Еще более влияла на общее положение в стране проблема снабжения огромных толп царских служащих и царских работников. При III династии Ура всякое самостоятельное хозяйствование царских служащих, не говоря уже о производящем персонале, не поощрялось; выдача земельных наделов служащим хотя и не совсем прекратилась,[12] но осуществлялась, видимо, лишь в каких-то единичных случаях, а в остальных почти полностью была заменена системой пайков.[13] Но при сложившейся теперь в стране политической и военной обстановке государство не могло брать на себя бесперебойное обеспечение постоянными пайками не только служащих, но и непосредственных производителей продукции; пришлось участки царско-храмовой земли раздавать самим царским служащим и даже работникам, и они начинали вести на них фактически частное хозяйство, хотя и не были их собственниками.

Все эти тенденции еще усилились лет сто спустя. По мере того как ирригационная система Нижней Месопотамии, никем не поддерживаемая (а каналы требуют почти ежегодного обновления), приходила в негодность, богатые поля Шумера, привлекшие сюда овцеводов, которые использовали их главным образом под пастбище, быстро превращались в выжженную пустыню. Как говорится в «Плаче о гибели Ура»:[14]

Поэтому и овцеводам надо было перестраивать свое хозяйство. Выход они нашли в том, чтобы наниматься в качестве воинов к аккадским царям и правителям городов, получая за это небольшие участки орошенной земли, которые обрабатывали как умели.[15] Заметим, что тогдашние овцеводы вовсе не были кочевниками-бедуинами: у них не было еще ни прирученного коня, ни верблюда, поэтому они не могли отходить далее двух дней от воды и не совершали регулярных перекочевок; при таком хозяйстве пастбища довольно быстро оскудевали и не восстанавливались, вынуждая пастушеские племена к новым переселениям, и в любом случае им трудно было обходиться без подсобного земледелия.[16] Поэтому овцеводческие племена не были вовсе чужды земледельческой работе, и при случае они переходили к оседлой жизни без особого труда, хотя это и означало ухудшение их рациона: пастух питался главным образом молоком, сыром и бараниной, а земледелец — ячменным хлебом и продукты животноводства видел гораздо реже, почти исключительно по праздникам, после жертвоприношений.[17] Но когда начинался падеж овец от засухи, то и пастух становился земледельцем, а воином — тем более.

В условиях, когда царские люди были лишены постоянного пайка и им было необходимо много времени для ведения хозяйства на наделе, они, естественно, были заинтересованы в том, чтобы возможно более освободиться от военной и трудовой повинности и переложить их на плечи наемников-амореев. Это понимали и цари, заинтересованные в бесперебойном функционировании государственной системы. Итак, ИшмеДагáн, царь Иссина (1953–1935 гг. до н. э.), смог освободить людей (erén) священного Ниппура от налога-десятины и от воинской повинности, заменив и то и другое службой исключительно на храм.[18] Возникает вопрос: имеются ли в виду все жители города Ниппура или только царско-храмовой персонал? Ниппур еще детально не исследован, но пока складывается такое впечатление, что практически каждый гражданин Ниппура был так или иначе связан с культом бога Энлиля, так что в частном случае Ниппура, возможно, между храмовыми (но не царскими) людьми и гражданами города не было отличия; во всяком случае, к отождествлению гражданства с людьми храма сводился указ ИшмеДагана. Ниппур, таким образом, стал первым в истории Передней Азии автономным привилегированным храмовым городом. В последующие столетия тот же статус получили и Сиппар, Вавилон и другие города.

Очевидно, ИшмеДаган мог обойтись без воинской повинности жителей Ниппура, имея в достатке надежных военных сил в преданных ему аморейских племенах. Вскоре амореев в войсках оседлых царств стало так много, что wakil amurrîm — «начальник западных» стало официальным воинским званием лиц старшего командного состава. В числе «амореев» по должности появилось немало и аккадцев или по крайней мере таких амореев, которые полностью переняли аккадский язык и культуру.[19]

В истории специально города Ура, которому посвящена эта книга, ИшмеДаган сыграл большую роль. Впервые после падения ИббиСуэна он, по древнему обычаю, назначил в Ур в 1927 г. до н. э. верховной жрицей ēntu(m) свою дочь, дав ей шумерское имя Эн-Анатумы, и она принялась восстанавливать знаменитые урские храмы бога Луны Нанны (Сина) и его супруги Нингаль.

Вскоре к амореям начала переходить власть в одном месопотамском городе за другим. Вожди южных амореев, которых еще при ИббиСуэне возглавлял некто Наплáнум — противник, а позже, вероятно, союзник ИшбиЭрры, — по-видимому, рано стали селиться вместо шатров в стратегически важном городке Ларсам, или Ларса, центре культа солнечного бога Утý (аккадск. Шáмаш), у слияния самого большого судоходного и ирригационного канала Итурунгаль с основным руслом Евфрата, выше крупнейших городов Двуречья — Урука и Ура; при этом, однако, они не оспаривали власть иссинских царей над оседлым населением Ларсы. Лишь в 1932 г. потомок Напланума, Гýнгунум, объявил себя в Ларсе царем; с 1924 г. он принял, подобно иссинским царям, титул «царя Шумера и Аккада», однако фактически еще поддерживал с Иссином добрые отношения, разрешая его царям ЛипитЭштару и УрНинурте совершать культовые действия в Уруке и Уре; при нем верховной жрицей в Уре оставалась Эн-Анатума, дочь ИшмеДагана, а в сан энтум богини Нингублаги была вскоре возведена Эн-Нинсунзи_г дочь иссинского царя Липит Эштара, который продолжал поддерживать строительные работы в урских храмах.

Впервые после III династии Ура Гунгунум возобновил индийскую торговлю, хотя и не непосредственно, а через остров Тельмун, современный Бахрейн.

Только уже после смерти УрНинурты (1896 г. до н. э.) между царством Ларсы и царством Иссина началось открытое соперничество. Эн-Мегалана, очередная жрица Нанны в Уре, 14 была уже, вероятно, дочерью преемника Гунгунума на ларсском престоле, Абисáрихи (A-bi-sa-ri-e).[20] Вслед за нею энтум Нанны была дочь СумуЭля, царя Ларсы (о котором см. следующую главу), по имени Эн-Шакианга-Нанна (с 1872 г. до н. э.).

Примеру Гунгунума вскоре последовали вожди и других аморейских племен и отрядов. В течение ближайших лет семидесяти или около того аморейские династии захватили власть в ряде городов Нижней Месопотамии (с юга на север: в Уруке, в Кисуре, в Мараде, в КазаЛлу, в Вавилоне, в Сиппаре), Верхней Месопотамии (в Мари, в Ашшуре, в ШубатЭллиле, в Талхиате) и, наконец, в Сирии (в Ямхаде у большой излучины, где река ближе всего подходит к сирийскому побережью, и т. д.). Некоторые из этих династов быстро сошли со сцены, другие удержались дольше, но все эти города, за исключением Ямхада, были объединены в первой половине XVIII в. до н. э. под властью Хаммурапи вавилонского.

Этот процесс вторично толкнул экономику Двуречья к хаосу и, конечно, отозвался одинаково болезненно и на государственном, и на частных хозяйствах. Каждое завоевание шумеро-аккадского города отрядами воинов из пастушеских племен вносило беспорядок в его экономическую жизнь. Прежде всего разрушалось именно дворцовое хозяйство, которое в новых условиях теряло всякую хозяйственную эффективность.