Это Пушкин. Как хорошо сказал. Наверно, вот в токую же августовскую ночь родились у него эти строки.

Да, прекрасны ночи в России. Они всюду прекрасны, когда царят мир и счастье. Были прекрасны, пока не пришел враг. Сейчас Родина в опасности, и он, и миллионы его, Виктора, сверстников встали на ее защиту. Ты погибнешь, проклятый враг, и диким бурьяном и чертополохом зарастут те места, где ступал твой сапог…

И вдруг глухие выстрелы зениток всколыхнули воздух. Горизонт озарился мерцающим белым светом, словно кто-то сильной рукой рванул черную штору ночи, и вот там, на горизонте, уже настал день, а здесь осталась ночь. Но это не день начался — это загорелись осветительные бомбы, которые вот уже сколько ночей подряд сбрасывают фашисты над подмосковными деревнями и лесами.

Задвигались по небу беспокойные лучи прожекторов, тщательно прощупывая каждый метр звездного ковра.

Летчики ждали приказа. Кто же полетит первым? Об этом думал каждый, и каждому хотелось, чтобы первым полетел именно он. Но полетел младший лейтенант Талалихин.

Взмыл в воздух И-16 и, стремительно набирая высоту, направился к цели.

…Высота 4500 метров. Виктор весь сосредоточенность и внимание. А вот и тот, кого он ищет, — двухмоторный бомбардировщик «Хейнкель-111» крадется под прикрытием ночи к Москве.

Виктор закусил губу. Его самолет быстро пошел на сближение с врагом, зашел ему в хвост.

«Все, отлетался». Виктор нажал на гашетку пулемета и дал очередь. Правый мотор «хейнкеля» загорелся. Но враг был только ранен. Он не пошел камнем вниз, а прибавил скорость и стал уходить.

Талалихин сделал разворот и снова обжег врага пулеметной очередью. Тот заметался из стороны в сторону, потом резко развернулся, изменил курс и пошел на снижение, стремясь уйти.

Но истребитель неотступно преследовал врага. Высота уже 2500 метров. Талалихин дал несколько прицельных очередей, потом подошел ближе и начал расстреливать врага в упор. Он ощущал к этому самолету физическую ненависть и отвращение, он хотел уничтожить его во что бы то ни стало, как уничтожают извивающуюся в предсмертных судорогах ядовитую змею.

И только тут «хейнкель» открыл огонь. Но маленький И-16 не отставал от него, и его пулеметные очереди стали, пожалуй, еще неистовее, еще неотвратимее.

Лоб у Виктора стал влажным. Вот сейчас еще раз ударит очередь по металлическому туловищу врага, и наступит конец. Сейчас. Но… пулемет молчал. Кончились патроны.

И тут Виктор решил: надо идти на таран. Это последнее, единственное, что он может сделать. «Их четверо, я один. За мою одну жизнь они отдадут четыре».

Талалихин пристроился в хвост бомбардировщику, И тут блеснула вспышка, что-то обожгло правую руку. ранен. Ну и пусть ранен. Это не помешает. И он рубанул винтом по хвосту вражеского бомбардировщика.

Мгновение — и враг рухнул вниз. Виктор отстегнул ремни и перевалился через борт самолета.

А через несколько дней после того сообщил своему брату со счастливой застенчивостью: «Ты уже, возможно, знаешь, что на подступах к Москве мне ночью удалось сбить вражеский самолет. Советское правительство высоко оценило мою работу: мне присвоено звание Героя Советского Союза. Это большая честь. Мне как-то даже не верится. Ну что я такого особенного сделал? Не сомневаюсь, что и ты сделал бы то же самое…»

А спустя еще несколько дней в ответ на поздравительное письмо московских областного и городского комитетов ВЛКСМ Виктор писал: «…Обещаю всегда смело и храбро, не щадя крови и самой жизни своей, бить фашистских стервятников». И он готов был отдать свою жизнь, не задумываясь, отдать ради тех, кого он защищал. Иначе он и не представлял себе свою жизнь сейчас.

Он так и писал в заявлении в партийную организацию о приеме его в ряды Коммунистической партии. Так и говорил на первом антифашистском митинге советской молодежи осенью 1941 года.

