На пост начальника 20-й дивизии, расквартированной в Грузии, Ермолов добился назначения брата старого боевого товарища – генерала Ивана Александровича Вельяминова, получившего Георгиевский крест за Аустерлиц. Сам Алексей Александрович Вельяминов, как мы знаем, был начальником штаба Отдельного Грузинского корпуса. Ермолов высоко ценил ум и проницательность посланника при персидском дворе Семена Ивановича Мазаровича; мог положиться, как на себя, на своего двоюродного брата капитана лейб-гвардии Семеновского полка Петра Николаевича Ермолова; угадал недюжинные способности и привязался к молодому штабс-капитану генерального штаба Николаю Николаевичу Муравьеву, которого запомнил еще по Кульму.

Нужны еще люди, много людей, деятельных, инициативных, энергичных, чтобы привести к успокоению огромный край. Мусульманское население Кавказа, подстрекаемое персидскими и турецкими агентами, повсеместно выступает против русских. В самой Грузии, разоренной нашествиями и произволом, почти не найдешь княжеской фамилии, в которой не было бы нескольких изменников, бежавших в Персию. Пытается бунтовать грузинский царевич Александр, который то скрывается в горах, то уходит за кордон, к шаху. Мятежные горцы развращены подачками и подарками, воспринимаемыми как слабость русского правительства; на выкуп пленных военным министерством даже назначалась особая сумма. Между тем войска мало, солдаты изнурены болезнями от гнилого и жаркого климата. Системы и руководящей идеи у предшественников – Гудовича или Ртищева – не было никакой.

Надобно все прежнее ломать и начинать сызнова…

Ермолов, сын XVIII века, был горячим сторонником политики Екатерины II. «Нашу прошедшую европейскую политику, – отмечал историк М. Погодин, – он осуждал и повторял часто, что нам принадлежит Азия, и когда я напомнил ему однажды, что это политика очень древняя, что Добрыня, дядя Володимира Святого, советовал ему искать лапотников, а сапожники будут неохотно платить дань, тогда он расхохотался и восклицал: «Так, так, именно так. В Европе не дадут нам ни шагу без боя, а в Азии целые царства к нашим услугам».

Человек государственный в широком значении этого слова, Ермолов наметил обширную программу преобразований, административных и военных, где сочетались холодный расчет, стремительность и настойчивость в достижении намеченной цели.

2

В Закавказском крае наименее надежными для России были мусульманские ханства – Ширванское, Шекинское и Карабахское. Давно уже замиренные, они между тем продолжали быть послушным орудием враждебной персидской политики и все еще таили в себе непрестанную угрозу мятежа. Персия, потерявшая их по Гюлистанскому трактату, искала случая возвратить эти богатейшие провинции и всеми средствами старалась поддерживать в них свое влияние. Ханства, близкие ей и религией, и всем азиатским феодальным строем, легко этому влиянию поддавались. Да и невозможно было ожидать чего-то иного, пока они представляли собой совершенно автономные государства, стоявшие по отношению к России только в положении данников.

Верный своей политической системе, Ермолов не мог допустить, чтобы ханы продолжали вредную русским интересам и фальшивую игру в союзники. К тому же средневековый ханский деспотизм, не принося местным жителям никаких благ, служил лишь тормозом для мирного развития и процветания, являя бесконечные примеры крайней жестокости и произвола. «Терзают меня ханства, стыдящие нас своим бытием, – писал вскоре по прибытии на Кавказ старому товарищу и герою войны 1812 года Михаилу Семеновичу Воронцову Ермолов. – Управление ханами есть изображение первоначального образования обществ: образец всего нелепого, злодейского самовластия и всех распутств…» Ермолов был убежден в непригодности феодальной власти.

Главнокомандующий нашел энергичного и настойчивого помощника в осуществлении своих планов в лице Валериана Григорьевича Мадатова, назначенного в 1817 году военно-окружным начальником в ханствах. Уроженец Карабаха, Мадатов прекрасно знал местные нравы и владел несколькими восточными языками. Его благоразумная осторожность в соединении со справедливостью и открытым благородным характером снискали ему любовь жителей.

