Фактическая же подоплека, тайная причина была в другом. Во-первых, Устинов, будучи умным и хитрым человеком, прекрасно понимал, что он ни в чем не разберется и не поймет, что там на самом деле происходит. То есть этот визит в итоге мог для него, как государственной личности, явиться крахом. Во-вторых, он задался целью все-таки склонить, хоть несколько позже, членов Политбюро к вводу наших войск? Но съездить в Афганистан сразу после разгрома антиправительственного мятежа в Герате силами правительственных войск. Как в этих условиях сделать вывод, что Тараки и его соратники были правы, что надо было наши войска вводить?! Это выглядело бы крайне странно. А вот находясь в Москве, потихоньку «точить камень» с целью изменить взгляды на Афганистан — это для него то, что надо. В-третьих, туда можно послать кого-то послушного из своих заместителей, который сделает «правильные» выводы. В-четвертых, поездка в страну, где могут прихлопнуть в два счета, совершенно ни к чему. Зачем рисковать? Нет, нет! Обойдется.

Но надо было кого-то послать именно из таких, кто привезет выводы, которые облегчили бы последующие действия Устинова по этой проблеме. Огаркова? Нельзя — он привезет выводы противоположные, т. е. подтверждающие, что вводить наши войска нельзя. И Устинову приходит идея — послать А. Епишева — начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-морского флота. Человек он понимающий — всегда знает (точнее чувствует), что именно от него требуется. Уже не первым министром работает, и хотя все они были разные и по характеру, и по взглядам, но им всем Епишев нравился — никогда ни во что не вмешивался и не мешал работать, во всем поддерживал.

В итоге своего визита Алексей Алексеевич Епишев опять привозит настоятельную просьбу афганского руководства о вводе наших войск в ДРА. Алексей Алексеевич мудрый человек — он не переступил через черту запрета, обозначенную Политбюро (зачем накликать беду на свою голову?), но и угодил Устинову (работать-то вместе!). Вслед за ним ездил с группой офицеров главнокомандующий Сухопутными войсками Вооруженных Сил генерал армии И.Г. Павловский. Он привез в итоге те же просьбы. Правда, Амин высказал ему пожелание о возможно скорейшем вводе одной нашей дивизии, которая воевать не будет, а станет при необходимости защищать правительство ДРА.

Вслед за этими визитами в Москву летят телеграммы. Вначале от главного советского военного советника генерала Горелова, который передает просьбу Амина прислать 15–20 боевых вертолетов с советскими экипажами. Затем —  за подписью чрезвычайного и полномочного посла СССР в Афганистане Пузанова, руководителя представительства КГБ СССР в ДРА Иванова и нашего главного военного советника Горелова, которые уже от своего имени пишут (проблема целиком обнажилась):

То есть давление на наше руководство продолжается. Поэтому ничего удивительного нет, что уже в мае 1979 года принимается решение о формировании в Туркестанском военном округе специального батальона (на всякий случай!) из лиц коренной национальности Средней Азии, так сказать, «мусульманский батальон». Этот батальон, как и подразделения специального назначения КГБ, готовился по специальной программе и в условиях, максимально приближенных к Афганистану.

А донесения наших представительств в Афганистане продолжали говорить об одном и том же — обстановка сложная, поэтому Тараки и Амин в разных вариантах просят их, наших представителей, ввести советские войска. В июле, чтобы разрядить обстановку, в ДРА летит секретарь ЦК КПСС Пономарев. Ему руководители ДРА высказывают просьбу о необходимости ввести уже две наших дивизии. А еще через день Тараки (не без чьей-то подсказки) заговорил о целесообразности планирования высадки в Кабуле воздушно-десантной дивизии.

Тем временем, начиная с апреля 1979 года, происходят систематические убийства наших офицеров-советников.

А представительства Советского Союза в Афганистане уже открыто пишут о необходимости размещения в Кабуле нашей спецбригады, затем — дополнительно еще трех батальонов спецназа.

