Еще один каламбур вызвал к жизни басню «Чиновник и курица»: нестись в смысле бежать и нестись в смысле давать яйца. Чиновник спешит на службу (несется), а курица несется, сидя в лукошке. Дело, однако, не в этой простодушной шутке, а в том, с какой реалистической яркостью, любовью к деталям прописана сама басня:

И еще две симпатичные мелочи пополнили басенную коллекцию Козьмы Петровича: «Пятки некстати» («У кого болит затылок, / Тот уж пяток не чеши!..») и «Пастух, молоко и читатель» — безвозвратный шуточный бумеранг, брошенный в пространство-время:

За полтора века, что минули со времени создания басен Пруткова, они ничуть не утратили своей простодушной прелести. Можно только восхищаться той душевной грацией, юмором и точностью, с которыми написаны эти очаровательные миниатюры.

И здесь уместно спросить себя: достиг ли Козьма Прутков как баснописец высоты Крылова? Продолжил ли он классическую традицию?

Вспомним наудачу любой крыловский шедевр. Допустим, «Ворону и Лисицу». И сравним с одной из басен Пруткова, хотя бы с теми же «Кондуктором и тарантулом».

Крылов начинает свою басню с конца — с традиционной морали, а первая сюжетная строка:

Отличное начало с легкой, разведенной по сторонам строки аллитерацией:

Этот «вороний сыр» — будущее «яблоко раздора» — автор вводит сразу же, без всякой экспозиции.

Но чем хуже «эпический» прутковский зачин?

На горы и так тяжко взбираться, а тут еще экипаж тяжел: двойная тяжесть. А теперь прислушайтесь к звукописи первой строки:

Крылов сыплет перлы народной лексики и льстивого умиления:

А Прутков, соответствуя своей теме, блещет иностранными словечками:

Согласимся с тем, что роскошь письма тут вполне сравнимая.

Дальше.

Крылов язвит тщеславие: Ворона поддается на Лисью лесть, каркает — и теряет сыр.

Прутков язвит ловкачество: тарантул решил прокатиться бесплатно — и за это пострадал.

Вот два человеческих порока: тщеславие и желание жить задарма.

Оба наказаны, как и положено в классической басне.

И все-таки мы чувствуем, что тут что-то не так. Есть различие. В чем оно?

Крылов мастерски изображает лесть Лисы, тщеславие Вороны и назидательно ее наказывает. Вот его цель. Она достигнута. Всё.

Прутков с не меньшим мастерством изображает и наказывает халяву, но не это его цель. Его цель состоит в том, чтобы спародировать басню как жанр.

Крылов представляет смешной Ворону.

Прутков представляет смешным баснописца.

Здесь происходит смена целеполагания. Оно переносится с персонажа на автора. В этой смене объектов смеха и заключена новизна Козьмы. Юмор меняет своего адресата.

Крылов высмеивает человеческий порок.

Прутков, пародируя высмеивание порока, шутит над жанром как таковым, шутит над Крыловым. Они, басня и баснописец, — его главный интерес, а, конечно, не гонимая веником скотина, попавшая под горячую руку (и под горячую ногу) дону кондуктору (в Пиренеях не пошалишь!).

Басни Пруткова по форме виртуозно имитируют классическую басню, но по существу они есть пародия на нее.

В них возникает эффект двойного смеха: во-первых, очевидного, вызванного комизмом положения; а во-вторых, скрытого, вызванного пародийным воплощением ситуации.

Таким образом, Прутков по сравнению с Крыловым как бы удваивает комическое впечатление, и это удвоение обеспечено тем обстоятельством, что Козьма так рисует сюжет, что в его рамках шутит и над жанром, и над его столпом.

Крылов являет нам мудрость басни.

В пику ему Прутков под маской лукавой наивности являет нам глупость басни.

И, к величайшему нашему изумлению, оказывается, что «глупый» смех радует нас ничуть не меньше, чем смех «умный».

Коротко говоря, возревновав к славе Крылова, Козьма Петрович не пошел проторенной дорожкой, не стал умножать классическую традицию, а преобразовал жанр, создав пародию на басню, то есть юмор на юмор, и извлек из своего новаторства удвоенный комический эффект.