И все же детские годы оставили у Пушкина мало отрадных воспоминаний. Недоставало душевного внимания к своеобразной внутренней жизни ребенка, даже самой обыкновенной нежности к нему. До сих пор не вполне выясненные обстоятельства рано вызвали непонятное охлаждение родителей к старшему сыну, столь контрастирующее с их обожанием младшего — Льва (родился в 1805 году). Впоследствии хорошо осведомленные о всех обстоятельствах жизни Пушкина его начальники по Коллегии иностранных дел сообщали в официальном документе: «Исполненный горестей в продолжение всего своего детства, молодой Пушкин покинул родительский дом, не испытывая сожаления. Его сердце, лишенное всякой сыновней привязанности, могло чувствовать одно лишь страстное стремление к независимости…» Есть основание полагать, что этот отзыв был подсказан Карамзиным, пытавшимся в то время смягчить участь ссылаемого поэта. Немного позже знавший членов семьи и личных друзей поэта Анненков уверенно сообщал, что до самого 1815 года родные смотрели подозрительно на творческие занятия Александра: «Поэзия молодого Пушкина казалась шалостью в глазах близких ему людей и встречала постоянное осуждение».

Трудно объяснить причины такого неприязненного отношения культурной семьи к одаренному мальчику, который, по позднейшему свидетельству его отца, «оказывал большие успехи в науках и языках и, еще в ребячестве, отличался пылким нравом, необыкновенной памятью и, в особенности, наблюдательным не по годам умом».

Тем не менее самый факт, установленный приведенными свидетельствами современников, не подлежит сомнению. Родители относились к Пушкину с непонятной сдержанностью. Внимание и оценку он встречал у посторонних, подмечавших в подростке черты необычайной одаренности. Замечательный педагог Реми Жиле как-то обратил внимание на сына Сергея Львовича, жадно слушавшего салонных поэтов и ораторов: «Чудное дитя! Как он рано все начал понимать».

Такая оценка свидетельствует о том теплом внимании к детской личности, которого Пушкин не встречал со стороны своих родителей. Детство его, как и вся последующая жизнь, несмотря на обилие культурных впечатлений и поэтических замыслов, было горестным и одиноким. Непонимание и неприязнь были его уделом уже в родительском доме.

VII ПЕРВЫЕ СТРОФЫ

Кресла в гостиной расставлены рядами, а ширмы превращены в кулисы. Сергей Львович и дядя Василий, закутавшись наскоро в архалуки и шали, бойко ведут оживленную французскую беседу. Забавно и весело звучит диалог Мольера, насыщенный веселыми остротами сатирической комедии и сочными шутками народного фарса, В публике сдержанный смех и легкий шепот одобрения. Дети, словно завороженные, следят за потешным единоборством Сганареля с Панкрасом.

Блестящий драматургический текст глубоко западает в сознание подрастающего поэта. Неудивительно, что один из первых жанров, прельстивших Пушкина, назван его сестрой «маленькими комедиями»; они импровизировались на французском языке и явно вдохновлялись Мольером. К этому именно виду одноактных веселых пьесок принадлежат такие образцы мольеровского театра, как «Смешные жеманницы», «Брак поневоле», «Мнимый рогоносец». Характерный признак этих коротеньких пьесок — анекдотичность сюжета, острота интриги, бойкая трактовка темы, радостная развязка. В центре обычно — забавный обман или комическое недоразумение, порождающее ряд игривых положений.

Дошедшее до нас заглавие одной из ранних пьес Пушкина свидетельствует о мольеровской традиции. «Escamoteur» собственно не похититель, а скорее плут, пройдоха. Известно, какую огромную роль в композиции мольеровских комедий играет момент ловкого обмана. Возможно, что в своем раннем опыте маленький автор вдохновлялся «Плутнями Скапена», где эта тема разработана наиболее изобретательно и остро.

МОЛЬЕР (1622-1673)

С гравюры Боварле по портрету Бурдона.

