Выпадали дожди, медленно сменялись луны и годы — и вот он вернулся в Лигиди-Мальгам со своей женой Авой, в чьих жилах текла кровь трех кочевых народов, горячая, как дымящаяся трубка. Старый Нитжема говорил, что Ава до старости лет не могла хотя бы один день хранить какую-нибудь тайну.

Каждому хорошо в родном доме. Ава же всегда чувствовала себя чужой в Лигиди-Мальгаме.

— Немало мне от нее доставалось, — сказал старый Нитжема, отхлебнув большой глоток доло. — Всего хватало — и криков, и жалоб, и попреков.

Вот какая выпала доля бедному мужу, которого односельчане встретили с распростертыми объятьями.

Нитжема снова потянулся к калебасу с доло. Я протянул ему бутылку рома. Он поставил калебас, взял бутылку, выпил с добрый стакан и начал свой рассказ.

— Видите ее? — произнес Нитжема, узловатым трясущимся пальцем указав на старую Аву, чье морщинистое лицо озарял и румянил жар пылающего огня. — Так вот, нрав у нее — точь-в-точь как у Ноаги, первой жены отца деда прапрапрадеда моего отца. Да, моя Ава — вылитая Ноага, первая супруга Нитжемы-предка, ворчливая, злобная и плаксивая, бездельница, мотовка, доносчица. Счастье мое, что у меня сроду не было того ума и хитрости, что у Нитжемы-предка. Да и не был я так удачлив, как он. А то не сносить бы мне головы.

Старый Нитжема помолчал, словно затем, чтобы перебрать в памяти все, что накипело когда-то у Нитжемы-предка против его негодной жены. Но рассказчик проглотил свое негодование, отправив его вместе с доброй порцией доло в глубь морщинистого живота, — и в свете костра видно было, как этот живот округлялся и разглаживались на нем глубокие складки.

И Нитжема-старик вернулся к своей истории — вернее, начал ее. А я перескажу ее вам, насколько сумел запомнить.

С самого утра Нитжема-предок работал в поле, и солнце припекало его согнутую спину. Он разравнивал мотыгой термитное гнездо — эти гнезда чередовались с обгоревшими пнями и усеивали весь его участок — как вдруг в земле открылась дыра, и в глубине ее Нитжема увидел груды золота и серебра.

Что делать с таким сокровищем?

Куда спрятать найденное богатство так, чтобы никто о нем не узнал?

Куда нести все это золото и серебро? Конечно, не домой! Ведь язык Ноаги длиннее, чем все ее жемчужные подвески, связанные вместе! Даже если ей не удастся выставить напоказ все добро, она непременно не сегодня-завтра похвалится мужниной удачей перед соседками. А стоило иной раз Нитжеме-предку поучить глупую бабу за ее выходки — и это тут же доходило до ушей Набы-вождя.

Что же все-таки делать с кладом?

Нитжема-предок был в эти минуты несчастнее, чем тогда, когда засуха и саранча губили его урожай.

Зажав мотыгу между колен и обхватив голову руками, он присел на корточки возле термитника, где спало его будущее богатство. Тут откуда ни возьмись прискакал маленький Бига-кролик. Вежливо поздоровался он с Нитжемой и спрашивает, чем старик так огорчен. Нитжема-предок показал Биге-кролику клад и объяснил, что из-за нрава своей Ноаги-старухи не может решиться перенести к себе это добро.

— Есть у тебя верша, старый Нитжема? — спросил кролик.

— Ну да! Я с рассвета поставил ее в речке.

— Пойдем туда, посмотрим, что в вершу попало, — сказал кролик.

В верше были карпы, несколько рыб-собак и огромный, жирный усатый сом.

— Брось всю мелочь обратно в воду, — сказал кролик. — Оставь себе только этого жирного усача. Затем подвесь его вон туда, к самой крепкой ветке пальмы карите. А меня посади в вершу и оставь ее на берегу. Теперь ступай за женой, и заберите свои сокровища. Потом ты выудишь меня и снимешь усача… Он живуч и не умрет, пока ты не пустишь в него стрелу.

Нитжема-предок пошел домой.

— Скорее, скорее, жена! — закричал он. — Я нашел сокровище! Идем же!

— Какое еще сокровище? — завизжала Ноага-старуха. — У меня огонь разведен, а в котелке нет ничего, кроме воды! Где верша, которую ты захватил с собой утром?

