Она кивает, затем говорит:

– Зачем?

– Думаю, пора расставить все на свои места. Алекс... Мы и так ходим по острию уже несколько недель. Иногда флиртовали, иногда нет. Вспоминали, иногда нет. Играли по правилам, которые, вроде, и имели смысл, но, вообще-то, в них не было ни капли смысла. Думаю, пора быть честными.

Она моргает, и я делаю глубокий вдох. На ее лице написана тревога.

– Поговори со мной, Алекс. Почему ты боишься?

Уголки ее губ дергаются в улыбке. Она шепчет:

– Потому что сейчас я счастливее, чем была до этого. Я не хочу разрушить это неповторимое чувство.

Я делаю глубокий судорожный вдох. Было ясно, что она именно это имеет в виду. Она была сейчас счастливее, чем до этого, потому что была со мной.

Всё больше причин для честности.

– И я тоже. И боюсь, если мы не будем разговаривать, то у меня появятся подозрения или у тебя, что мы не делимся друг с другом. И мы снова все испортим. А это... я не думаю, что смогу пережить это.

– Просто ответь мне на один вопрос, – говорит она.

Я киваю.

– Ты все еще любишь меня? Правда?

Я притягиваю ее ближе и тихо говорю:

– Больше, чем саму жизнь.

Она обнимает меня и прислоняется к моей груди.

– Хорошо. Тогда я буду говорить обо всем, что ты хочешь.

Теперь, когда ты упомянул таблетки

(Алекс)

– Хорошо, – говорю я. – Тогда я буду говорить обо всем, что ты хочешь.

Я не могу прекратить обнимать Дилана. Моя рука обнимает его за талию, и я могу почувствовать твердые мышцы пресса. Бесспорно, Дилан уже не тот мальчик, в которого я влюбилась. Он вырос, созрев способами, которых я не могу представить, четыре года назад. Иногда я смотрю на него и вижу закаленного боем солдата, которым он стал: короткостриженые волосы и особенно глаза. Глаза, которые иногда смотрят куда-то вдаль, как будто он был в миллионе световых лет отсюда. Это Дилан, к которому трудно привыкнуть: тот, который может разозлиться и бить кулаком об стену снова и снова, пока не сломаются кости. Я понимаю, что произошло с человеком, но трудно связать его с тем мальчиком, которого я знала и в которого влюбилась.

Дилан, в которого я влюбилась, был нежным и добрым. Вдумчивым. Забавным. Он все еще был таким, но теперь в нем было что-то новое, и, если честно, это пугало. Это парень, который носил оружие на протяжении прошлого года. Это человек, который убивал, который видел, как его друзья погибли в бою. Глубоко внутри все было новым и чертовски устрашающим.

– Итак… – говорю я, мой голос похож на шепот. – С чего мы начнем?

Он ослепительно улыбается, но я могу сказать, что ему ужасно больно.

– Понятия не имею, – медленно произносит Дилан.

Я откидываю голову в сторону, издавая тихий смешок. Наконец, я говорю:

– Давай не будем торопиться. Я обещаю. Обещаю, что дам нам шанс.

Он кивает.

– Я тоже, – говорит он.

– В некотором смысле, знаешь, мы вряд ли знаем друг друга.

– Это правда. В смысле… нам было семнадцать, когда мы в последний раз были вместе.

– Мне было шестнадцать. И, да... прошло много времени.

– К тому же, – говорит он. – Там были не совсем наши нормальные условия. Несмотря на то, что в моих воспоминаниях Ближний Восток – отстой, нельзя отрицать всю ту романтику, связанную с ним.

Я смотрю на него, встречаясь взглядом с ним, и он говорит:

– Знаешь что?

– Что?

– Есть побочный эффект. Мы будем узнавать друг друга, изучать друг друга снова и снова, – его голос снижается до хриплого шепота, он наклоняется ближе и говорит рядом с моим ухом. – Мы будем влюбляться снова и снова во второй раз. Насколько это здорово?

Я улыбаюсь так широко, что больно щекам, и шепчу рядом с его ухом.

– Ты стоишь того, чтобы влюбиться в тебя дважды.

Пожилая дама, которая прогнала Келли и Джоэля, прочищает горло, затем начинает ворчать. Я закатываю глаза, но все равно отстраняюсь. Это даже хорошо, потому что через несколько секунд Дилана вызывают.

