Именно этим объясняется его горячее желание не пропустить матч по телевизору. Добрая хозяйка, потакая страсти Питера, разрешила ему пользоваться своим телевизором, который стоял в её гостиной, а иногда даже звала его сама, когда, по её мнению, передавали что-нибудь интересное.

Будильник, заведённый на двенадцать часов, стоял на письменном столе Питера. Сначала с трудом, а потом всё более и более осваиваясь с клавиатурой, он принялся за работу. Успеть бы до двенадцати, твердил он про себя. Успеть бы… успеть… Машинально печатая страницу за страницей, он думал о своей жизни. Он думал о дяде Джонатане, милом, добром дяде, ушедшем в мир иной, о Лилиан, маленькой бедной девочке, которую так и не сумел найти, о матери, отце, о своём одиночестве… Он думал, думал, думал… Он думал и бил по клавишам, бил до боли в пальцах, до ряби в глазах, до тошноты. Голова кружилась, хотелось есть, но ещё больше хотелось спать. Когда же зазвонит этот проклятый будильник?

И вот, наконец, долгожданный звонок. Всё!.. Питер встал, расправил затёкшие плечи, и тут… Его взгляд упал на стопку рукописных листов; рядом лежала другая стопка, с машинописным текстом, такая же толстая и внушительная, Как же это?.. Неужели он перепечатал всю рукопись за эти несколько часов? Питер засыпал стоя. Еле передвигая ноги, он добрался до кровати, буквально рухнул в неё и тут же забылся в тяжёлом сне. О футбольном матче он и не вспомнил.

Утром он встал на редкость бодрым и полным сил. Текст, напечатанный накануне, действительно был реальностью, а не плодом больного воображения, как Питер решил было в первые минуты после пробуждения. Дрожащими руками он перелистал машинописные страницы. Факт оставался фактом. За пять часов он выполнил работу, которую не рассчитывал сделать и за неделю,

Питер протёр глаза. Он никак не мог понять, каким образом это ему удалось. По здравому размышлению он решил, что за те пять часов он просто физически не мог сделать такую огромную работу. Однако он её сделал. И это приводило его в замешательство. Интересно, как на это среагирует шеф?

Когда Питер принёс Крафту перепечатанную рукопись, тот долго рассматривал её, вертел в руках, даже нюхал, а потом, не скрывая удивления, спросил;

— Уже? И вы… вы всё это сами сделали, господин Селвин?

— Разумеется, — ответил Питер. — Видите? — Он показал Крафту покрасневшие и опухшие пальцы.

— Феноменально! — прошептал Крафт. — Вот что, господин Селвин, — обратился он к Питеру, во второй раз за утро назвав его «господином», чего прежде не делал никогда, — я заплачу вам не тридцать, а пятьдесят процентов, и буду платить вам эти деньги ежемесячно, если вы и впредь будете работать столь же результативно.

Последние слова Крафта услышал рассыльный, в этот момент входивший в кабинет, и у него от изумления отвисла челюсть. Как же! Неслыханная щедрость…

— А за работу спасибо, — закончил Крафт. — Идите, господин Селвин, я вызову вас, когда понадобитесь.

«Господин» окончательно добил рассыльного, и он выскочил из кабинета, забыв, зачем приходил.

С этого дня нотариус засыпал Питера работой. То надо было что-то перепечатать, то переписать, то переброшюровать, то составить какой-то документ — всё это ложилось теперь на плечи бедного Питера. Крафт уже усвоил, что, как бы велико не было задание, Питер Селвин выполнит его за один вечер. Крафт не понимал, в чём заключается фантастическая работоспособность его помощника, но и не понимая этого, он был очень доволен создавшимся положением.

Питер не питал иллюзий относительно внезапной щедрости шефа. Поэтому он не очень удивился, хотя и был, конечно, огорчён, когда в день выдачи жалования получил не больше, а меньше обычного. Обратившись к Крафту за разъяснениями, Питер получил следующий ответ:

— Вот как? Простите, господин Селвин, вышло недоразумение. В следующем месяце вы получите всё сполна. Обещаю вам это. Идите, работайте!..

Теперь все вечера Питер корпел над этими дурацкими заданиями, за которые не получал ни гроша, и часто вместо ужина ему приходилось проглатывать очередное обещание этого мошенника Крафта.