Наше руководство посылает в Афганистан повторно генерала армии И. Г. Павловского для оценки обстановки и принятия мер по ее стабилизации (начиная с наших представительств). В это время мятежники фактически разгромили 12-ю пехотную дивизию правительственных войск в провинции Пактика.

Перед вылетом в Кабул Павловский имел разговор с министром обороны Устиновым, у которого спросил: «Планируется ли ввод наших войск в Афганистан?» И получил отрицательный ответ (иначе министр ответить и не мог — есть решение Политбюро). Но характерно другое: коль был задан этот вопрос, то ясно, что в головах высшего командования Вооруженных Сил СССР мысль о вводе наших войск все-таки витала. Она присутствовала и в среде руководителей партийного и государственного аппарата.

После продолжительной беседы с Амином, который буквально наседал на нашего главкома, генерал армии Павловский присылает в Москву соответствующую телеграмму.

Уже через много лет, беседуя с И. Г. Павловским по вопросам афганской эпопеи и касаясь в том числе именно этого эпизода, я услышал от Ивана Григорьевича оценку Амина: это была сильная, авторитетная фигура; он фактически подчинил себе всех, в том числе Тараки; было видно, что он рвется к власти; наши войска ему были нужны, чтобы заручиться поддержкой Советского Союза и, главное, втянуть нас в этот военно-политический вихрь, который образовался над Афганистаном.

Вспоминая эти высказывания Ивана Григорьевича, я в то же время сопоставляю их с содержанием телеграммы, которую он дал в то время в Москву: «2 августа… тов. Амин поднял вопрос о введении наших войск в Кабул, что, по его мнению (обратите внимание — «его, Амина, мнению»), может высвободить одну из двух дивизий Кабульского гарнизона для борьбы с мятежниками…» Но в телеграмме не было оценки этой просьбы Амина. А коль нет категорического отказа, то можно по-разному истолковать мнение нашего высокого представителя, в том числе и так, что Иван Григорьевич поддерживает просьбу Амина. По понятным причинам Устинов не критиковал, даже в легкой форме, содержание телеграммы Павловского.

А дальше произошли уже известные события. Амин путем интриг и убийства Тараки забрался на трон главы государства.

Как быть и что делать нашему руководству? А. Громыко в своей телеграмме 15 сентября 1979 года сообщает, что признано целесообразным «…не отказываться иметь дело с Х. Амином и возглавляемым им руководством», а также указывает, чтобы наши военные советники, советники органов безопасности и внутренних дел оставались на своих местах, исполняя свои прежние функции в оказании помощи по организации борьбы против мятежников.

10 октября 1979 года было обнародовано короткое сообщение, что после непродолжительной, но тяжелой болезни Тараки скончался и его похоронили. Хотя он был зверски задушен теми, кто его когда-то охранял. Мало того, всю семью Тараки заточили в знаменитую тюрьму Пули-Чархи.

Учитывая смену руководства Афганистана, в Москве решили сменить и руководителей наших представительств. Начали с посла А. Пузанова — его заменил Ф. Табеев. Затем на пост главного военного советника вместо Л. Горелова был направлен С. Магометов (принималось во внимание его национальное происхождение, но, как показала жизнь, к этому нужно иметь еще и многое другое). Несколько позже был заменен и руководитель представительства КГБ Б. Иванов, вместо которого прибыл Н. Калягин. Постепенно обновлялись лица и на других постах.

Кстати, назначая Ф. Табеева на пост посла, тоже учитывали его национальное происхождение, как важнейший фактор в сложившейся ситуации. Но главная ценность Ф.Табеева была, конечно, в его мощных способностях и возможностях.

Главной причиной, побудившей руководство страны изменить свое решение о невводе наших войск в Афганистан, явилась резко ухудшившаяся обстановка в ДРА. Массовый террор Амина по отношению к своему народу проявлялся не только в расстрелах людей буквально пачками, но и в уничтожении авиацией целых кишлаков, жители которых выражали возмущение действиями Амина. Фактически волнения шли по всей стране.