И так пишется история. Откуда берутся такие фантастические утверждения? Не читал мемуаров адъютанта генерала Грушевого — может быть, все эти сведения оттуда? А то — с потолка? Впоследствии генерал В.И.Щербаков жаловался мне на лживость мемуаров Грушевого.
Но вернемся к нашему «виллису», на котором я вместе со свитой генерала въехал в Киркенес. Машина с генералом развернулась и уехала, и я остался один.
В Киркенесе, конечно, уже не было никаких немецких войск, но не было и наших — они проследовали дальше. В сущности, меня выбросили на ничью землю, со всеми вытекающими отсюда последствиями — без продовольствия, денежного и вещевого аттестата; не ясно было, где я должен жить и чем питаться, но об этом я не задумывался. И вообще это было не мое дело — я уже привык, что в армии такие вещи за нас решает начальство.
Итак, я остался один. Первой задачей было найти какого-нибудь жителя. Норвежские города все стоят на пригорках, на склонах горы. Иду в горочку по асфальтовому тротуару, грустно смотрю на огни. Навстречу идет очень симпатичная, немолодая женщина с изможденным лицом и несет кошелку. Откуда — неизвестно. Я подошел и — с отвычки не без некоторого труда — заговорил с нею по-норвежски: спросил, где я могу видеть людей. Она посмотрела на меня с удивлением и ответила:
— Здесь вот есть бункер, там много людей, — и показала, где в скале было убежище.
Я сказал «спасибо», но решил, что сначала надо поискать кого-нибудь на поверхности, а потом уж идти под землю. Я поднялся дальше вверх по улице — всюду безлюдно. Подумав, я повернул назад по направлению к убежищу: оно было в двух шагах оттуда, где мы разговаривали — напротив большой горевшей угольной кучи, в каменном пригорке были высечены ступени и был бронированный вход. Туда она перед тем сама и вошла.
Теперь напротив входа в бункер сидел на корточках молодой человек в куртке, без шапки, и поджигал об огни угольной кучи какие-то черные палочки, чтобы запалить фитиль фонаря «летучая мышь», который стоял рядом с ним на земле. Никак они не загорались, и он все снова и снова совал эти палочки в пожар.
А это были полоски сухого пороха. Их валялось много вокруг., Они взрываются только от удара. Я подошел и спросил, как пройти в убежище. Он оставил фонарь, зажег одну палочку как маленький факел и повел меня по ступенькам вглубь горы. Спускаемся в убежище, и вдруг я слышу из темноты, где-то сбоку, русские голоса женщин и детей. Спрашиваю:
— Кто это такие?
— А это ваши, угнанные немцами, мы их спрятали, чтобы их не увели дальше.
В полной темноте, минуя русских,[327] по полусырому туннелю я пошел за ним дальше. В конце дороги внутри подземелья стоял домик. Молодой человек сказал мне:
— Это штаб нашего «Красного Креста». Заходите.
Я вошел. Горит электричество от движка; мебель: диван, мягкие стулья, стол, какие-то шкафчики, аптечка. Видимо, все это вовремя было вынесено из домов. Сидят прелестные ребята — молодые девушки и мальчики и с ними эта дама, которую я встретил на дороге.
Они мне сразу же говорят:
— Вот хорошо, что вы пришли — мы очень рады. Сейчас будем вас угощать! — На горелочке что-то грелось.
На стене висел портрет короля Хокона VII и норвежский флаг. Я спрашиваю:
— Как вам удалось все это вывесить? Ведь не сейчас же?
— А немцы к нам не ходили. У них было свое убежище.
На столе появилось любимое норвежское блюдо — лапскяус: мясо с капустой в полужидком соусе, и кофе.
Дама мне говорит: «Это настоящий кофе, мы украли его у немцев!»
А я думаю: «Ну, мои норвежцы с двадцатых годов продвинулись! Впрочем, ведь у врага взято, это можно даже и для норвежцев».
Мы очень уютно устроились, ребята начали рассказывать, как они образовали отряд «Красного Креста», когда началось приближение наших войск, как прятали население в подземельях. Немцы хотели все население угнать, но норвежцы не хотели уходить[328].
Я спросил: «А от чего погиб город? От нашей бомбежки?»
