Хотелось бы особо подчеркнуть мудрость наших начальников, которые отмели все наносное по поводу финансовых нарушений и прочее. Конечно, если формально копаться во всех этих вопросах, то, конечно, можно найти даже в идеальном ведении финансового хозяйства какие-то нарушения. Но важны, на мой взгляд, два момента: чтобы была высокая эффективность и польза для дела, а с другой стороны — чтобы никто не посмел заниматься злоупотреблениями, махинациями, присвоением имущества или каких-либо ценностей.

У нас все было честно, открыто, чисто.

А вот в верхнем армейском эшелоне, как стало нам известно, случился небольшой скандал. В связи с чем родился и приказ об отмене моего взыскания. А через месяц или полтора наши места покинул вначале начальник штаба армии генерал-майор Никитин, а вслед за ним и командующий армии генерал-лейтенант Баринов. Для этого были причины более глубокие.

Командовать армией приехал тоже Герой Советского Союза, как и Баринов, правда, пока только генерал-майор Олег Александрович Лосик. Начальником штаба у него был полковник Иван Ильич Белецкий.

Между тем наш полк окреп капитально. Поднялся уровень воинской дисциплины, порядка и организованности. Все это особо благотворно сказалось на боевой и политической подготовке, в целом на боевой готовности полка. Офицеры действовали уверенно.

В своей последующей службе мне не раз еще приходилось прибегать к предприимчивости. Такие случаи бывали, но я их опишу кратко.

После 56-го стрелкового полка, преобразованного позже в 266-й мотострелковый, я командовал 6-м отдельным пулеметно-артиллерийским полком на полуострове Рыбачий. Когда-то он входил в состав Северного флота, а с его командующим адмиралом флота Андреем Трофимовичем Чабоненко и начальником штаба флота вице-адмиралом Рассохой я был хорошо знаком. Пользуясь этим и зная, что по периметру Рыбачьего было много мелких подразделений флота, я обратился к командующему с просьбой, чтобы он разрешил мне брать в отделе фондового имущества всё, что требуется для полка. Командующий флотом такое разрешение дал. Поэтому 12 огромных (152 см в диаметре!) прожекторов с автономными дизельными электростанциями украшали и освещали военные городки полка. В интересах боевой подготовки полка использовалось большое количество различного имущества, начиная с десятков километров различного кабеля. Именно у нас, на Рыбачьем, было построено в полном объеме первое современное стрельбище с мишенями, появляющимися по сигналу на пульте управления с огневого рубежа. Они же падали при попадании. Автором таких мишеней был офицер боевой подготовки подполковник Бакши. Используя неисчерпаемые материальные средства отдела материальных фондов флота и мастерство своих умельцев, мы смогли быстрее всех и лучше всех создать учебно-материальную базу, отвечающую высоким требованиям того времени. Особо важно то, что мы сами могли делать подъемники.

Все это обеспечивало боевую подготовку вначале 6-го отдельного пулеметно-артиллерийского, а затем, после его расформирования, — 266-го мотострелкового полка, который прибыл на Рыбачий и которым я продолжал командовать.

Способности к предприимчивости пришлось применить и в 61-м мотострелковом полку 131-й мотострелковой дивизии (Печенга).

А дело было так. Поскольку у нас, на Рыбачьем, все было в порядке, а после различного рода проверок с выворачиванием «наизнанку» всего полка мы получали только хорошие и отличные оценки, руководство, в первую очередь командующий 6-й армией генерал-лейтенант О. А.Лосик, в порядке поощрения, переводит меня с полуострова на материк — в 131-ю мотострелковую дивизию. Но не в саму Печенгу, а на 112-й километр — в семи километрах от Печенги — в 61-й мотострелковый полк.

Если сравнить этот полк со всеми предыдущими, то в материально-бытовом отношении он был хуже всех, вместе взятых. Да и уровень подготовки не блистал, что вполне естественно, ибо бытие определяет сознание.

