Сколько проспал — не знаю, но проснулся от легких толчков. На кровати сидел пожилой мужчина в халате:

— Как вы себя чувствуете?

— Прилично.

Он глазами показал на подушку — наволочка была измазана кровью, видно, изо рта шла.

— Выйти сами сможете?

Я ответил утвердительно, и мы отправились. Вначале — рентген. В операционной все тот же врач долго мял грудь, кряхтел, вздыхал, спрашивал, как и в медсанбате, где болит. Когда сняли бинты, кроме приклеенного тампона, у меня вокруг раны сплошной синяк. Протерли еще раз живот, грудь, руки, плечи. Опять чистили рану, сделали новую повязку с мазью «Вишневского». Доктор сказал:

— Пока большой опасности не вижу. Придется несколько дней спать полусидя. Не курить, резких движений не делать, говорить только при необходимости — и тихо. На перевязку приходить ежедневно. Через три-четыре дня картина будет ясна. Три раза в день пить таблетки, которые я выписал.

В палате встретили как родного. Засыпали вопросами. С помощью сестры объяснил — говорить не разрешается, могу только слушать. Еще объяснил, что со Сталинградского фронта. Ко мне подсел человек с культей вместо левой руки: «А я — с Донского. Видишь, отвоевался, думаю, зря они мне руку отмахали. Надо было побороться за нее. Так легче, тяпнули — и все. А теперь что я за работник? Конечно, сопротивлялся». Доктор говорит: «Тогда помрешь». Потом надышался чего-то, уснул, а они орудовали. Очнулся: думал, все обошлось, казалось, и пальцами пошевелил, а глянул — руку по локоть слизало. Так-то… Вот место у тебя плохое, невезучее… При мне отсюда двоих ногами вперед… Плохая примета!»

Я молчал, но сказанное, конечно, подействовало. Может, сменить место? А вечером ко мне подошел фельдшер, спрашивает:

— Тебе что, место не нравится?

— С чего вы взяли?

— Со мной говорили двое из вашей палаты — почему, мол, новенькому лейтенанту могильное место дали? Это ему не нравится.

В начале января взбудоражила новость: Сталинградский фронт проводит ликвидацию окруженной в городе группировки. Лучшего лекарства быть не могло! Раненые громко обсуждали ситуацию, делали прогнозы. На перевязке доктор сказал:

— И у тебя получше стало… Наверное, чешется?

Подтвердил.

— Но ты не чеши — потерпи.

И я терпел.

Через пару дней был разговор с фельдшером, он же старшина:

— Боялись, у тебя внутри начнутся процессы, но все обошлось — с тебя магарыч!

— Магарыч будет, если организуешь завтра отправку в часть. Микстуру я уже не пью, а таблеток у сестры попрошу на недельку — она принесет.

Я пил кальций, принимал таблетки стрептоцида — удивительное тогда было лечение.

— В часть отправить невозможно… Тебе туда сейчас не добраться. Может быть, в Аркадак поехать? Это реальный вариант. Там пополняется дивизия, выведенная из Сталинграда после больших потерь. У меня там на пересыльном пункте кореш из Горького, капитан, я напишу ему…

И тоже приемлемый вариант. Согласился на Аркадак. На следующий день в дверях палаты появился старшина, махнул мне рукой. Когда подошел, он возбужденно, точно заговорщик, говорит: «Порядок. Забери свои пожитки и приходи ко мне. Соседям скажи, что перевели в другую палату…» Так и сделали. Прихожу — он сияет: «Говорил о твоем состоянии с хирургом. Дней через десять можно выписать…»

…Старшина дал мне потрепанный вещмешок с котелком и немного продуктов, рассказал, как добраться до Аркадака. Вывел через запасной ход во двор, затем — на улицу. Мы распрощались, как родственники, он сказал: «Ну бывай… Пиши. Магарыч за тобой». Я отправился к станции, как и советовал старшина. Отсюда все расходилось и все разъезжалось: повозки, сани, ходоки, грузовые машины. Надо не зевать! Познакомился с бородатым мужичком на санях. Оказалось, едет в Аркадак, поджидает напарника, который пошел на станционный склад. Спросил, возьмет ли меня. «Вот подойдет второй, поговорим…»

Заговорили о войне. Вскоре подошел напарник — такой же заросший, лет сорока, может, чуть старше. Познакомились. Первый меня представил, дескать, из госпиталя, просит подвезти до Аркадака. Тот сказал: «Из госпиталя — так из госпиталя. Заваливайся в сани, а я пока сбегаю за мешком».

Глядя ему вслед, я думал: отъели рожи, сидят в тылу да еще какими-то махинациями с зерном занимаются. Почему не на фронте? Конечно, можно проверить, откуда зерно… Но тогда срывается Аркадак. Пока рассуждал, мужик вернулся, отправились в путь. Мои новые знакомцы сидели рядом, курили, понукивали лошадей, о чем-то негромко говорили. Чтобы я не замерз, бросили мне тулуп, вторым — прикрыли себе ноги. Они были в полушубках — мороз не проймет. Часа через три оказались в какой-то крохотной деревушке. Остановились у первой избы. Все зашли в большой дом, разделись, сели за стол. Один из моих бородачей достал из сумки каравай ржаного хлеба, сало, бутылку самогона. Чувствовалось, они здесь не первый раз. Я сказал, что не буду пить — мне нельзя. Мужики переглянулись, потом разделили мою часть между собой. Выпили, крякнули, взялись за сало. А мне сказали: «Ешь сало — оно от всех болезней…»

Зачем остановились, не доехав до Аркадака? Бородач деловито разъяснил: ночью ехать опасно — волки могут напасть, а сейчас переночуем, отдохнем, лошадей покормим… Я спал плохо, все думал, что меня ждет.

В Аркадак приехали во второй половине дня. Мои спутники любезно довезли до комендатуры. Пожелали остаться на войне живым.

Все верно! Комендантом был тот самый капитан, о котором говорил фельдшер. Когда я представился, он ознакомился с моими документами, письмом фельдшера. Разговорились. «Как там Федя? — спрашивал он. — Мы с ним свояки, женаты на сестрах». Я рассказал, что знал. Капитана это вполне удовлетворило. Он подтвердил: действительно, в Аркадаке размещалась сталинградская дивизия. Она получала здесь пополнение, ее командиром был полковник Дубянский, а до него командовал генерал Глазков, погибший на подступах к Сталинграду. Как я понял, о Глазкове тогда много говорили.

Около месяца назад дивизия убыла в Воронежскую область, действовала в составе Юго-Западного фронта. Надо ее догонять. Он растолковал на схеме, которую начертил на листе, как туда добраться. Договорились, что я переночую в комендатуре, утром отправлюсь в путь. Остаток дня бродил по городу, думая о своем: очень тосковал о родителях, родном Армавире; в последнее время в моей душе главное место занял Филимон — очень добрый, порядочный человек, я многим ему обязан.

А сейчас получается, что вроде изменил, да не только ему — всем «своим». Вместо того чтобы вернуться к себе в 138-ю дивизию, отправляюсь в другую. Правда, она Гвардейская. Но, может, махнуть обратно? А что мне скажет капитан, выписавший направление в 35-ю дивизию? Нет, не стоит сожалеть о сделанном. Но в будущем следует всегда продумывать каждый шаг.

Глава II

От Сталинграда на Запад до Берлина

Хождение к Днепру и обратно. Окружения и отступление. Породнились с Северным Донцом. Комдивы — мудрые Иваны: был Людников, теперь Кулагин. Бои местного значения. Блиндаж не в три, а в четыре наката. Офицерские звания приняты с восторгом, ведь возрождены российские традиции. Канонада Курска и прорыв под Изюмом. Полковник Шапошников. Освобождение Левобережной Украины — это не триумфальное шествие, а великая битва. Немцы, утратив стратегическую инициативу, определились с тактикой.

19 января добрался в 35-ю Гвардейскую стрелковую дивизию. Хорошо запомнил эту дату, потому что это был день рождения отца и его, конечно, хотелось поздравить. Но такой возможности, естественно, не было. Штаб располагался в Бондаревке. Кадровики спросили — один ли я прибыл, и, особенно не задерживаясь, переговорили с кем-то по телефону. Затем сказали, что пока буду в их распоряжении, но работать — в оперативном отделении у капитана Посунько. Кто-то отвел меня к этому хмурому человеку. Он окинул меня небрежным взглядом и спросил:

— Ты откуда взялся?

Я подробно рассказал о службе.