Не менее важным было и то, что внешняя политика Афганистана в отношении Запада в целом и особенно США буквально на глазах претерпела изменения: от формально-официальной по форме и негативной по содержанию она стала сбалансированной и вселяющей надежды на сближение. Естественно, зачастили контакты с американским посольством. Последнее доносит в Вашингтон о благоприятном развитии событий и о том, что это только начало.

Несомненно, все это настораживало Советский Союз, и наше руководство (в лице Громыко, Андропова, Устинова, Пономарева) 29 ноября 1979 года дает телеграмму нашему представительству в Афганистане, в которой была и такая фраза: «При наличии фактов, свидетельствующих о начале поворота Х. Амина в антисоветском направлении, внести дополнительные предложения о мерах с нашей стороны».

Конечно, объективно ухудшающаяся с каждым днем обстановка в ДРА в целом своими корнями опять-таки и в первую очередь уходила в субъективный фактор — Х.Амин! И коль руководство СССР уже было обеспокоено тем, что Афганистан может изменить свой политический курс, то в этих условиях, естественно, можно и нужно было подумать о всех возможных вариантах действий для недопущения такого исхода.

Возвращаясь к субъективным факторам, надо отметить, что не менее важную роль сыграло личное отношение Брежнева к коварству Амина: Леонид Ильич лично обратился к нему с просьбой (правда, запоздалой), чтобы была сохранена жизнь Тараки, и Амин поклялся, что исполнит эту просьбу. Но он лгал — уже в это время Тараки не было в живых. Но когда о смерти Тараки опубликовали сообщение, Брежнев взорвался. И его можно было понять: он беспокоился и о своей чести, и о чести Советского Союза, который должен был защитить Тараки; это не Горбачев, который бросил на произвол Хонеккера и других лидеров социалистических стран.

Естественно, эта оценка и настроение Брежнева тоже явились субъективным фактором, который повлиял на пересмотр решения Политбюро о невводе наших войск в Афганистан. Учитывая же, что в окружении Леонида Ильича были такие, как Устинов, вполне понятно, что возмущение Брежнева не только поддерживалось, но и всячески подогревалось.

В то же время примечателен тот факт, что уже во второй половине 1979 года Косыгин или не приглашался, или сам не являлся на заседания, где обсуждался афганский вопрос. Уже было видно, что Политбюро сползает со своих принципиальных позиций. И поскольку на таких заседаниях руководство правительства все-таки должно присутствовать, то приглашался молчаливый Н. А. Тихонов — он устраивал всех. Кстати, являясь по возрасту фактически ровесником А. Н. Косыгину, он у последнего унаследовал многое в руководстве экономикой, но за пять лет пребывания в должности председателя правительства не обеспечил движения страны ни по одному из направлений. Наоборот, образовался застой.

Чувствуя, что руководство страны фактически уже у порога изменения своего решения по вводу наших войск в Афганистан, Н. В. Огарков предпринимает последнее усилие — уговорить Д. Ф. Устинова не делать этого. В связи с этим он приглашает С. Ф. Ахромеева и меня к себе и сообщает, что хотел бы в нашем присутствии (так сказать, при свидетелях) высказать министру нецелесообразность такой акции и обосновать это. А при необходимости мы должны были его поддержать.

Устинов принял нас сразу. Пригласил почему-то на этот разговор Епишева (возможно, с учетом того, что он бывал в Афганистане). Николай Васильевич докладывал долго, но толково. Дмитрий Федорович не перебивал, однако по лицу было видно, что он скучал и всем своим видом показывал: «Ну, зачем ты мне обо всем этом говоришь? Ведь уже все предрешено, и я не намерен что-то менять!»

Огарков закончил. Устинов промолчал, затем, обращаясь к Епишеву, спросил:

— Алексей Алексеевич, у тебя вопросы есть?

— Да нет у меня вопросов. У Генерального штаба всегда свое мнение, — потрафил он министру.

— Это верно. Но я учту мнение Генерального штаба.

Разговор не получился. Когда мы уже собирались уходить, я обронил:

— Товарищ министр обороны, мы чувствуем, что это последний шанс.

— Дмитрий Федорович, — продолжил Огарков, — мы очень надеемся на вас.

А на следующий день, 8 декабря 1979 года, состоялось совещание у Брежнева. Видно, по инициативе Андропова или Громыко был приглашен и Огарков. Но не на самом совещании у Брежнева, а до этого в «Ореховой комнате» (тыльная комната за кабинетом Брежнева) за полтора часа до совещания Андропов, Громыко и Устинов предложили Николаю Васильевичу доложить оценку обстановки и мнение Генштаба по поводу ввода наших войск в Афганистан.

Позже Николай Васильевич делился со мной своими впечатлениями:

— Я понимал, что им надо было все-таки полнее «вооружиться», прежде чем проводить совещание с участием Брежнева. На этой встрече особо активно вели себя Андропов и Громыко. Устинов молчал. Затем подошел Суслов, который присел к круглому столу, но в разговор не включался, хотя слушал внимательно. В итоге часового разговора, в котором я старался их убедить не делать этого шага с вводом. Однако они меня только поблагодарили, и я уехал.

— Но вы почувствовали, к какому решению они были склонны? — спросил я.

— Как-то однозначно сделать вывод было нельзя, но то, что и Громыко, и Андропов нервничали, — это было видно, особенно когда я говорил о возможных последствиях для Советского Союза.

Еще бы не нервничать!

10 декабря 1979 года состоялось еще одно заседание у Брежнева. На этот раз пригласили Огаркова, и он уже в присутствии Леонида Ильича докладывал мнение Генштаба. И в этот раз активно задавали вопросы Андропов и Громыко. Леонид Ильич сделал две-три реплики — и все. Устинов опять промолчал. Позже Николай Васильевич Огарков говорил, что создавалось впечатление, будто Устинов с Брежневым все обговорили и предварительное решение уже было. В этих условиях, если Леонид Ильич даже неуверенно скажет: «Очевидно, надо что-то вводить…» — уже никто в оппоненты не полезет.

Что касается Д. Ф. Устинова, то некоторые деятели, не зная внутреннего содержания Дмитрия Федоровича, весьма наивно делают выводы. Например, доктор Е. И. Чазов (министр здравоохранения СССР) говорил об Устинове: «единственной (?) его ошибкой, которую, как мне кажется, он до конца не осознал, была афганская война. Плохой политик и дипломат, он… считал, что все вопросы можно решать с позиции силы».

Это была далеко не единственная его ошибка. В то же время это были умышленные действия, в основе которых лежало его стремление обязательно лично прославиться.

12 декабря 1979 года было принято Постановление Политбюро ЦК КПСС № 176/125. Оно называлось: «К положению в «А», что означало — к положению в Афганистане.

Это Постановление кардинально меняло ранее принятое решение Политбюро ЦК. Ю. В. Андропов и А. А. Громыко подпали под влияние Д. Ф. Устинова, который оперировал фактами, убедительно свидетельствовавшими об ухудшении обстановки. Кроме того, на них возымело большое действие возмущение Брежнева коварством Амина, убившего Тараки.

Вот текст Постановления:

Как видите, читатель, Политбюро все-таки сломалось под тяжестью событий в Афганистане и коварной позиции некоторых его членов. Но это произошло уже без участия А. Н. Косыгина и вопреки тем доводам, которые докладывались Генеральным штабом ВС. Как показала жизнь, пророчества А. Н. Косыгина, к сожалению, сбылись.