И вдруг обнаружил, что он не один на кухне.
Вода хлынула из-под крана, и Филипп резко обернулся. Дева (почему-то ему подумалось именно так — не девушка и не девица, и не женщина тем более, а именно Дева) стояла, собственно, в четырех шагах от него, вполоборота, лицом к посудной раковине, и делала то, что и полагается делать возле посудной раковины — мыла посуду. Филипп обомлел. Это было так неожиданно. Затаив дыхание, он рассматривал Деву в профиль: высокая, значительно выше Зайки; нос прямой; волосы тоже прямые, длинные, каштанового цвета, стянутые в «конский хвост»; глаза большие и непонятного в профиль цвета; ноги вроде ничего; а вообще фигуру рассмотреть было трудно, так как мешал скрывающий формы передничек.
Дева мыла посуду. Филипп смутно припомнил: Зайка что-то говорила о домработнице, как раз перед его отъездом, но он был занят мыслями, пропустил мимо ушей… Ну ясно, подумал он… а она-то меня заметила или нет? Если я ее заметил не сразу… Впрочем, это можно понять: дурацкий свет, глаза после темноты, и вообще голова не в порядке… Так подумал Филипп, оправдывая себя, и с некоторым опозданием вспомнил, что он совершенно голый.
Полагалось бы поспешно уйти или чем-нибудь прикрыться (например, бутылкой водки), но какой был теперь в этом смысл? Если она уже заметила его (ну и что, кстати? Подумаешь, голый мужчина! Да откуда он вообще может знать об ее здесь присутствии? Почему бы квартировладельцу, думающему, что он дома один, не спуститься голым на кухню?)… итак, значит, если она уже заметила его, то самое разумное с ее стороны — отвернуться и сделать вид, что не заметила. И еще издавать какой-нибудь шум, чтобы якобы не услышать случайного звука, который он может произвести. Но ведь именно это она и делает. Она громко и очень медленно моет посуду. Значит, заметила… А может, нет? Если нет, то он должен, не делая резких движений, бочком удалиться из кухни, и она так и не увидит его. Впрочем, если заметила, он должен сделать то же самое — для того-то громко и медленно моется посуда. Филипп осторожно, не выпуская бутылки из рук, попятился. Конечно, глупо пятиться боком, если на тебя все равно не смотрят. Ему внезапно захотелось, чтобы Дева взглянула на него. Чтобы увидеть ее смущение — он-то уже овладел собой, уже не смутится, это точно. Он даже ощутил легкую эрекцию, совсем небольшую — если она посмотрит на него прямо сейчас, это будет, пожалуй, в рамках некой пикантности и даже красиво.
Он уже был готов оборвать свои столь недостойные мысли (хотя и не был уверен, что оборвет), но в этот момент произошло событие, вмешавшееся в его планы. А именно — зазвонил телефон.
Филипп вздрогнул, едва не уронил бутылку — нервишки, мать их! — и заметил, что Дева вздрогнула тоже, но так и продолжала мыть посуду, как заведенная. Должна ли домработница брать трубку? Во всяком случае, нормальным было бы обеспокоиться, обернуться. Ну, что ж. Значит, видела. По крайней мере ясность внесена. Уже нисколько не стесняясь, он прошел к столу, взял телефон, присел на подоконник насколько мог поизящнее, вполоборота, так, чтобы ей было уже почти прилично посмотреть на него, а ему — не делать вид, что прикрывается.
— Слушаю, — сказал он негромко, глядя в пространство перед собой.
— Я бы тебя не дергал… Дал бы поспать…
Конечно, это был Вальд Пионтковский. Кто же еще, как не ближайший друг и компаньон — Партнер! — вечно ухитряется ставить его в самые идиотские ситуации. Разумеется, из соображений высшего порядка и недоступных уму. Разумеется, вежливо извиняясь при этом.
— Говори, — разрешил Филипп.
Все начиналось как обычно.
— Если будем раскачиваться, клиент уплывет.
— Ясно.
— Я бы тебе сказал вчера, но события разыгрались после обеда… я звонил… но мне сказали, что ты уже…
Вежливость надоела.
— Партнер, — Филипп поморщился, — давай по существу.
— Это бензиновая фирма. С ней работали люди Гонсалеса. Ты знаешь Гонсалеса? Гонсалес — это начальник проекта номер двадцать пять; перед отъездом ты представил его на должность начальника отдела.
— Припоминаю.
— Очень хорошо. Задачу ты помнишь едва ли… просто мелкая халтура, пошла мимо тебя прямо к плановикам… И вдруг два дня назад…
— Что им надо?
— Все, на что мы способны.
— Даже включая…
— Вплоть до того.
— Хм.
— Но в кредит.