«…Камердинер Мольер при дворе смеялся над придворными» (1834)

Творец «Тартюфа» привлекал пока своими веселыми интригами и комическими типами. Вскоре он будет воспринят как «Мольер-исполин», как поэт и мыслитель, выражающий в легких комедийных формах свою приверженность природе, разуму, освободительным идеям эпохи. Ученик материалиста Гассенди и вольнодумца Скаррона, борец с «кабалой святош», воинствующий атеист в «Дон-Жуане», он незаметно формировал и оттачивал мысль будущего автора «Пира во время чумы». Мольер оказался для Пушкина одной из самых живых связей с бунтарским духом французского Возрождения.

С первой комедией Пушкина связано его обращение к другому жанру, характерному для французской поэзии XVIII века, — к эпиграмме. Как известно, сестра Ольга освистала пьеску «Escamoteur». Брат, по ее словам, «не обиделся и сам на себя написал эпиграмму».

За что, скажи мне, «Ловкий вор»

Освистан зрителем партера?

Увы! За то, что стихотвор

Его похитил у Мольера.

7

«В то же время пробовал сочинять басни», продолжает сестра поэта свой рассказ о его первых творческих опытах. Лафонтен был чрезвычайно популярен в России и оказывал заметное воздействие на русских поэтов своими сказками и веселыми притчами. Пушкин рано полюбил «Ванюшу Лафонтена» и одновременно узнал двух видных русских баснописцев. Отмечая ранний интерес сына к поэзии, Сергей Львович сообщал: «С таким же любопытством внимал он чтению басен и других стихотворений Дмитриева и родного дяди своего Василия Львовича Пушкина, затвердил некоторые наизусть и радовал тем почтенного родственника, который советовал ему заниматься чтением наших поэтов, приятным для ума и сердца». Александр последовал этому совету.

С детства лучшими друзьями Пушкина становятся книги. Поэты старой Франции и «прозаики шутливы» — подлинное увлечение его ранних лет и первая его школа. Вот почему библиотека Сергея Львовича приобретает первостепенное значение для понимания умственного роста его сына.

Свидетельства ближайших родственников дают довольно отчетливое представление о составе этого старинного книгохранилища, питавшего раннюю любознательность Пушкина. Французские классики XVII и XVIII веков, сочинения Лафатера и Галля по френологии и физиогномистике, плеяда «малых» парижских стихотворцев — вот что в основном заполняло эти книжные шкафы. Имена Вольтера, Кондильяка, Руссо, Лафонтена, Расина, Буало, Делиля, которые называет в своих посланиях Василий Львович, столь связанный с братом личной дружбой и общими вкусами, имеют несомненное значение и для суждения о ранней начитанности его гениального племянника. Стихи лицейского периода позволяют еще точнее судить о первых чтениях их автора. Имена Парни, Лафара, Шолье, Вержье, Грекура, мелькающие й этой ранней лирике, вполне подтверждают свидетельство Льва Сергеевича: «Пушкин был одарен памятью неимоверною и на одиннадцатом году уже знал наизусть всю французскую литературу». Наконец, и в позднейших страницах поэта имеются сведения о его первых чтениях. (Полина в «Рославлеве» прочитывает всю отцовскую библиотеку, где представлена французская словесность от Монтескье до романов Кребильона.)

Пушкин рано узнал древних авторов. По сообщению Ольги Сергеевны, брат ее уже девяти лет «любил читать Плутарха». Следует отметить глубокий драматизм и подлинную героику этих исторических портретов, которыми так рано увлекся Пушкин. Биограф-моралист Плутарх стремился наиболее полно вскрыть великодушие и стойкость мужей Греции и Рима, чтобы возвести их в некий образцовый тип для будущих поколений. Эта богатая сокровищница преданий о подвигах античных политиков и поэтов оказалась неисчерпаемым источником тем и образов для трагиков позднейших столетий — Шекспира, Расина, Корнеля. Столь характерный для «Параллельных жизней» культ республиканской доблести, наряду с возмущением «тиранами», вызвал в Европе повышенный интерес к Плутарху в эпоху Просвещения и особенно в годы Революции. Им восхищается Руссо, им зачитывается юноша Бетховен. Примечательно, что и Пушкин уже в детстве черпает богатые запасы энергии из этих книг о героях древности. Ранний читатель Плутарха, он, вероятно, вынес из этих страниц свойственное ему впоследствии ощущение жизни, как арены великой борьбы.