— Нет, вы бомбили очень точно. С весны 1943 г. по осень 1944 г., пока шли ваши бомбежки, погибло более восьмисот немцев и всего восемь норвежцев. Это немцы, уходя, все здесь сжигали. Они предупредили: русские все истребят, и вы остаетесь-де на собственную ответственность. Они все подряд взрывали. Если что уцелело, то случайно. — Это было несовсем правда, значительная часть города была уничтожена нашей бомбежкой прошлым летом.
У отряда «Красного Креста», сформированного норвежцами, была маленькая крытая машина, на которой они вывозили наших раненых прямо из зоны боев. Норвежцы же дали нам лодки, помогли нашим частям переправиться через Бекфьорд и Лангфьорд.
Сидим, уютно разговариваем. Вдруг раздаются шаги, открывается дверь и на пороге появляется наш советский лейтенант. Обращаясь ко мне, говорит: «Разрешите обратиться? Вас вызывает комендант города». Кажется, едва ли не впервые меня просили разрешения обратиться, а не я просил. Я почувствовал, что я здесь уже какая-то важная фигура. Спрашиваю:
— А откуда здесь комендант? Ведь ни войск нет, ни города нет. А я коменданту не подчинен. Приду сам, когда кончу свои дела. Меня вызывать не нужно.
Прошло минут пять, я не успел допить свой кофе, как опять входит лейтенант и за ним высокий добродушный полковник:
— Голубчик, вот Вы где, идите скорее, Вы так мне нужны! Дело в том, что я назначил тут встречу с местными властями. Я не знаю их языка, они не знают моего языка, будете переводить.
Я сказал, что я из политуправления с таким-то заданием.
— Но ведь Вам негде жить, приходите к нам, будете нам помогать.
Тут бесшумно стали входить какие-то люди в самом диком виде: кто в хорошем пальто, но без шляпы (потеряна где-то), кто в спортивной одежде, кто в какой-то рвани. Это оказался муниципалитет, избранный еще до немцев. Председателя не было (был такой социал-демократ Дсльвик; он пока продолжал скрываться). Возглавлял пришедших пожилой человек, очень представительный, какой-то надежный, — потом выяснилось, что это был Боргсн, директор школы и председатель еще предшествовавшего муниципального совета, представитель правой партии. Когда все собрались, полковник Рослов мне говорит:
— Ну вот, скажите им… — А я ему:
— Подождите, товарищ полковник, сейчас будет речь. По выражению лица представителя муниципалитета я видел, что он рожает спич. И я не ошибся. Он вышел вперед и сказал:
— Господа, на мою долю выпала необыкновенная честь: первым из официальных представителей моей страны приветствовать освободительную армию на нашей территории… — и т. д.
Я быстро переводил.
В конце речи Рослов меня спрашивает:
— А что я должен ему сказать? — Я говорю:
— Скажите что-нибудь, а уж я переведу. — Он действительно сказал «что-нибудь», а я перевел в нужном стиле.
Дальше пошли деловые разговоры: о том, что надо вывести население из-под земли, что наши части будут выдавать питание, так как есть этим людям было совершенно нечего. Словом, речь шла о самом главном.
После разговора с муниципалитетом я простился с полковником Рословым и пошел в город. Я даже не знаю, почему не пошел с ним сразу в комендатуру. Вероятно, нужно было не столько ему. сколько себе показать, что я не завишу от комендатуры и имею собственные задания. Я хорошо знал, что такое военное начальство, и не хотел иметь сразу две беды на свою голову.
Уже стемнело, и я немногое успел рассмотреть.
Город лежал на маленьком полуострове и тянулся от въезда с шоссе до крайнего мыса примерно на километр или чуть больше. С одной стороны над городом был обрыв: окаймляла город скала. С двух сторон было море и причалы.
Все было разрушено.
На конце мыса раньше находился завод, железоделательный. Он перерабатывал руду ближайших рудников. Теперь его не было, только по старым фотографиям я потом узнал, каким он был, — например, что здесь высились две огромные трубы. Вес на территории завода было перекорежено, по руинам было трудно даже лазить. Тут же рядом стояла школа, когда-то самое большое здание в Киркснссс, в четыре этажа, железобетонное. Наверное, считалось очень красивым. Под него была заложена торпеда — не поленились немцы сюда ее довезти и подложить! Взрыв перекосил нижние этажи, а верх держался.