Необычная способность Питера заканчивать все дела к заранее намеченному им сроку, каким бы малым этот срок не был, заставила Питера внимательней приглядеться к себе. Если, например, ему нужно было сделать работу за час и закончить её к восьми вечера, то он, как бы медленно её ни делал, ровно в восемь ставил последнюю точку. Но самое удивительное было в том, что этот час для него тянулся бесконечно долго, гораздо дольше, чем это положено обычному, незапланированному часу. Ему казалось, что за это время проходило пять, шесть, семь, а то и все двенадцать часов. Но, взглянув на будильник, Питер убеждался в обратном: проходил только час. Не могли же часы так феноменально отставать, причём каждый раз по-разному! Обычно после подобных бдений он сразу же засыпал, утомлённый до предела, а если сон не шёл к нему, то Питер чувствовал волчий аппетит и набрасывался на еду так, словно голодал по меньшей мере неделю. Даже квартирная хозяйка заметила, что её постоялец стал непомерно много есть.

Постепенно Питер стал приходить к мысли, пока довольно смутной и неясной, что время для него в эти часы течёт по другому закону, с другой скоростью.

И вот однажды Питер решил поставить эксперимент: он купил в соседней лавке метроном, отрегулировал его по часам так, чтобы они работали синхронно, поставил рядом с будильником и стал наблюдать за маятником. Метроном мерно отсчитывал секунды. Затаив дыхание, Питер мысленно приказал ему в пять раз сократить частоту ударов. И метроном послушался его! Маятник теперь медленно, слишком медленно раскачивался из стороны в сторону. Но ведь в метрономе могло что-нибудь сломаться! Питер прислушался к будильнику. Часы тоже, словно сговорившись с метрономом, замедлили свой ход. Сердце юноши бешено заколотилось. Он не мог понять, как ему это удалось, но ему теперь стало совершенно ясно, что он получил власть над временем. Это событие привело его в такой восторг, что он от радости выскочил из своей комнаты в коридор и… По коридору, медленно и плавно, словно паря в воздухе, плыла его квартирная хозяйка, госпожа Додж, с подносом в руках. Вот она поставила одну ногу, потом вторую… Всё это напоминало какие-то фантастические замедленные съёмки. Питер вбежал в свою комнату и прислушался. Звуки, доносившиеся с улицы через раскрытое окно, теперь тоже изменились. Они стали протяжными, плавными, неестественными. Питер упал в кресло и задумался. Значит, время по его, Питера, мысленному приказу замедлило свой ход в пять раз. Но неужели такое возможно? Уж не с ума ли он сошёл? И тут Питер со всей ясностью понял, что не время вообще стало течь медленнее, а его, Питера, собственное, или внутреннее, время ускорило свой ход. Он стал в пять раз быстрее жить! А почему в пять? А если в десять?.. И маятник ещё в два раза сбавил частоту ударов. А в сто, тысячу раз?!.. Маятник почти совсем остановился. А если… Питер чуть не задохнулся от волнения. Стоп, время!.. И тут же наступила мёртвая тишина. Маятник замер. Выглянув в коридор, он увидел неподвижную фигуру госпожи Додж. Питер выскочил на улицу.

Автомобили и пешеходы, дети и собаки, деревья и сам воздух — всё замерло в странной, пугающей неподвижности. Город застыл. Да один ли Город! Вся Земля, вся Вселенная! Весь мир!.. Вот это да!.. Возбуждённый юноша шагал по улицам, заглядывал в глаза прохожим, хватал их за носы, дёргал за уши… Но вскоре веселье сменилось каким-то смутным беспокойством. Эта неподвижная масса людей, только что поглощённая заботами и мчащаяся неведомо куда, всколыхнула в душе Питера какие-то неприятные воспоминания. Где-то он уже видел нечто подобное… Но где?.. И тут он вспомнил. Шесть лет назад, мёртвая деревня, отец и мать, умершие странной смертью… И груда мёртвых тел, улыбающихся, хохочущих беззвучным смехом, глядящих вдаль невидящими стеклянными глазами… Нет, хватит этого ужаса!.. Питер вернулся домой. У него пропало всякое желание экспериментировать дальше. Всё, довольно! Время, вперёд!.. Маятник снова застучал, а с улицы в комнату ворвался обычный вечерний шум, неожиданно громкий и резкий. В дверь постучалась госпожа Додж и внесла поднос с ужином.