Сергея с ними сейчас не было, он остался возле цеха, искать Андрея. Вокруг было шумно, грохотала и звенела корабельная сталь. Длинными пулеметными очередями стреляли по ней пневматические молотки клепальщиков, верещали сверла, цокали чеканы, свистел пар, бухали кувалды. Но все эти звуки воспринимались не отдельно, а слитно — одним огромным непонятным железным гулом, от которого непривычно шумело в голове, терялся слух. Маша говорила громко, чтобы ее услышали, и потому казалось, что она кричит на своих спутников, сердится на них.

После бакарасевской полевой тишины Семену было тягостно и непривычно в этом неумолкаемом громыханье.

— Стерпится — слюбится! — посмеивалась Маша, разгадав тревоги и страхи Семена.

Она подвела его к окруженной дощатыми подмостками, бревенчатыми подпорками, опутанной шлангами коричневой коробке, собранной из таких же листов, какие везли недавно на вагонетке. Коробка очертаниями своими походила на огромную килевую лодку. «Вот это и есть катер», — понял Семен, стараясь представить себе свои будущие обязанности.

Федос и Семен стояли слегка оторопевшие, не знали, с чего начинать, что делать. Но тут откуда-то из-за деревянных подмостков, продираясь сквозь путаницу шлангов, похожих на плети дикого винограда в Уссурийской тайге, появился Егор. Он велел Семену лезть внутрь картера, а Федоса повел к соседней коробке, на которой работали клепальщики. Федосу отныне предстояло стать подручным у Гришки Шмякина.

— Это временно, — сказал Егор, заметив, как нахмурился Федос. — Подучишься, пробу сдашь — дадим пневматический молоток. А пока придется подбойку держать — тоже работка нелегкая.

— Когда ж подручного дадите? — услышал Федос знакомый голос Гришки. — Вторые сутки в простое.

— Вот тебе и подручный. Земляк твой, — сказал Егор. — Просим любить и жаловать.

Федосу было обидно и неловко идти в помощники к сыну своего недруга, но делать было нечего, обижать Егора не хотелось, и он сделал вид, что даже рад случаю встретиться с однодеревенцем.

— Я тебе, Григорий, посылочку от батьки привез, — сказал Федос, забыв об отношениях Гришки с отцом.

Шмякин на минуту растерялся, потом овладел собой, и зло посмотрел на Федоса:

— Нужна мне его посылка, пусть подавится своим барахлом.

Федос уловил в голосе Шмякина неискренность и страх. «Ну и паскуда!» — брезгливо подумал Федос, хотел было отругать Гришку за отречение от родного отца, но тот, пользуясь своим правом распоряжаться подручным, грубо осек Федоса, велел ему забираться в нутро катера и начинать работу:

— Как только нагревальщица подаст в отверстие заклепку, прижмешь ее подбойкой и держи, пока я ее молотком не расшибу. Понял?..

Тем временем Семен тоже прицеливался, с какой бы стороны половчее вскарабкаться на деревянный настил.

— Смотри не свались, слесарь! — крикнула ему Маша.

Семен обернулся на ее голос, увидел смеющееся лицо и неожиданно для самого себя улыбнулся.

— Погляди, Семен, — кричала Маша, приставив ко рту трубочкой обветренные покрасневшие ладошки, — и катера наши рядом. И — номерки… Эх, судьба-а!..

Семен опять нахмурился, сердясь в душе на чумазую пересмешницу. Осторожно, боясь сорваться, влез он на подмостки. Отсюда открылась взору вся площадь, заставленная такими же коричневыми и серыми коробками. Их было много, все они казались недостроенными, в иных не хватало боковых листов и в отверстия виднелись полоски шпангоутов. Некоторые катера еще не были покрыты стальной обшивкой, и на деревянных бревенчатых подставках торчали, как ребра огромного животного, ржавые, заляпанные алыми мазками сурика шпангоуты. Рабочие возились с этим огромным рыжевато-серым неподвижным железным стадом. Одни прилаживали к шпангоутным ребрам листы, продырявленные по краям отверстиями в два ряда. Другие вбивали в эти дыры пневматическими молотками заклепки. Третьи с помощью таких же молотков чеканили кромки уже склепанных листов. Парни и девчата ходили вокруг собранных коробок и, прижимая к груди вырывающиеся из рук, сердито фыркающие компрессорным воздухом сверлильные машинки, рассверливали, раззенковывали отверстия, готовя их под клепку.

