Некоторые медиевисты, исходя из того факта, что Вольфрам кое-где намекает на город Провен в Бри, и, отталкиваясь от самого имени Киот, которое может быть германским вариантом французского Гийо или Гильо, попытались отождествить таинственного провансальца с известным поэтом Гийо де Провэном, автором сатирической «Библии», полной как юмора, так и насмешек. Это кажется довольно рискованным шагом, ибо в его «Библии» нет ничего, что связывало бы ее с темой Грааля. Следовательно, нужно признать, что нам совершенно ничего не известно об этом Киоте Провансальском, персонаже, о котором нигде более не упоминается.

Не исключено, что ссылка на Киота была уловкой Вольфрама. В то время существовало немало авторов, кто прикрывался поддержкой некоего автора-предшественника, настоящего или вымышленного, и утверждал, что пересказывает, разумеется, достойную доверия подлинную историю, которую у него разыскал. В зависимости от обстоятельств поэты нередко придумывали некое имя или же присваивали себе славу известного деятеля (так, например, поступили авторы прозаического цикла с Готье Малом, жившим за тридцать лет до того). Между тем в случае с Киотом-Гийо Провансальским можно заподозрить хитрый подлог. На самом деле имя Гийо или Гильо происходит от корня guille (англо-саксонское vile, английское wile), старофранцузского слова, ныне не использующегося, соотносящегося одновременно с понятиями обмана и нелепости. В литературе XII и XIII веков существует немало примеров игры слов между guille и именем Гийом или его уменьшительными вариантами — Гильо или Гийо. К тому же можно процитировать сохранившуюся поговорку, приведенную в словаре Литре: «Tel qui croit guiller Guillot que Guillot guille» («Кто думает обмануть обманщика, сам оказывается обманутым»).

Как бы ни обстояло дело с этим Киотом в действительности, мы вынуждены признать, что Вольфрам фон Эшенбах взял за образец если не другой вариант поисков Грааля, то, по крайней мере, произведения, написанные ранее, из которых позаимствовал немало деталей, неизвестных не только Кретьену де Труа, но и предполагаемому оригиналу. Именно тогда обнаруживаются добавления явно восточного происхождения, в большинстве своем относящиеся к метафизическим спекуляциям, о которых ничего не известно западной традиции. Налицо явная связь с системами мировоззрения, выходящими за обыкновенные рамки романов о короле Артуре, и хотя кельтские элементы тщательным образом сохранены, они тем не менее изменены и совершенно точно искажены.

Конечно, мы не обязаны верить Вольфраму на слово, когда он так много говорит о своем источнике, но то, что он говорит, должно приниматься во внимание: «Киот, знаменитый мэтр, находит в Толедо среди заброшенных рукописей сюжет этой истории, записанный арабской вязью. Сначала ему нужно было научиться различать буквы a, b и с (по Вольфраму — элементы магического письма), но он отнюдь не стремился приобщиться к черной магии. То, что он был крещен, стало для него большим преимуществом, потому что иначе эта история осталась бы неизвестной. На самом деле нет ни одного достаточно мудрого язычника, кто бы мог открыть нам природу Грааля и рассказать, как удалось познать его тайные свойства».

В целом для Вольфрама изначальная схема поисков Грааля и особенно великие тайны Грааля имеют вполне определенное происхождение: они пришли с Востока в виде арабской рукописи. Но это полностью противоречит оригинальному источнику, представленному «Персевалем» Кретьена, который, вне всяких сомнений, был создан на основе кельтского образца. Впрочем, можно было бы решить, что это еще одна уловка Вольфрама, на этот раз следующего распространенной в то время в Германии моде на все восточное, о которой можно сказать, что она была, по меньшей мере, довольно расплывчатой и даже сумбурной. Однако не тут-то было: многочисленные детали, найденные в «Парцифале», наоборот, свидетельствуют о несомненном иранском влиянии, оказанном на рассказ о поисках Грааля, таких, какими он их представляет.

Подобных деталей много, и они вызывают замешательство. Во-первых, это рана Короля-Рыбака, которого здесь зовут Анфортас (имя, происходящее от латинского infirmitas). Вольфрам утверждает, что мучения, которые претерпевал король из-за своей раны, были невыносимы, когда он мерз. А когда Парцифаль его исцеляет, задав ему простой вопрос, герой совершенно явно предстает в облике индийского бога Индры, который во времена, когда арии еще жили в северных землях еще до начала миграции на равнину Ганга, был богом таяния льдов, а значит, божественным существом, наделенным солнечными и возрождающими свойствами.

Сам Король-Рыбак может соответствовать некоему персонажу индоиранской мифологии. Так, золотая рыба становится первым проявлением воплощенного Вишну как творца, это символ, который к тому же легко совпадает с ichtus — образом первых христиан, изображением Богочеловека Иисуса. По представлению тибетского буддизма золотая рыба символизирует создания, погруженные в океан сансары, адский цикл перевоплощений, которых Рыбак должен привести к свету Освобождения. И уже не Алан Толстый ловит рыбу и умножает ее части, чтобы накормить всех сотрапезников пищей Грааля, а сочувствующее божество ловит души, чтобы их спасти. Но это отнюдь не противоречит евангельскому учению, потому что апостолы — являющиеся, ко всему прочему, рыбаками — должны ловить души, дабы открыть им путь, ведущий к Раю и жизни вечной. Таким образом, все традиции преследуют одну и ту же цель: освободить всех живых существ, людей или животных, от бремени перевоплощения. Тем не менее следует признать, что формулировка Вольфрама гораздо ближе к индоиранской мифологии, чем к евангельскому посланию.

Есть немало других погружений в мир Востока. Так Вольфрам выводит на первый план персонажа Клингсора, который играет важную роль в опере Вагнера, это черный маг, знаток колдовских чар и иллюзий, он стремится сбить с пути тех, кто ищет Грааль, и заманить их в свои еретические ловушки. Это не единственный «волшебник», встречающийся в различных вариантах истории о поисках Грааля, однако он особенно примечателен: его сказочные владения — это своего рода перевернутый рай, где все красоты оказываются миражом. Между тем колдовской дворец Клингсора, чрезвычайно подробно описанный Вольфрамом, удивительно похож на описание какого-нибудь буддийского монастыря в Кабулистане (Кабуле), а особенно на дворец в Каписе, с его троном на странных колесиках, напоминающих о «волшебной кровати», жертвой которой стал Гавейн, гигантской ступой и украшениями. Мало вероятно, что Вольфрам бывал в тех далеких землях. Придумать эти описания абсолютно невозможно. Значит, он их где-то позаимствовал.

Это еще не все. У Вольфрама таинственный замок, где хранится Грааль, носит название Монсальваж (в тексте Мунсальваш). Этот Монсальваж слишком часто отождествляли с замком Монсегюр в Пиренеях, вследствие чего Грааль стали считать мифическим или не совсем мифическим сокровищем катаров. Такое мнение, распространенное прежде всего среди тех, кто называет себя неокатарами, принималось всерьез некоторыми немецкими исследователями, в частности нацистами. Прискорбно то, что сейчас оно устойчиво, как никогда, и к нему часто возвращаются авторы, страдающие от недостатка вдохновения, хотя оно совершенно не соответствует истине. Во-первых, Монсегюр — это «mont sur», «надежная гора», что полностью соответствует действительности, во-вторых, замок стал убежищем катаров только в начале правления Людовика Святого, что сразу же отметает всевозможные так называемые эзотерические домыслы о священной конструкции этого сооружения, которое было отреставрировано и укреплено королевскими войсками после исчезновения катаров^[37]. В действительности французское название Монсальваж означает просто «mont sauvage» — «дикая гора», то есть «гора, покрытая лесом», что, разумеется, никак не может относиться к Монсегюру, ко всему прочему, речь идет просто о переводе немецкого слова Wïldenberg — горы в Баварии, в Оденвальде, покрытой лесом, как и свидетельствует ее название, о существовании которой прекрасно было известно Вольфраму фон Эшенбаху, уроженцу этих мест.