— Какой объем?
Пиотровский замялся.
— Э-э… Миллион? Пока не знаю.
— Хорошо. Обсудим. Можно поспать?
— Партнер, — голос в трубке начал осторожно повышаться, — ты послушай, о’кей? Их вовсю окучивают, мы попали в самый… самый такой момент… Партнер, их надо прихватить, понимаешь?
— Кажется, да. Кажется, понимаю.
Филипп зевнул.
— Понял окончательно. Все?
— Я хочу, чтоб ты прямо сейчас переговорил с их человеком.
— Вот так, прямо сейчас.
— Да.
— Но это невозможно, я хочу спать… Я еще не созрел для этого разговора. Давай я тебе перезвоню через… э-э…
— Это срочно. Нужно прямо сейчас.
— Их хотя бы проверила служба безопасности?
— Она бы проверила. Но ведь у нас ее нет.
— Ну, тогда это несерьезно.
— Давай я лучше тебе расскажу…
— Не надо, — перебил Филипп, — пойми: такой, какой я сейчас, я скорее напорчу. Ты представляешь себе, какой я? После этих выматывающих переговоров, пьянки, гостиницы, шоссе с тщетными попытками заснуть на пассажирском сиденье… после ожидания в аэропорту и самолета, полного орущих детей, то душного, то холодного, затем еще одного ожидания и еще одного шоссе…
— Ты в состоянии перевозбуждения.
— Да, в гнуснейшем.
Трубка издала глубокий вздох.
— Ну, что ж, — сказала она вкрадчиво, — тогда конечно… Тогда мне придется звонить самому… Другого выхода просто не вижу.
— Дешевый шантаж, — сказал Филипп с некоторой тревогой. — Партнер?.. Сейчас другой год, не девяносто первый. И мы другие. Давай прекратим эти импровизации.
— Вот ты приедешь, и мы подискутируем, о’кей? Поговорим обо всем спокойненько. А сейчас… если не хочешь, чтобы я занимался этим… возьми себя в руки, сосредоточься и позвони.
— Черт, — буркнул Филипп уже раздраженно, — я же ни черта не знаю, что там за люди, что за проект… да и какая разница, кто позвонит? Телефон, кредит, твою мать… Я категорически против! Ведь мы уже проходили все это, я неправ? О чем-то договорились, нет? Было такое, или я неправ?
— Партнер, ну давай поговорим по существу, — душевно сказала трубка. — Ну пожалуйста. Ты потом сам увидишь. Ты просто устал, зол… Я понимаю…
— «Понимаю», — хмуро передразнил Филипп. — Где было твое понимание, когда я ехал один к этим талибам?
— Признаю! — крикнула трубка. — Всецело! Факсы, звонки… жуткая гостиница… девочки, мальчики, галстуки, тюбетейки, жирнющий плов, пьянка, танец живота… Ужасно! Ошибся, да… Согласен!
— И сейчас ошибаешься.
— Нет! — истерически заверещала трубка. — Сейчас нет! Фил, партнер! Так надо! Чую нутром! Последний раз, правда!
Филипп почувствовал, что теряет способность к сопротивлению.
— Короче! — настырно пищала трубка. — Никаких деталей! Общие пузыри… брэйнсторминг… Фил, это твое! Десять минут, ты умеешь… Вот послушай… У них…
Филипп, ненавидя трубку и презирая себя за безволие, тяжко вздохнул и поискал глазами сигареты. Кухонные сигареты должны были лежать тут же на подоконнике — штатном месте для них и для пепельницы тоже; но пепельница стояла на штатном месте, как всегда, а сигарет рядом с ней почему-то не было.
Новая женщина в доме, подумал Филипп.
Начинается.
А новая женщина — точнее, Дева — между тем закончила долгое мытье трех тарелок и слегка повернула голову, чтобы, наверно, выяснить, уместно ли дальше делать вид слепой и глухой особы. Их взгляды встретились — театрально спокойный взгляд Девы и взгляд Филиппа, весьма уже раздраженный из-за отсутствия сигарет. Трубка поспешно, пискляво испускала поток информации. Филипп не то что забыл про свою наготу, но нервный телефонный разговор сам по себе был достаточно извиняющим обстоятельством, как бы ширмой… а тут еще и сигареты, отсутствующие где положено. Он, конечно, мог бы с телефоном в руке отправиться вкруг по кухне в поисках сигарет, но, во-первых, шнура не хватало даже до холодильника (сколько раз собирался завести хотя бы одну бесшнуровую трубку…); во-вторых, это значило бы просто дефилировать голым перед незнакомой женщиной — Девой, черт побери! — в-третьих же, он и понятия не имел, куда она могла поместить эти несчастные сигареты.