Юный, стройный, стоял он тогда на трибуне Колонного зала Дома союзов. Он говорил о мужестве и бесстрашии своих товарищей — летчиков, о любви их к жизни.

— Мы не боимся смерти, но мы не хотим погибать. Мы хотим уничтожить врага, а самим остаться в живых, чтобы бить его, бить до победного конца.

Мои молодые фронтовые друзья!..

Каждый на своем посту — громи своей работой врага!

Каждый на своем посту — учись разить врага в самое сердце!

Поднимайся, молодежь! Не отдадим фашистским бандитам своей юности!

Да, советские летчики не отдавали врагу своей юности, они, побеждая в сражениях, гибли юными, чтобы такими вечно остаться в памяти друзей, в памяти всего народа.

Она вся лучилась радостью, эта молодая жизнерадостная женщина. Летчики открыто любовались ее сияющими глазами, легкой походкой и вспоминали своих любимых подруг, таких же нежных и радостных в счастье, твердых в минуту испытания, как Валя — жена летчика Даниленко. Еще больше все обрадовались, когда узнали, что Валя привезла подарки от семей летчиков, эвакуированных в город Переславль-Залесский.

— Что ж, товарищ Даниленко, — сказал майор Королев, — от дежурства я вас сегодня освобождаю.

Со счастливого лица Даниленко сошла улыбка:

— Прошу вас не делать для меня никаких скидок, — твердо сказал он. — Нарушать порядок, установленный в части, я не буду. А Валя… поймет меня.

Даниленко заступил на дежурство и по первой же тревоге ушел в небо.

Валя, сжав кулачки, смотрела, как взмывает его самолет. Она не знала, что видит мужа в последний раз, что это их прощание. Никто этого не знал. Никому и думать об этом не хотелось — слишком бы невероятным, чудовищным это было… Но это случилось. Самолет Даниленко на аэродром не вернулся. Он преследовал врага и был сбит.

В тот вечер Виктор не мог уснуть — Даниленко, как живой, стоял перед глазами. Потом всплыло белое, без единой кровинки лицо Вали…

Виктор рванул воротник рубахи, сел на постели, достал дневник. Нашел последнюю свою запись. Перечитал: «В глубине моих чувств отражались, как дикий кошмар, взрывы немецких бомб, плач раненых детей, стоны стариков, девушек и юношей. Мне казалось, я видел, как маленькие дети простирали свои крохотные ручонки, взывая к нам, летчикам — защитникам Москвы, о помощи, о спасении их жизней, о спасении жизни их отцов, матерей.

Я вспомнил рассказы моей матери о брате Павле, которого утопили в Волге белогвардейцы в годы гражданской войны. Я вспомнил о самоотверженной борьбе комсомольцев — героев произведения Н. Островского «Как закалялась сталь» с оккупантами и белогвардейцами. Мне так и хочется сказать: «На меня надейтесь, я не подведу». В моем сознании возникла гордая мысль о том, что я являюсь воспитанником Коммунистической партии, Ленинского комсомола, что на мою долю выпала сложная и почетная задача — защищать столицу любимой Родини от фашистских варваров».

Виктор вспомнил, что это он записал в ночь перед тараном. А сейчас он напишет, что клянется мстить врагам и за Даниленко, и за всех юных и смелых, кто пал от рук коварного врага. Он взял ручку. Подумал. Отложил ее. Закрыл дневник. Нет, он напишет завтра, когда дернется с полетов, когда ему будет о чем писать.

На следующий день девять советских истребителей во главе с командиром полка Королевым поднялись в небо для «свободной охоты». Среди них был и Виктор Талалихин.

Самолеты шли двумя группами — ударной и прикрывающей. Погода была самой подходящей — местами облачность опускалась до 100 метров.

Наконец невдалеке от линии фронта командир заметил шесть самолетов противника. Они методически, летая друг за другом, сбрасывали бомбы на наши боевые порядки.

Самсонов и Талалихин набрали высоту, скрылись в густых, белых, как горы хлопка, облаках. Остальные истребители начали сближаться с противником.

Фашисты не ожидали атаки. Строй их рассыпался. И в это время молнией обрушился Талалихин на один из «юнкерсов». Несколько очередей — и враг рухнул вниз. В том же бою товарищи Виктора уничтожили еще два вражеских самолета.