Вот приезжает осенью с этим делом старшина, и десятский гонит мужиков на сборню. На сборне писарь вызывает по списку недоимщиков, и старшина требует от них немедленно погасить казне свою задолженность. Мужики стараются перед ним как-то выкрутиться, обещают рассчитаться с казной позже. А старшине нужны от них деньги, а не обещания, и он от уговоров переходит к угрозам. И тут на помощь ему приходит Кузьма Тимин. Если недоимщик немного промышляет охотой, он выкладывает старшине, сколько этот мужик сдал нынче пушнины Яше Браверману. Про другого показывает, что осенью он продал комскому купцу Паршукову корову за восемнадцать рублей, про третьего рассказывает, что он добыл нынче в тайге несколько мешков кедрового ореха и ездил с этим товаром в Новоселову на базар. А если недоимщик мужик более или менее справный, Кузьма Тимин подает старшине совет дознать у того мужика, на какие деньги он справлял нынче михайлов день и угощал целую ораву гостей, и не самогоном, как мы, грешные, а настоящей казенной водкой да еще красным вином.
Так Тимин весь вечер выдает с головой старшине своих односельчан. А те глядят на это да помалкивают. Да и что скажешь, если Скрипальщиковы действительно здорово гуляли нынче с родней в Михайлов день, Демка Обеднин сдал Яше Браверману тридцать пять белок, трех зайцев и одного колонка, а Трофим Плясунок ездил в Новоселову на базар торговать орехами.
— И откуда только он все это знает? — удивлялся Финоген, рассказывая мне об этом. — Вроде учетчик у него свой имеется на всю деревню. И кто с кем гулял, и кто в Новоселову на базар ездил, и кто Яше Браверману пушнину сдавал и какую. Нам это не в антирес, а он, сукин сын, все на ус мотает.
Старшине такая помощь Тимина, конечно, нравится, и его собственной недоимкой он не интересуется. Старосте и писарю заводить разговор со старшиной об этом как-то неудобно. А Тимину это только и надо.
После Кузьмы Тимина мы вписали еще кое-кому несколько крестов. Так мы со своей проверкой поднялись на самую вершину Шерегеша, спустились в какой-то безымянный ключик, а оттуда выехали уж на вершину Атамановой горы. Место, по которому шла поскотина, по-прежнему было темное и глухое. Кругом все так заросло, что только в небо дыра. Наконец мы увидели в лесу небольшую лужайку, сплошь покрытую жарком-цветком. Здесь мы решили сделать маленький привал, стреножили коней, а сами присели на большую колодину. Холодный ветерок все время навевал сюда с Атамановой горы, благодаря чему здесь можно было спокойно сидеть, не отмахиваясь от комаров. Финоген вынул из мешка в тороках большой калач и кусок сала и разделил это поровну со мной.
— А старостой-то что он с мужиками выделывал? — продолжал он на всякие лады крестить Кузьму Тимина. — Прямо всем на удивленье. Староста имеет у нас право посадить мужика на одни сутки. До Тимина старосты закон этот особенно не соблюдали. В каталажку сажать, конечно, кой-кого приходилось. Но больше воров, конокрадов. А из мужиков редко когда за пьянство, да за буянство. А Тимин сразу же стал налегать с этим законом на недоимщиков. Сначала на тех, которые победнее да посмирнее. А потом взял в оборот и справных мужиков. Да ведь что придумал, сукин сын? Садит мужика в холодную на одни сутки. На другой день выпускает его и спрашивает: «Заплатишь недоимку?» А если тот не платит, он тут же сажает его еще на одни сутки. И так манежит его, пока тот не наскребет ему что-то на уплату.