— Твоя правда, жена. Из-за этого золота да серебра я совсем забыл про рыбу. Дай-ка лук и три стрелы — я слышал крик цесарок в пальмовой роще. Да возьми с собой два горшка побольше. Не забудь же — два горшка!

Ноага взяла два горшка и пошла за мужем.

Она так и обмерла, завидев золото и серебро. Трижды пришлось им вернуться к разрытому термитнику, и наконец все сокровища были перенесены в дом.

— Все это хорошо, — сердито сказала Ноага-старуха, когда термитник опустел. — Да золото не едят, а у меня там разведен огонь!

— Твоя правда, жена, — согласился Нитжема-предок. — Давай сходим к реке.

Ноага очень удивилась тому, что в вершу попался кролик. Муж взял вершу и добычу. Но по дороге кролик прижал уши и задал стрекача. Ноага разворчалась. Дальше — больше, стала браниться и кричать:

— Не видать нам теперь обеда, как своих ушей! И к чему только нам все это богатство!

— Погоди, жена, — остановил ее муж у подножья пальмы карите. Он прицелился в самую толстую ветку. Стрела полетела — и к их ногам шлепнулся огромный, трепещущий, усатый сом.

Термитник был разрыт с восточной стороны. Кролик укрылся в тени Нитжемы-предка и подавал ему советы.

Сквозь густую листву пальмы карите солнце не заметило, что произошло на поле Нитжемы-предка и на берегу речки. Не увидев за весь день ничего любопытного, оно, не задерживаясь, продолжало свой путь к закату. Оно уже скрылось, когда Нитжема-предок и его жена Ноага — она с вершей, где еще бился усатый сом, а он с луком, стрелами и мотыгой — подошли к порогу своего дома. Вдали послышались протяжные крики, которые постоянно оглашают сумерки в засушливую пору. Старая Ноага вздрогнула и остановилась.

— Шакалы хохочут! — сказала она испуганно.

— Какие шакалы? — удивился муж. — Это духи разыскивают в сумерках Набу, нашего святотатца-вождя, чтобы мучить его. Неужто ты не знаешь?

Снова был разведен огонь, и усатый сом мирно доваривался в котелке. С другого берега речки донеслись, все усиливаясь, завывания гиен — так всегда бывает в вечера полнолуния.

— Слышишь, гиены воют! — сказала Ноага мужу.

— Да нет, ты же знаешь, что это не гиены. Это духи, которые в каждое полнолуние требуют к ответу Набу-вождя — ведь он так часто насмехается над ними! Давай же скорее ужинать, мы сегодня порядком потрудились!

Земля остыла. И все — или почти все — уже заснуло или еще не проснулось. Послышался глухой, низкий рев — и вдруг резко оборвался.

— Нитжема! Нитжема! — всполошилась старая Ноага, тормоша заснувшего мужа, — слышишь, рычат львы!

— Да что ты! — возразил Нитжема-предок. — Это не львы, а души умерших предков, они ищут Набу, который никогда их не почитал и не угождал им.

Текли дни за днями. Проходили луны, а у Нитжемы но было других забот, как заказать кузнецу новые мотыги и стрелы да отправиться на ближний рынок за калебасами с доло: он любил пиво с рынка, хотя в его хижине стояли полные горшки этого вкусного пенистого напитка.

А Ноага-старуха приглашала в дом не только родных, соседей и приятельниц из этой и окрестных деревень, но и гостей из самых отдаленных сел. Доло лилось рекой, и каждый день на дворе у Нитжемы резали баранов, коз и собак. Целые луны с утра до вечера в доме продолжались пиры и попойки.

Наконец Нитжеме-предку это надоело.

Он стал выговаривать жене, вразумлять ее, потом рассердился и пустил в ход угрозы, потом отколотил, как она того и заслуживала. Ноага собрала всю деревню, вопила, кричала — и кончила тем, что побежала к вождю.

— Наба! Наба! — захныкала она. — Нет больше моих сил терпеть! В доме негде повернуться — кругом горшки, полные доло, и мой бессовестный муж пьянствует с утра до ночи и с ночи до утра. А уж бьет он меня, словно скотину бессловесную. Да еще морит голодом и не пускает на рынок, а ведь у нас полон амбар золота и серебра.

Наба-вождь со свитой пришел в дом Нитжемы.