очередной отпуск в Кисловодске, Ашир Мурадов в начале сентября отбыл в командировку. Машинистка, печатая ему удостоверение, спросила: "Да в какой город-то?" Ашир небрежно отмахнулся: "Пишите — по Каракумскому каналу".

Пятнадцатидневное путешествие он начал с города Мары. Там выходила многотиражная газета строителей. Мурадов надеялся насобирать с ее страниц, выловить из рабкоровских писем интересные факты. И не ошибся, исписал блокнот. Затем Ашир побывал в Захмете и Кизылдже-Баба. Как-то вечером в чайхане он разговорился с соседом, и тот поведал ему грустную историю заблудившегося в песках, погибшего от жажды чабана. Ашир подробно записал его рассказ.

— Основа драматургического произведения! Или киносценарий можно быстренько сварганить, — сказал корреспондент. — Вообразите, сын этого чабана сейчас строитель Каракумского канала!

— Я могу вообразить, — сказал польщенный собеседник. — Значит, пьесы в ашхабадском театре вашего сочинения? Очень приятно познакомиться.

— Ну, не все, некоторые, — скромно заметил Ашир. — Искусство социалистического реализма творит многотысячный коллектив писателей, актеров, музыкантов, художников.

Вечером Мурадов долго стоял на веранде гостиницы.

На нем был щеголеватый чесучовый костюм. Только что вымытые, чуть-чуть подвитые щипцами парикмахера черные волосы были зачесаны с заранее обдуманной небрежностью. Выпуклые глаза Ашира напоминали вынутые из кувшина со студеной колодезной водою виноградины.

Он чрезвычайно нравился самому себе.

Ему казалось, что гулявшие перед гостиницей девушки посматривают на него с обожанием. Видимо, узнали?.. Нет ничего удивительного — широкие массы читателей и читательниц знают сотрудников республиканской газеты.

Из Захмета Мурадов проехал в Канаг, отведал шашлыки древней Бухары, а оттуда примчался в поселок Керки.

Сентябрь золотился ясными, но не жаркими днями, напоминал об осени прохладными рассветами. Колхозные поселки опустели: от мала до велика все — и школьники, и женщины, и девушки — собирали нежные хлопья белого золота. Чабаны, закончив стрижку овец, угоняли отары на зимние отгонные пастбища.

"Караваны грузовиков с хлопком спешат к складам", — написал Ашир в блокноте.

Однако он торопился в колхозную библиотеку, чтобы увидеть милую Айболек, гм, помириться… Да разве они ссорились? Он вспоминал тихую лунную ночь и прогулку по берегу арыка и уверял себя, что все лето мечтал о девушке, стремился к ней.

В читальном зале подростки, налегая грудью на стол, листали старые иллюстрированные журналы, а у книжного шкафа стояла спиною к дверям девушка с длинными косами. Она!.. Ашир на цыпочках подошел к ней, на губах его цвела обворожительная улыбка. Он кашлянул, и библиотекарша обернулась, без удивления взглянула на вошедшего.

— Вы записаться или газеты почитать?

У нее было молодое, но уже потолстевшее, расплывшееся личико и тонюсенькие подбритые брови.

— Простите… Салам! — забормотал Ашир, словно на него опрокинули ведро холодной воды. — Вы заведующая? Если не ошибаюсь, здесь работала Айболек…

— Кульбердыева? Как же, как же. Вся семья уехала на канал. Летом уехали. И дядя Союн уехал, и Айболек.

"Чабан пришел на капал", — вспомнил Ашир название своего очерка, увы, так и не написанного.

— Ищите земснаряд "Сормово-27".

— Спасибо, спасибо!

А земснаряд "Сормово-27" теперь прилежно трудился у самого села. За лето он проплыл, прополз от головной дамбы до Бассага-Керкинского капала, мелкодонного, прорытого еще в 1929 году лопатами. Занесенный илом, с осыпавшимися берегами, этот капал нужно было за зиму углубить, расширить до проектной отметки, дотянуть до древнего Узбоя.

Так что Аширу Мурадову не пришлось трястись на грузовике, глотать пыль. Утром он добрался до него пешком, наслаждаясь бодрящим холодком. У земснаряда на берегу сидел мальчик со школьным портфелем в руках. Увидев незнакомца, встал, учтиво поздоровался.

— Салам, салам! — Ашир кивнул небрежно. — Куда в такую рань?

— Автобуса жду. Наша школа в Головном, — объяснил мальчик. — В поселке школу еще не достроили.

— Безобразие! — отрывисто сказал Ашир. — Резкая критическая корреспонденция: "Забыли о школах…" Ты чей будешь?

— Союна. Союна Кульбердыева.

— А-аа… семьей приехали? А где отец?

— Спит. В ночной смене работал. А дядя Мухамед и дядя Баба ушли на вахту. И тетя Айболек на работе, — словоохотливо объяснил мальчик.

— Понятно, понятно, — сказал Ашир с таким видом, словно наградил Кульберды ценным подарком. — "Чабан пришел на канал…"

Партийное бюро заседало вечером в кабинете Розенблата.

Предчувствуя, что здесь ему не скажут спасибо, Джават Мерван захватил с собою корреспонденцию Ашира Мурадова в республиканской газете — "Трудовые подвиги". И, не дожидаясь приглашения, звучно, громко прочитал:

— "В этих грандиозных успехах большая заслуга прежде всего старшего багермейстера товарища Джавата Мервана, которого без преувеличения можно назвать душою экипажа земснаряда "Сормово-27". Товарищ Мерван в полном смысле слова выдающийся мастер своего дела, ветеран исторической стройки Волго-Дона".

Затем был извлечен красивый красный, как коровий язык, пригласительный билет на бристольском картоне, с золотым обрезом: Джавата Мервана приглашали на банкет в честь окончания строительства Волго-Дона. Потом он достал большую фотографию: быстроходный крылатый катер летел в пенистых волнах, на корме, выкатив грудь, надменно запрокинув голову, красовался Джават.

— Вредителям таких бумаг не дают, о вредителях так в газетах не пишут! — завел багермейстер на самой высокой ноте. — Надеюсь, что партия защитит беспартийного специалиста от клеветы бывших арестантов.

— Не занимайся демагогией! — в один голос сказали Розенблат и Воронин.

— Какая ж демагогия? Непес сидел, Витька Орловский сидел.

Непесу Сарыевичу будто кипятку плеснули в лицо. Себя он защитить не смог, заступился за Орловского: