— Почта будет помешаться в той части дома, которая была у Ерлыковых сенями. Изба и две горницы пойдут под квартиру начальника. А кухню он решил устроить на дворе, рядом с домом «Моя жена, — говорит, — не выносит в доме кухонного чада». Дом, конечно, отеплят — проконопатят и снаружи, и изнутри и оштукатурят. А к входным дверям на почту договорились пристроить небольшие сени, которые называются по-иностранному тамбуром. И чтобы в этом тамбуре обязательно было небольшое окошечко. — Будущий начальник почтового отделения Ивану Фомичу очень понравился. — Держится хоть и с фасоном, но человек, видать, неплохой. Поблагодарил нас со старостой за помощь и даже к чаю пригласил на земскую. И все расспрашивал о Коме, какова тут жизнь, как тут обстоит дело с охотой и рыбалкой. И о Новоселовой, конечно, кое-что рассказывал. Не нравится ему чем-то Новоселово. Село небольшое, а все равно пыльно и шумно. Между прочим рассказал, что Новоселовская почтово-телеграфная контора набирает себе учеников с двухклассным образованием. Ученик должен проходить у них трехмесячный практический курс обучения, овладеть почтовым делопроизводством и научиться работать на телеграфном аппарате. Если за это время он зарекомендует себя хорошим работником, его назначат на службу в почтово-телеграфное ведомство. За время ученичества ему будут платить по пятнадцати рублей в месяц, а по назначении на должность он будет получать полное жалование.

— Я, кстати сказать, — обратился ко мне Иван Фомич, — закинул ему удочку насчет тебя. Так что соображай — здесь сидеть тебе и гнуть спину на судебных делах или податься на почту…

Я подумал немного и решил, что меня туда не примут.

— Как это не примут! — возмутился Иван Фомич. — Двухклассное образование имеешь, основательно наторел на письмоводстве и так толковый парень. Как это не примут!

— Мне не справиться на аппарате.

— И на аппарате справишься. Не боги горшки-то обжигают. Выучишься.

Тут Иван Фомич вместе с Иваном Осиповичем стали уговаривать меня немедленно ехать в Новоселову и подавать начальнику почты прошение со всеми полагающимися в этих случаях документами.

— Завтра же без разговоров, — убеждал меня Иван Фомич, — иди в церковь к псаломщику. Пусть он оформит тебе метрическую выпись о рождении. Потом сбегай к фельдшеру за справкой о состоянии здоровья, потом съезди в Кульчек за своим свидетельством об окончании двухклассного училища. Да не болтай пока об этом ни с кем. Мало ли что еще может получиться. А паспорт мы тебе сейчас выправим. Есть у тебя рубль за паспорт?

Рубля у меня, конечно, не оказалось.

— Ладно, я заплачу за тебя. Потом отдашь, — сказал Иван Фомич, а Иван Осипович тут же выписал мне паспорт, что я «уволен во все города и села Российской империи сроком на один год».

На другой день я пошел к Василию Елизарьевичу, и он, не говоря ни слова, сходил в церковь, нашел в метрической книге запись о моем рождении и учинил мне из той книги формальную выписку. А фельдшер Стеклов справку о состоянии моего здоровья не дал и сказал, чтобы я за этой справкой обратился к начальнику Новоселовского врачебного участка доктору Овчинникову.

Теперь мне надо было отпроситься у Ананьева на несколько дней, чтобы съездить в Кульчек, в Новоселову.

Вопреки моему ожиданию, Ананьев отпустил меня на три дня. Но только строго предупредил не опаздывать.

Мои родные сразу же одобрили мое намерение поступить учеником на почту, и мы с тятенькой, не теряя времени, отправились из Кульчека в Новоселову. По приезде туда я сразу пошел на почту. В кармане у меня лежало составленное Иваном Фомичом прошение с просьбой о принятии меня в почтово-телеграфные ученики.

Идти к начальнику почтово-телеграфной конторы с этим делом было немного страшновато. Кто знает, каков он, этот, начальник. Может быть, он относится к тому кругу важных чиновников, которые на всякие лады терзают наше волостное правление и даже на волостного писаря смотрят как на мелкую канцелярскую сошку. Недаром так боялся его Иван Иннокентиевич.

Правда, я не мог припомнить ни одной строгой и оскорбительной бумаги от начальника Новоселовской почтово-телеграфной конторы в адрес нашего волостного правления. Но я хорошо помнил, какими важными и сердитыми показались мне в свое время все почтовые начальники, когда я первый раз увидел их в свой приезд с Липатом в Новоселову.

Поэтому я довольно-таки робко вошел на почту и оказался перед железной решеткой с тремя окошечками, у которых сидели с той стороны три человека в форменных мундирах. В первом окошечке виднелся лысый бритый мужчина немолодых лет, с большими седыми усами и с таким же сердитым выражением на лице, как у нашего Ананьева. У второго окошечка сидел тоже старик с седой бородой вразлет, как у адмирала Макарова. Этот почтовый начальник не выглядел таким сердитым, как первый, наоборот, в глазах у него все время играли какие-то смешинки. А в третьем окошечке сидел знакомый нам начальник будущего Комского почтового отделения, который приезжал к нам нанимать дом у Ерлыковых под почту. И я решил обратиться со своим делом к нему. Однако он принял меня не очень-то приветливо. Выслушав сбивчивое объяснение о цели моего прихода, он кивнул в сторону сидящего рядом с ним длиннобородого старика и сказал:

— К Иннокентию Игнатьевичу — начальнику конторы.

Такой прием окончательно смутил меня, и свое прошение с документами я подал начальнику конторы уже молча, без всяких объяснений.

Иннокентий Игнатьевич, не говоря ни слова, принял от меня пакет, вынул из него мои документы и стал внимательно читать прошение. Потом стал расспрашивать меня, где я живу и чем занимаюсь. Узнав, что я служу в Комском волостном правлении помощником волостного писаря, он поинтересовался, чем именно я там занимаюсь. Когда я сказал ему, что веду все делопроизводство волостного суда, он многозначительно гмыкнул и снова стал читать мое прошение. Потом подержал его в руках, словно взвешивая, и сказал:

— Прошение придется переписать. Оно очень помято. Неудобно будет посылать его в таком виде начальнику почтово-телеграфного округа. Пройдите сюда… Иван Аркадьевич, — обратился он к усатому старику, — впустите молодого человека и устройте его за своим столом…

Прошение мое не особенно было помято, а только свернуто вчетверо. Но ведь с начальством спорить не будешь. К тому же я сразу сообразил, что Иннокентий Игнатьевич хочет проверить, как я пишу — медленно или быстро, много ли делаю ошибок и помарок.

И вот Иван Аркадьевич проводит меня за решетку и усаживает на свое место. Потом дает мне три листа чистой бумаги и транспарант, и я с первого же захода довольно быстро переписываю свое прошение.

Иннокентий Игнатьевич с интересом просмотрел его и сделал на нем какую-то пометку. Потом в заключение сказал:

— У вас не хватает к прошению справки о состоянии здоровья. Пройдите в больницу к доктору Овчинникову и попросите его от моего имени освидетельствовать вас и написать соответствующую справку. Идите, а то не застанете его там.

У доктора Овчинникова на приеме никого не оказалось. Узнав, в чем дело, он сразу же пригласил меня к себе, приказал раздеться и стал выстукивать и выслушивать меня со всех сторон. Потом посмотрел мой язык, глаза и уши и в заключение опять спросил, для чего нужно мне ее. Пока я одевался, он написал и вручил мне эту справку. Я поблагодарил его и довольный, что все идет у меня на лад, поспешил из его кабинета.

— Постойте, молодой человек, — окликнул он меня.

Я в нерешительности остановился.

— Вы пришли ко мне за справкой о состоянии здоровья и получили эту справку. Что вы должны теперь сделать?

— Должен отнести ее на почту и приложить там к своему прошению, — без запинки ответил я.

— Да не об этом речь, — с досадой сказал доктор. — Что вы должны сделать сейчас, в этом кабинете, получив от меня эту справку?

— Не знаю, — смущенно ответил я.

— Как же вы не знаете? Интеллигентный человек, а простых вещей не понимаете. Вы должны заплатить мне за визит три рубля.