Сворачивает из веревки петлю.

Простак с бубном:

– Ой‚ Амалек‚ дер гройсе Амалек!.. Кровь стынет в жилах‚ слова застревают в горле‚ бубенцы опадают; перерыв‚ идн‚ перерыв: не устанешь – не отдохнешь! Отворяйте погреб‚ хозяйка‚ наливайте пива‚ наполняйте тарелки доверху‚ уговаривайте поменьше: еврею поесть не запрещается‚ шпиль-менч с бубенцами должен подкрепиться. Рахмунес‚ идн‚ рахмунес! Чтобы мой Аврум этого уже не знал...

...Аврум Шпильман сидел в корчме у кривого Шайке‚ пил на радостях горькую‚ закусывал гусиной печенкой – во рту таяло‚ и все вокруг знали‚ что у него под утро родился сын. И какой сын! А на соседней лавке сидел Мотке-портной из неблизкого местечка‚ тоже пил и тоже закусывал печенкой‚ ибо у него в то утро родилась дочка.

Глубокие снега. Великие грязи. Жирные перегнои. Реки без дна и небеса без отклика. Корчма стояла на пересечении пушного пути с янтарным‚ на битой тропе из варяг в греки‚ из германцев в монголы‚ от европейских кладезей науки, риторов и грамматиков, схоластов и геометров, через тундряные нехоженые мерзлоты, где реки текут в иную сторону, к полуночным, безбуквенным пока народам‚ ленивым и сонливым‚ которые ели и плодились звериным образом. Стояла корчма и на незримой черте‚ не проявленной на карте‚ без учета незыблемых имперских границ; по одну сторону той черты добавляли в гефилте-фиш побольше сахара‚ а по другую – побольше соли и перца; по одну сторону фаршировали и варили щуку целиком‚ разделывая затем на куски‚ а по другую сначала резали и начиняли‚ а уж потом варили‚ дабы почтить субботу рыбным блюдом, – и горе той хозяйке‚ что вторгалась со своей щукой в зарубежную географию.

Сходился к корчме разновидный люд с равнин и горных высот: степной с лесным‚ городской с сельским‚ дикий и одомашненный. Натеснились‚ надышали‚ накурили сверх меры. Пили – шумели – веселели‚ а кто не веселел‚ тот тратил без пользы пропойную денежку. Взыграло сердце у Аврума и вскричал он во все уши:

– Сын мой – что-то особенное! Нет и не будет на свете умнее!..

Вскричал в ответ Мотке-портной:

– Дочь моя – нет и не будет краше!..

Людно в корчме. Гулко от голосов. И сказал корчмарь Шайке‚ как встал на цыпочки и заглянул в будущее:

– Прибавил муки – прибавь воды... У тебя сын‚ у него дочь – вот вам и пара.

– А что? – согласились охмелевшие отцы. – Таки породнимся!

И обнялись. И поклялись при свидетелях...

Прошли годы. И прошли месяцы. Человек склонен к скорому забвению‚ а потому Аврум Шпильман не помышлял о последствиях‚ пробавляясь кишечным промыслом для изготовления гефилте-кишкес, чтобы заботливые хозяйки наталкивали туда тертый картофель, гусиный жир, лук с чесноком, черный перец, муку и яйца. Голосом тих‚ натурой упрям, Аврум говорил мало‚ чтобы не сказать лишнего‚ что знал‚ сохранял при себе‚ чего не знал‚ честно говорил: "Не знаю". Кавун с тыквой в огороде‚ подсолнух с мальвой в палисаде‚ махотки чередой на плетне. В один из дней подкатила телега со стороны восхода – не разглядеть седоков‚ слез возле дома Мотке-портной из неблизкого местечка:

– Где наш жених? О котором уговаривались.

И девицу показал – косая‚ хромая‚ короткопалая‚ губы обкусаны‚ пряди посечены‚ на щеке родинка с целковый‚ на родинке приметная волосинка. Словно хлеб подсохлый‚ не спрыснутый колодезной водой‚ и глаза к полу – как отталкиваемая‚ которую некому приблизить.

– Нет! – вскричала жена Шпильмана. – Несовместительно!.. – И завалилась в пыль посреди улицы: – Умру – не отдам ребенка! Златокудрого! Чистотелого! Без единой изъянинки! А эта – косая‚ кривая‚ беспалая‚ похужеть некуда‚ а что у нее под платьем – еще посмотреть!..

Крики. Слезы. Толки на всю округу. Шепоток по домам к радости пересмешников: "Отчего невеста охромела?" – "Споткнулась о соломинку". – "Отчего оглохла?" – "Муха чихнула в ухо". – "С чего окосела?" – "Комар сел на глаз..." Жена Шпильмана ослабла с горя‚ так ослабла‚ что встать не могла‚ не могла сесть‚ но всё видела при этом‚ всё слышала‚ всеми командовала: "Рахмунес‚ идн‚ рахмунес!.."

Пошли к ребе. Уговор был? Был. Клятва была? Была. Повод к несогласию есть? Повода к несогласию нет. Надо женить‚ сказал ребе. Через год на второй. Может, к тому времени невеста выправится‚ похорошеет – не в красоте счастье...