Семен, еще не понимая толком всего, что происходит вокруг, осматривался, глаза у него разбегались, не зная, на чем задержаться. Он глядел на эту громкую, нелегкую работу, и ему сделалось страшновато: уж не зря ли он похвалялся, что осилит ее?

И, осторожно свеся ноги, он спрыгнул внутрь катера. Там Семен увидел немолодого рабочего с рыжими, в густой проседи волосами, выбивавшимися из-под кожаной шапки с меховой оторочкой. Зеленоватые глаза с белыми, как у мельника, обсыпанными мучной пылью ресницами разглядывали Семена строго, изучающе, но была в них затаенная добрая улыбка, и Семен почувствовал себя рядом с этим незнакомым человеком хорошо и просто.

— Так, значит, ты и есть подручный? — с показной строгостью спросил зеленоглазый, и густой его голос ударил в железные борта катера. — Ну, давай, брат, знакомиться. Моя фамилия Кочкин. А ты, брат, из деревни. Так? Приехал на время. Подработаешь и — поминай как звали. Так? Трошки дрейфишь возле железа. А бояться-то и нечего. Мы, брат, с тобой это железо в три погибели скрутим и пикнуть ему не дадим. Соберем из него катер, клепальщики после нас застегнут его на тыщу железных пуговиц и — айда гулять в море…

Семену казалось, что он давным-давно знаком с этим приветливым дядькой. Он тоже назвал себя.

— Добро, Семен! — прогудел Кочкин. — Давай, браг, постигать рабочую науку. Вот это — ручник. А это — бородок.

И Кочкин протянул Семену слесарный молоток с потемневшей от масла ручкой и стальной стерженек, сужающийся книзу, с расшлепанной от частых ударов верхушкой. Потом Семену был вручен гаечный ключ, ящик с болтами без гаек. Гайки лежали отдельно, в другом ящике. Тут же стояло ведерко с разведенным на олифе суриком, лежали полоски парусины.

— Пойдем дальше, — продолжал Кочкин. — Смотри сюда. Сунешь бородок в отверстие, постучишь ручником, чтобы парусиновую прокладку пробить. Ясно? Да смотри пальцы не отбей. Потом толкай в дыру болт и держи его за шляпку вот этим ключом. Уразумел? А я с той стороны буду на болт гайку навинчивать. Держи крепко, чтобы ключ не сорвался, не ерзал. Понятно? Вот и вся твоя работа пока…

И, потыкав крепким, покрытым крупными веснушками и золотистыми волосками пальцем по кромке листа, где надобно вставлять болты, Кочкин, захватив ящик с гайками, полез наверх, на подмостки.

Внутри катера густым слоем лежал вчерашний снег. Кругом, куда ни дотронься, холодный металл, весь изрешеченный небольшими круглыми отверстиями, в которые Семену предстоит теперь совать болты. Отверстий было так много, что у Семена зарябило в глазах. Он мысленно представил себе, сколько в эти дыры надо понатыкать болтов, и у него вспотел затылок.

Резкий звук по стальной обшивке прервал размышления Семена.

— Ты, брат, уснул там никак? — гудел по ту сторону катера медным колоколом бас Кочкина. — Давай сюда болт.

Семен глянул на цепочку дыр и заметил в одной из них шевелящееся острие бородка. Приникнув на минуту глазом к другому отверстию, не закрытому пока парусиновой прокладкой, Семен сумел разглядеть лицо Кочкина. Оно не выражало неудовольствия из-за Сенькиной нерасторопности. Семен пробил бородком заколодевшую от олифы парусину, достал из ящичка густо обмазанный соляркой болт и сунул его туда, где нетерпеливо поскрипывал стальной стерженек. Потом, вспомнив указания, схватил гаечный ключ и едва успел наложить его на головку болта.

— Держи крепче, — потребовал Кочкин.

Семен обеими руками удерживал ключом болт, на который с той стороны Кочкин навертывал гайку.

Следующий болт Семен хотел воткнуть в отверстие, расположенное рядом с первым.

— Не туда! — послышался голос Кочкина. — Щедрый больно. Сюда вот надо.

И Семен увидел стальное острие, выглядывавшее далеко от первого болта. «Ну, это хорошо, что не во все дыры болты надобны», — повеселел Семен.