Я встаю и иду с ним, держа его за здоровую руку. В занавешенной комнате молодой доктор, вероятно, студент-медик, смотрит на руку Дилана и говорит:

– Матерь божья, что ты сделал?

Дилан морщится.

– Я избил стену. Довольно сильно.

Врач качает головой.

– Это чертовский удар. Мы сделаем рентген. Это будет чертовски больно. Я очищу рану, чтобы она не загнила. Пара вопросов… предыдущая госпитализация?

– Хм, да, – говорит Дилан. Я знала, он отвечал на это в бланке регистрации. – Придорожная бомба, в феврале. Довольно сильно повредило ногу. Черепно-мозговая травма.

– Как нога? – спрашивает доктор.

– Я сюда дошел. Другие парни из хаммера умерли. У меня все хорошо.

Я вздрогнула, когда он это сказал.

Доктор смотрит на Дилана поверх очков, затем говорит:

– Ты принимаешь какие-нибудь лекарства?

Дилан колеблется, смотрит на меня, словно соображая, а затем отвечает:

– Оксикодон¹⁸. Мы снижали дозировку в течение нескольких месяцев. Паксил¹⁹ и трилептал²⁰.

Я сглатываю. Он принимает целую кучу наркотиков. Я понятия не имела.

– Трилептал? – говорит доктор. – От приступов?

– Да, они бывают у меня время от времени. Моя основная забота заключалась в том, чтобы заставить врача в Атланте уменьшить все дозы, но когда мы попытались прекратить употребление противосудорожных препаратов, ну... у меня были приступы. Это было не очень хорошо.

Реальность его военных травм сильно ранила меня. Дилан Пэриш, парень, которого я знала, когда мы были подростками… стал инвалидом войны с тяжелыми травмами.

– Хммм… думаю, продолжим прием оксикодона от боли. Мы получим рентген, затем решим, что делать с рукой. Это будет долгая ночь, мистер Пэриш. Ждите здесь, я к вам вернусь.

Дилан вздыхает и закрывает глаза. Я держу его левую руку, и он говорит:

– Ты не должна оставаться. Это займет всю ночь.

Я наклоняюсь и целую его в веко.

– Дилан, нигде мне не будет лучше, чем здесь с тобой.

– Ты сумасшедшая, – говорит он.

– Сумасшедшая для тебя.

Он лающе рассмеялся и поцеловал меня в лоб.

– Ты не знаешь, но я принимал все эти наркотики.

Я качаю головой.

– Оксикодон мы принимали маленькими дозами несколько месяцев. Это удивительный наркотик, когда в тебе есть зияющие раны. Веришь или нет, они давали мне морфин. Черт возьми, этот наркотик затуманивает. Я пытался уговорить их придерживаться минимальных доз. Немного боли не убьет меня, а наркомания – да.

Я киваю, просто слушая.

– Э-э... паксил… ну… знаешь. Я говорил тебе, что у меня некоторые проблемы с гневом. Посттравматический стресс. Депрессии. Все эти прикольные вещи.

В его голосе почти стыд за себя.

– Все в порядке, Дилан. Это нормально. Половина людей, которых я знаю, принимают паксил или что-то подобное.

Он качает головой. – Да, но я не большой фанат наркотиков такого типа.

– За исключением твоих сигарет.

Он пожимает плечами, затем ухмыляется.

– Это другое. Думаешь, они заметят, если я выкурю одну здесь?

– Думаю, да.

Он хмурится.

– Облом.

Мы сидим в тишине несколько минут, затем он говорит.

– Это не беспокоит тебя? Противоконвульсионные препараты и все это дерьмо? Я принимаю половину аптеки. Я могу сломаться, и у меня будет приступ, они иногда случаются, даже когда я принимаю таблетки. Я не могу даже получить водительские права из-за этого.

Я хмурюсь, затем говорю:

– Тебя беспокоит, что я принимаю противозачаточные?

Дилан почти давится, и я вижу на его лице то, что не видела годами. Он покраснел.

Я начинаю хихикать, а затем по-настоящему смеюсь.

– Хорошо. Ты доказала свою точку зрения.

Я до сих пор немного хихикала, поэтому он решил взять реванш.

– Теперь, когда ты упомянула таблетки… – говорит он.

– Нет. Пока нет, – я качаю головой немного театрально.