И вот представьте такую картину. На единственной дороге из Мурманска в Печенгу, во впадине между голых сопок прилепился небольшой военный поселок. Никаких ограждений и даже обозначения границ ни вокруг поселка, ни внутри не существовало. Где казарменная зона, где границы парка и стоянки машин, где тыловые объекты, где начинаются жилые дома офицерского состава и т. д. — не разберешь. Поэтому все «расплавилось», стерлось и не имело своего «лица». Отсюда и отношение ко всему и ко всем — и к солдатам, и к офицерам, и к офицерским семьям, и к малочисленному гражданскому населению, и к двум имевшимся лошадям, к собакам и даже к чайкам, прилетавшим с залива Лиинахамари на помойку, — было одинаковое. Жизнь едва теплилась, а боевая учеба была такой, как пульс умирающего человека.

Весь поселок состоял из сборнощитовых солдатских казарм и таких же сборнощитовых одно- и двухэтажных домов офицерского состава — с водой на улице и печным отоплением, как и в казармах. Единственное исключение представлял штаб полка — он располагался по другую сторону дороги в трех полуземлянках. В «кабинете» командира полка два на три метра были установлены однотумбовый письменный стол, стул, сейф на табуретке и старый замызганный клеенчатый диван с прорвавшимися наружу пружинами. Вместо окна — вмазанное в стену стекло. Что делать? В Мурманске мне удалось найти «золотую жилу» — дармовой, разбросанный по всему побережью строительный лес. На Рыбачьем тоже была золотая жила — отдел фондового имущества Северного флота, где я пасся, как хотел и сколько хотел, брал непосредственно для нужд полка что надо и выменивал столярку, цемент, кирпич, доску и т. д. Как же быть теперь, в этом Богом и командованием забытом месте? Ведь благоустраивать полк надо. Иначе его пульс совсем не будет прослушиваться.

Начались лихорадочные поиски. В самой Печенге и других прилегающих к ней военных городках жизнь была совершенно иной, нежели у нас, — не просто нормальной, но даже вполне приличной. И, в первую очередь, это обуславливалось материально-технической обстановкой — она здесь была значительно лучше. Но из этих военных городков для себя ничего не выкачаешь!

Рядом с Печенгой находилась небольшая база моряков Лиинахамари. Здесь, увы, нам тоже ничего не светило. Потом я разведал, что в 20 километрах от Печенги в сторону Никеля начинается строительство нового города под названием Заполярный. Строители устроились во времянках и завозили все, что требуется крупной стройке — для возведения современных зданий. Однако и здесь пока ничего не высвечивало — в рабочих руках стройка не нуждалась. Тем не менее со всеми руководителями, особенно снабженцами, я уже перезнакомился.

В одном городке с нашим полком располагался, правда, несколько обособленно, и медико-санитарный батальон дивизии. Он имел центральное отопление, как и одна наша казарма, которую занимала полковая школа по подготовке сержантов. А котельную содержал полк. И вот как-то ночью захожу в котельную после обхода казарм (частенько сам проверял, как отдыхает личный состав, как несут службу). Дежурил кочегар — крепкий мужик, лет на пять-семь постарше меня. Живет в медсанбате, там же медсестрой работает его жена. Разговорились с ним и начали разбирать житье-бытье. Оказалось, что родом он из Мончегорска. Когда началась война, его призвали в армию, и воевал он здесь, на Севере. Здесь же и попал в плен. Вместе с другими пленными, которых привозили пароходами в Лиинахамари и затем перегоняли в сопки, он работал в каменоломнях — в предгорье хребта Муста Тунтури, отделявшего полуостров Рыбачий от материка, взрывали гранитные скалы и затем вручную дробили гранитные глыбы на щебенку.

— Это был адский труд, — рассказывал кочегар. — Кормили скверно. Жили мы в бараках, где зимой вечно не хватало тепла, а летом заедали комары, поэтому мало кто надеялся выжить. Многие, не выдержав, умирали. Их не разрешали хоронить — оттаскивали в сопку и там бросали. Лисы и россомахи их обгладывали. Для всех узников одной отрадой была ранняя осень, — когда много грибов, ягоды.

— А куда немцы девали щебенку?