Однако осуществлять свой план упразднения ханств Ермолову приходилось с оглядкой на Петербург.

Предвидя возможные возражения непоследовательного Александра I, Ермолов поставил вопрос так, что он должен был принять решение как главнокомандующий, без вмешательства императора. Намерения наместника были столь определенными, что он не допускал ни сомнений, ни колебаний. «Я не испрашиваю на сей предмет повеления, – писал Ермолов Александру I в феврале 1817 года, – обязанности мои – не призывать власти государя моего там, где она благотворить не может. Необходимость наказания предоставлю я законам. По возвращении из Персии, сообразуясь с обстоятельствами, приступлю к некоторым необходимым преобразованиям».

Здесь Ермолов, гибкий в своей тактике, рассчитывал не на силу оружия, а на благоприятные обстоятельства – прекращение наследственной линии или измену ханов.

И первым пришел черед ханства Шекинского. В 1815 году его владетелем стал Измаил-хан, получивший от русских чин генерал-майора и большое денежное содержание. Человек еще молодой, но жестокий, он презирал местное население и опирался на хойских выходцев из Персии. Заручившись расположением лиц, окружавших нерешительного Ртищева, он беспощадно расправлялся со своими подданными. Все, кто осмеливался жаловаться на хана, выдавались ему же, и это служило поводом к новым бесчеловечным пыткам и истязаниям.

Еще во времена персидского владычества на шекинской земле стояли три богатые армянские деревни. Слух об их достатке скоро дошел до жадного властелина – Хаджи-Челяби-хана, вошедшего в историю под именем Бездушного. Армянам предложен был выбор – или перейти в магометанство, или платить огромную подать. Среди них не нашлось никого, кто бы отрекся от веры отцов, и тяжкий налог разорил опальные селения. Прошли многие годы, Шекинское ханство уже было под властью России, а несчастные армяне продолжали непосильным налогом покупать право исповедовать христианство. Наконец кто-то надоумил их обратиться с жалобой к Ртищеву. Армяне выбрали шестерых депутатов и отправили их в Тифлис. «Мы христиане, – объяснили они главнокомандующему, – мы подданные христианского государя. Так за что же подвергают нас штрафу? За исповедание христианской веры?» Ртищев не нашел ничего лучшего, как сказать им: «Идите домой и не платите штрафа». Но едва депутаты вернулись, как были подвергнуты отцом Измаил-хана – Джафаром – жестокой пытке, а на жителей сверх прежней подати наложен был штраф две тысячи рублей.

Когда Джафар умер, армяне рассудили, что просьба шести депутатов не была уважена только потому, что их было мало. Тогда не только армяне, но и евреи и даже татары отправились в Тифлис в числе трехсот человек. Они явились к Ртищеву и просили его не отдавать шекинские земли во владение пришлецам-хойцам, а назначить для управления русского чиновника. «Жалобы их, слезы и отчаяние, – пишет Ермолов, – не тронули начальства; их назвали бунтовщиками, многих наказали плетьми, человек 20 сослали в Сибирь, а остальных выдали с головою новому хану, который подверг их бесчеловечным истязаниям, пыткам и казням».

Ханский самосуд не знал границ. Летом 1816 года в деревне Ханабади был зверски убит семилетний мальчик, сын тамошнего муллы. Никто не знал, кем было совершено это жестокое преступление, и лишь несколько женщин сказали, что в этот день через деревню проехали трое жителей из Карабалдыра. Этого было достаточно, чтобы их привлекли к ответу. Измаил-хан, явившись на судилище, приказал пытать их. Несчастных били палками, рвали клещами тело, выбивали им зубы и потом эти зубы вколачивали им в головы. В беспамятстве и исступлении терзаемые оговаривали других односельчан, которых сейчас же хватали и предавали таким же истязаниям. Деревни Варташены и Карабаддыр были разорены.