Вот пошерстил он таким манером несколько мужиков и сообразил, что всю деревню может поставить на дыбы и что его непременно укокошат при удобном случае. Сообразил это и стал придумывать, каким манером ему по-другому выжимать с мужиков деньги. И удумал, брат, такую штуку, что все диву дались. Призывает, к примеру, Андрея Маслекова али там Тимофея Похабова на сборню и требует с них подать. А те в один голос заявляют, что денег у них пока нет, платить нечем, и они готовы садиться в каталажку. «Для чего мне, — говорит им Тимин, — ваша каталажка? Мне деньги от вас нужны. Конечно, я, — говорит, — имею полное законное право посадить вас… Но я, — говорит, — не такой, как другие старосты, и не хочу вас утеснять, так как знаю, что с деньгами у нас в деревне дивствительно туговато». И тут же велит сотскому и десятскому, которые неотлучно торчат при нем, пойти к этим хозяевам, взять у них самовары и немедля принести их на сборню. Потом велит навесить на эти самовары бирки, чтобы всем видно было, чьи они. «Насчет отсидки, — говорит он этим хозяевам, — вы не беспокойтесь, — сажать я вас не буду. А самовары останутся здесь на сборне всем на обозренье, пока не заплатите недоимку. Живите, — говорит, — без самоваров. Чай можно, — говорит, — ведь и в чугунке варить». Вот какую штуку удумал наш Кузьма Тимин. Ты понимаешь, что после того в доме у людей получается? Баба ругается, дочеря плачут, суседи смеются. Стыд и страм на всю деревню. Мужики взвыли от такого оборота. А как быть? Все делает по закону, даже уважительно, только с подковыркой. И смех и грех. Хочешь не хочешь, а надо как-то изворачиваться, что-то продавать, залезать в долг, чтобы из этого как-то выпутаться.
Старостой Кузьма Тимин был уж давно. Еще до японской войны. Глядя на него, и другие старосты начали забирать у мужиков самовары. Теперь это во всей волости вошло в моду. Особенно понравилось это нашему волостному старшине. Теперь он, чуть что, сразу приказывает отбирать у недоимщиков самовары. Знает, сукин сын, что мужику без самовара некуда податься.
Поговорив о Кузьме Тимине, мы еще раз проверили наш список по моим отметкам, доели хлеб с салом и поехали дальше до самого Сингичжуля. Там поскотина была Финогеном проверена вместе с Иваном Адамовичем.
Финоген был очень доволен, что все у нас так хорошо получилось с этой проверкой, и завел длинный разговор о том, какое облегчение дает человеку грамота. Конечно, мужику в хозяйстве она вроде как бы и не нужна. Тут и без грамоты можно обойтись. Была бы только силенка, старанье да сообразительность. А как попал на работу в город, на прииска али торговлишку завел, так там без грамоты без этой тебя кругом окрутят да еще в тюрьму укатают.
— Там без грамоты человеку прямо, брат, труба. Я вот сам, к примеру, был под Енисейсковым на приисках. Там кто хоть и с небольшой грамотенкой, а все-таки наверх лезет. В артельщики, в нарядчики, в приказчики, а на худой конец, где-нибудь на складе отсиживается. А мы — дураки — от зари до зари с кайлой да с лопатой. Свету божьего не видим. Поехал туда по дурости на длинные рубли, на легкий заработок. И теперь еще бога благодарю, что живым оттуда выбрался. Деньги там заработать, конечно, можно. Но там же их у тебя за харчи, за одежонку и вытянут. А что останется — с дружками пропьешь. Сам я к выпивке не особенно привержен. А все одно пил. Потому что в артели. Вместе работаешь — вместе и пить приходится. Но главное, от начальства житья там нет. У нас по этой части здесь все-таки легче. Когда-то черт занесет в деревню пристава, старшину али заседателя… А если и приедут, то мне наплевать на них. Уеду на свою пашню али на покос. И вся недолга. А в случае какой неувязки можно и в тайгу податься. Там, брат, никакое начальство не найдет. Это вот в старости запрягли меня, так приходится, хочешь не хочешь, тут валандаться. А то начихать бы мне на них. А на приисках, там, брат, дохнуть без начальства нельзя. Артельщики, нарядчики, приказчики… И каждый, понимаешь, жмет на свой лад. На работу опоздал — штраф, приболел немного — вычет! Кругом охрана, горный надзор какой-то. Все что-то нюхтят, присматриваются… Сказал что насупротив — сразу берут на замечанье. Недаром, видать, и в песне поется:
Тут Финоген затянул песню про то, как он работал на золотых приисках. Песня была длинная, а Финоген знал ее не особенно твердо. Так что все время сбивался. Но у него было хорошее настроение, и он все равно пел эту песню, пока мы не доехали до деревни. Дома мы вручили наш список Ивану Адамовичу. Он просмотрел его и остался очень доволен нашей поездкой. С этого дня я еще чаще стал переписывать ему разные списки.