Уткин не выдержал:

— Уже наступают сумерки, может, отправимся?

Никто не возражал. Колонна состояла из трех машин. Первым ехал командир полка с адъютантом и переводчиком, на второй — я с Кауном, на третьей — Уткин. У командира полка был «додж» три четверти — очень удобный для военных целей американский автомобиль, который мы получали по ленд-лизу, как и «студебекеры». Их мы использовали в основном в противотанковой артиллерии, поскольку у них мощный двигатель. Имея небольшие габариты, машина вместе с противотанковым орудием на прицепе быстро передвигается по бездорожью. К тому же она без тента, и поэтому не является хорошей целью для артиллерии и танков, особенно во встречном бою.

Мы двинулись в путь. На границе никаких препятствий не встретили. Километрах в трех от границы на дороге стоял контрольно-пропускной пункт. Путь перекрывал шлагбаум. Рядом стояла табличка, где на английском и немецком языках было написано: «Стой! Предъяви документы». Мы остановились. «Додж» посигналил. Из будки, не торопясь, вышел сержант американской армии без головного убора, расстегнутый, в зубах сигарета. Медленно обошел «додж», заглядывая внутрь, вернулся к водителю и, не обращая внимания на сидящих в машине офицеров, затеял с ним разговор. Переводчик-лейтенант показал на полковника — очевидно, представил его старшим. Между ними начался диалог. Мы не могли слышать разговора, но, судя по позе сержанта, понимали, что этот невоспитанный тип корчит из себя «фараона». Не дослушав полковника, он так же лениво отправился обратно и скрылся в будке. Потянулись минуты томительного ожидания. Очевидно, сержант звонил своим начальникам и уточнял, что ему делать. Наконец Федор Иванович Каун не выдержал:

— Не союзник, а какой-то гестаповец! Разница только в том, что гестаповец всегда подтянутый и пунктуальный, а этот внешне и внутренне расхристанный.

Я молчал. Но тоже испытывал чувство досады оттого, что этот тип так небрежно ведет себя в присутствии советских офицеров. Это только порочит американскую армию. Тут же невольно прикинул, а могло ли произойти такое у нас в аналогичной ситуации? И при самом критическом отношении к нашему солдату, я не мог себя убедить, что он позволил бы себе такое, что мы сейчас увидели. Во-первых, наш, русский, человек весьма обязателен. А если ему довелось встретиться с союзником, с которым вместе воевал против общего врага, причем встретиться в подконтрольной для нашего солдата зоне, то он, несомненно, как минимум соблюдал бы такт. Во-вторых, присутствие старшего, тем более полковника, обязывает нашего воина вести себя с подобающим уважением. В-третьих, если наш солдат несет службу, то он, как правило, и один несет ее по всей форме. Конечно, нельзя давать стопроцентную гарантию, что все воины у нас вот такие воспитанные и дисциплинированные. Нет, конечно. Есть и «артисты», но хамов нет, это точно. А здесь налицо открытое хамство.

Время шло, а мы стояли. К нам подошел Уткин:

— Видно, наш полковник — размазня. Я пойду — прочищу мозги этим сопливым воякам.

— Никуда, Владимир Васильевич, тебе ходить не надо. Полковник здесь бывал уже не раз. Порядки ему известны, да и человек он не робкий, а даже наоборот. Подождем, — заключил Федор Иванович.

Вдруг открывается дверь в будке, из нее выходит другой американец — уже вообще без блузы, а лишь в нижней рубахе, кричит нам: «Хеллоу!» — и поднимает шлагбаум. Сержант даже не появился. Мы двинулись в путь. Но эта последняя сценка нас расстроила вконец. Однако ехали молча, думая, конечно, об одном: случайность это либо в отношениях с союзниками появилось что-то новое? Хотя, вполне понятно, по одному сержанту делать обобщающие выводы нельзя.

Ехали в том же порядке. Дорога бежала, извиваясь по горно-холмистой, покрытой лесами и перелесками местности. Живописные ландшафты и спокойные, мирные населенные пункты располагали к хорошему настроению. Уже пропадала горечь от недоразумения на границе. Федор Иванович сидел рядом, сосредоточенно смотрел вперед и о чем-то думал, но вряд ли о том, что нас окружало. Командир полка на своем «додже» выжимал скорость до 100 километров. Мы ехали впритык. Вскоре появился город Хоф. В переводе на русский это означает «Высокий». Город действительно стоял на возвышенности, а готика своими остроконечными крышами и другими сооружениями приподнимала его еще выше. При въезде в город «додж» снизил максимально скорость, и нам удалось кое-что разглядеть. Особое впечатление произвели обилие каменной резьбы и скульптурных украшений, а также стрельчатые своды арок. Горожан на улице почти не было, хотя еще не стемнело, но военные — наши союзнички — бродили повсюду. Командир полка уверенно ехал по главной улице, затем, на одном из перекрестков, свернул вправо и сразу остановился. Мы вышли из машин (я на всякий случай запер дверцы) и собрались около полковника. Он послал в дом, у входа в который стоял вооруженный американский солдат, своего переводчика — доложить, что мы приехали. А водителю наказал, чтобы оставался на месте, присматривал за всеми тремя машинами и ни с кем в контакт не вступал. Над входом в здание, куда нам, очевидно, предстояло идти, свисал государственный флаг США. Мы переглянулись. Уткин не выдержал:

— Вот так надо! Ступил солдат своим сапогом на чью-то землю — ставь флаг своей страны.

— А тебе кто запрещает это делать? Ты же, Владимир Васильевич, заместитель по политической части, это твоя задача — знамена, флаги и плакаты, — нервно перебил его Каун.

— Ты, Федор, вначале успокойся, причин для столкновения я не вижу. А во-вторых, я просто подчеркиваю нравы американцев. Это совершенно не значит, что и мы должны делать то же самое.

Полковник улыбался и смотрел, как «грызлись» два майора, а потом, чтобы успокоить их, примирительно сказал:

— Это у них такие традиции. Сейчас, войдя в здание, увидите, что у них перед входом и в кабинет мало-мальского начальника тоже стоит флаг, и в кабинете за спинкой кресла начальника — тоже флаг в обязательном порядке. Между прочим, это помогает им не только прививать патриотизм, но и вдалбливать всем — своим и чужим — коль и здесь присутствует государственный флаг США, то здесь-то и имеются национальные интересы Соединенных Штатов. Вот так они действуют!

Пока мы разговаривали, из дома, куда нам предстояло идти, вдруг вышли трое — наш переводчик и два американских офицера, одетых по форме и даже в головных уборах. В одном из них я узнал американского поляка — капитана, с которым познакомился еще в Хиршберге. Второй — лейтенант, был мне не знаком. Капитан любезно, на русском языке, поздоровался — сначала со знакомым ему полковником, затем — со всеми остальными, а когда подошел мой черед, то, к общему удивлению, он полез обниматься.

— Ба, да здесь у тебя родственники! — воскликнул полковник. — Ну, тогда дело решится положительно!

Мы с капитаном, а точнее, в основном он, подробно рассказали, при каких обстоятельствах произошло наше знакомство и что мы пообещали друг другу встретиться еще когда-нибудь.

— Не было счастья, да несчастье помогло, — заключил капитан, все больше и больше демонстрируя свои способности и знания русского языка.

Затем выяснилось, что полковник поедет дальше — к командиру полка американской армии и там заночует, а утром заедет за нами и мы вместе заглянем к американскому командиру полка или же поедем назад, смотря по обстоятельствам. Оказывается, поиск наших солдат был поручен американским командованием капитану, у которого мы находились. К этому делу подключились спецслужба и военные полицаи. Учитывая сложившуюся ситуацию, мы распрощались с полковником, предупредив на всякий случай, что можем отправиться обратно ночью. Он пожал плечами и уехал. Мы же, по предложению капитана, загнали машины во двор и сдали их под охрану, а затем вошли в здание с парадного входа.

Действительно, уже в ярко освещенном просторном вестибюле по центру стоял государственный флаг США, а на стене висел большой портрет улыбающегося Трумэна. Вправо и влево из вестибюля уходили анфилады, а вверх, с боков этой парадной стены, шли две лестницы. Они на первом марше, на площадке, сливались в одну, а затем порядно выводили на второй этаж. И снова в холле государственный флаг и портрет. Это уже у нас вызвало улыбку. Зная прямолинейность зама по политчасти, я опасался, что он что-нибудь выпалит. Но опасности надо было ждать с другого направления: