Наконец Сергей и Андрей добрались до места, где требовалось устранить повреждение. Затрещала дуга, и яркий голубой свет озарил двух парней, которым послушно подчинялся электрический огонь, плавящий железо, как воск.

Подавая Андрею электроды, Сергей с радостью ощутил на ладонях шершавую сухость мела, он даже нарочно несколько раз прикоснулся к ржавым листам корабельного борта, чтобы руки поскорее обрели мозолистую жесткость и те несмываемые чернинки в порах и складках кожи, по которым сразу узнают металлистов. Сергею хотелось, чтобы огненные фонтаны искр из-под электрода падали на нетронутый брезент его новенькой спецовки, оставляя на ней подпалины. Они красноречиво расскажут всем о горячей профессии хозяина куртки.

Перед обеденным гудком Андрей закончил работу, и оба они выбрались на палубу. Андрей пошел разыскивать бригадира, Сергей сидел на ящике с электродами и рассматривал ледокол. Среди рабочих он увидел Юрку Дерябина, с которым когда-то учился в школе, и окликнул его. Дерябин обрадовался Сергею, как старому товарищу, хотя прежде они дружбы и не водили.

— Тоже стаж зарабатываешь? — осведомился Дерябин.

Сергея покоробил его вопрос.

— Нет, я просто так, — сказал он.

— Знаем, знаем! — рассмеялся Дерябин. — Сначала — просто так, а потом — дайте путевочку в политехнический. — И, покосившись на прожженную в нескольких местах его куртку, спросил: — На сварке коптишься?

Сергей утвердительно кивнул головой.

— Ну и шляпа. Полез в самое пекло. Перелетай к нам, на разметку. Я в разметчики пошел, ручником постукивать легче, чем кувалдой.

Дерябин говорил без умолку, спрашивал, не дожидаясь ответа.

— Жрать хочешь? Пошли в столовку, — предложил он.

Сергей возразил:

— Рано, гудка не было.

— Не было, так будет. Пошли, брось лапшой брызгать!..

Сергею было неловко от этих несуразных слов, и, чтобы отделаться как-нибудь от Дерябина, он сказал:

— В столовую без табельного номерка не пускают. А номерок можно взять после гудка. Сам знаешь.

— А это что? — Юрий запустил руку в карман и извлек несколько табельных номерков, подбросив их на ладони. — На, держи. И помни мою доброту.

Он сунул Сергею в руки круглую железку с цифрами. Она была точь-в-точь такая же, как и все табельные номерки.

— Удивляешься? — иронически оглядывая Сергея, спросил Дерябин. — Это мне один корешок отвалил. Гришка Шмякин. Вот у кого учиться надо.

Сергей растерянно молчал.

— Боишься своего начальника? — продолжал искушать его Юрий. — А ты не шибко подчиняйся. Они любят на подручных выезжать.

Сергей боялся, что эти откровенные циничные слова услышит Андрей и может подумать о нем что-нибудь плохое. И когда Дерябин снова позвал его в столовку, Сергей, вобрав голову в плечи, побрел следом за Юрием.

Когда они добрались до столовой, у входа уже стояло несколько человек, тоже пришедших сюда до гудка. Дверь в столовую была распахнута, но перед ней, загораживая вход, сидел на табуретке черноусый старик в белом фартуке, надетом поверх ватной стеганки. Он, не повышая голоса, отчитывал пришедших до гудка, задавал ядовитые вопросы:

— Совесть где потерял? Работать — последний, кушать — первый? Хорошо, думаешь? Или ты уши тоже потерял? Гудка не слышишь?

В ворчливом черноусом, с изрядно поседевшей, подстриженной под машинку головой старике Сергей узнал поспеловского буфетчика Кандараки и опустил глаза, боясь встретиться с ним взглядом. А Кандараки смотрел все время на Сергея.

— Чего он на тебя уставился? — спросил Дерябин. — Знакомый, что ли?

— Я его знаю, — вполголоса ответил Сергей. — Он на Русском острове жил, продавал простоквашу.

Дерябин неожиданно повеселел, глаза у него нехорошо засветились. Вытянув шею, он крикнул:

— А ты, частный капитал, помалкивай. Здесь тебе не торговля простоквашей, понял?

Лицо Кандараки потемнело. Он гневно посмотрел обидчику в глаза и дрожащей от волнения рукой стал шарить в боковом кармане тужурки.

— Я — профсоюз! На, смотри, мальчишка! — негодующе крикнул он, показывая профсоюзный билет. — Какой я частный капитал!..

Громово ухнула пушка, возвещая наступление полуденного часа. Эхо выстрела, возникшее в сопках мыса Чуркина, было заглушено заводским гудком.

Сергей стоял, подавленный происшедшим. Он не мог смотреть в глаза старику, с которым так зло и несправедливо обошелся Дерябин. И чувствовал свою вину: не скажи он о Русском острове, Юрка вряд ли завел бы этот неприятный разговор. Радость первого дня работы была непоправимо омрачена.

А Кандараки продолжал бушевать. Он призывал самые страшные беды на голову Дерябина.

Из цехов потянулись после гудка люди. Подойдя к столовой, они затевали перебранку с «досрочными». Но те уже валили через порог, нахально показывая Кандараки свои фальшивые номерки, захватывали столики поближе к раздаточной и с усмешкой посматривали на «опоздавших».

Дерябин велел Сергею караулить место за столом, а сам устремился к оконцу раздаточной. Через несколько минут он уже ставил на клеенку две миски борща.

Сергей был голоден, но он не притрагивался к миске. Ему мерещилось, что вся столовая, все эти уставшие, добросовестно и в полную меру потрудившиеся люди с укором и осуждением смотрят на его чистенькие руки, новенькую спецовку. Стыд жег щеки, как пламя кузнечного горна, на лбу выступил пот. Горло сдавили невидимые железные клещи, и кусок хлеба сухо застрял. Сергей с трудом проглотил его.

— Чего не лопаешь? — звучно схлебывая с ложки горячий борщ, спросил Дерябин. — Не нравится? В «Версале» кормят лучше, были бы червонцы.

И фыркнул, давясь борщом и смехом. Потом придвинул миску Сергея и принялся за нее.

Сергей поднялся из-за стола, пошел к выходу. Кандараки у дверей уже не было.

Возвратясь в цех, Сергей увидел отца и сына Калитаевых. Они сидели на деревянном ларе для шлангов и судосборочного инструмента, разложив на газете скромный завтрак.

Андрей позвал Сергея. «Сейчас будет нагоняй», — невесело подумал Сергей. Андрей внимательно посмотрел в глаза товарищу, ничего не сказал, отломил хлеба, положил на него тушку румяно поджаренной наваги, подкатил вареное яйцо.

— Заправляйся. А будешь в другой раз уходить — предупреждай.

Сергею было стыдно и тяжело. Он хотел рассказать о своем поступке, но люди были заняты едой и не расположены к разговорам.

— Получай спецмолоко! — раздался за спиной Сергея голос Кандараки.

Он стоял возле ларя в том же белом фартуке, в высокой — шлыком — шапке из облезшего каракуля, держа в руках деревянный ящик, заставленный бутылками с молоком. Горлышки бутылок были аккуратно закрыты бумажными колпачками.

Андрей, получив бутылку, сказал:

— У нас новый рабочий. Вы занесите его в список, товарищ Кандараки.

— Товарищ Кандараки занесет. Где новый ударник? Какая марка? — спросил Кандараки.

Сергей сунул руку в карман, достал дерябинский фальшивый номерок, покраснел и бросил, его обратно.

Назвав свой табельный номер, он искоса смотрел, как, старательно наслюнивая химический карандаш, заносит Кандараки в самодельную записную книжку номер и фамилию Сергея.

— Завтра будешь пить спецмолоко официально, понял? А сегодня получай так. Один рабочий уволился, молоко осталось. Пить — обязательно. Профилактика.

Закончив объяснения, Кандараки протянул Сергею зеленую теплую бутылку с газетным колпачком на горлышке.

Кружки не было, и Сергей пил прямо из горлышка. Никогда в жизни, казалось ему, он не пил такого вкусного молока.

После обеда снова пошли на ледокол. Сергей достал из кармана фальшивый табельный номерок и бросил его на землю. Железка затерялась в ржавых обрезках.

4

Вечером, после гудка, отметившего завершение первого рабочего дня в жизни Сергея, Семена, Федоса и других новичков, в цехе было назначено производственное совещание.

Федос с непривычки устал и не хотел оставаться: «Чего я там потерял? Без меня обойдутся». Но Гришка, у которого он собирался поселиться, решил остаться на совещание, и Федосу волей-неволей пришлось идти в цех.