Прошел год‚ подступил второй – Аврум Шпильман сидел в баньке над речкой‚ курил спирт из заквашенного хлеба‚ накручивал на палец золотистую пейсу. А вокруг обитали лица злокозненной нации‚ по прежним узаконениям нетерпимые‚ благоденствующие отныне "под благословенною Ея державою" после раздела шляхетской вольницы. А по дорогам уже катил тайный советник Плющевский-Плющик с прочими сопутствующими чинами для досмотра новоприобретенных земель‚ дабы прививать добро принуждением‚ чинить за своеволие суд и расправу. А по местечку уже гулял канцелярист Шпендорчук в мундире акцизного для искоренения запретных торгов и промыслов; доблестный инвалид на деревянной ноге – исподнее из бумазейной ткани – лупил палками по барабанной коже к уведомлению обывателей; пожарный обоз застыл наготове – охлаждать из брандспойтов недозволенные страсти; урядник с шашкой встал столбом на рыночной площади – кулаком озадачивать без жалости‚ чтобы народ трепетал в строгости-повиновении. Но Шпильман ничего этого не знал‚ у Шпильмана приближалась свадьба – не напасешься‚ а потому он сидел в баньке и курил спирт‚ который горел синим пламенем‚ если его‚ конечно‚ поджигали.

Ехал мимо казак на коне‚ душу ублажал пением к одолению пути: "Как на кажной волосиночке по горючей по слезиночке..." Унюхал влекущие запахи из баньки‚ скомандовал: "Стой стоймя!"‚ вопросил в голос:

– Не поблазнилось ли?.. Однако не поблазнилось. Жид‚ а жид‚ отлей на пробу! Горилочки-водочки по самые глоточки.

Хлебнул из ковшика‚ ухнул‚ ахнул‚ подбоченился:

– Ну‚ с кем на перепивание?..

Хлебнул еще‚ утерся рукавом и поскакал на любовную баталию – чуб на ветру:

Не вари кашу крутую – вари жиденькую‚

Не люби девку сухую – люби сытенькую...

Шли роты с примкнутыми штыками на прорыв обороны. Катил малый чин в крытой фуре – сапоги под смазью‚ держал надзор за денежным ящиком, припоминая субреточку на привале: "Уложи меня, неуложенного. Обласкай меня, необласканного…" Сунул голову из фуры, склонил нюх к пахучим соблазнам:

– Воскурения – они зачем? Не секта ли шалопутов‚ оргии творящая?..

Вскричал в скорой догадливости:

– Жид сей! Умыслив деяние... Которое непопустительно... Плесни от широты сердца‚ чтоб жизнь пошла ахальная!

Высосал ковшик до дна: "Одномоментно‚ други‚ одномоментно!"‚ высосал другой: "Паче чаяния!"‚ выдул изо рта огневой факел и покатил далее на сатисфакцию‚ дабы истрепать врага до излишней крайности. Сидел ровно‚ глядел зорко‚ вопрошал по-читанному встречные пространства:

– Оборону от клопов держали?..

Канцелярист Шпендорчук‚ притомившись‚ восседал у старосты за столом‚ отстегнув у мундира верхнюю пуговку‚ перехватывал до обеда глазунью из дюжины яиц‚ не оставлял без внимания сливовицу‚ употевал от чая с черешневым вареньем при заполнении начальственной паузы‚ вёл доверительные беседы:

– Которые народы. Послушания не приемлют. За теми глаз да глаз…

Жена прибежала в баньку‚ сообщила шепотом: "Ой вей‚ Аврум‚ на подходе кутузка – каторга – кандалы – Сибирь!.." Но Шпильмана не легко испугать. Шпильман не всегда знал‚ что ему надо‚ нутром угадывая, чего не надо‚ и этого было достаточно для уклонения от невзгод. Он не желал в Сибирь‚ ни в коем случае‚ а потому подкрутил пейсу‚ вышиб затычку у бочки и спустил спирт в реку по скрытому протоку‚ избежав кутузки-каторги-кандалов.

Удача от неудачи – не всякому доступно.

А в реке на отмели стояли коровы. У коров – полуденный водопой. Пастух дудел в сопелку из бузины‚ стадо хлебало пьяную воду‚ не могло нахлебаться – и закружились тугодумные головы‚ пробудились из дремы женские потребности‚ побежали гурьбой к быку‚ чтобы покрыл немедля. А бык был‚ что за бык! – страшнее страшного: в силе‚ славе и могучей дикости. Бык поглядел – бегут на него дойные коровы‚ словно бзык напал, мычат томно от взыгравших вожделений: хвост задран, глаз в дурной пелене‚ сосцы торчком‚ как надерганные‚ вымя налитое‚ неподъемное‚ шлепает наотмашь по крутым бокам. Бык перепугался: одному не управиться – затопчут‚ и поскакал прочь‚ вскидывая ноги‚ словно теленок на лугу. Углядел урядник в своем остолбенении‚ что скачет на него свирепый бугай‚ набычив рога‚ и припустил дробным поскоком‚ топая казенными сапогами‚ шашкой выписывая каракули по пыльному тракту. Бык за урядником‚ коровы за быком‚ пастух с дудочкой за коровами...