Кротова уже приближалась к мальчишке, занятому разглядыванием капитана и ничего не подозревавшему.

Старик отрицательно покачал головой, вскинул глаза на лицо Бунцева и снова воззрился на унты.

«Ах, черт! — подумал капитан. — Заметил… Вот обутка проклятая!..»

— Камарад! — сказал он. — Салуд, камарад!

Теперь он стоял в двух шагах от старика, и собачонка крутилась возле самых бунцевских ног. Пастух палкой отпихнул собаку, недовольно прикрикнул на нее, избегая глядеть на пилота.

Бунцев улыбался и улыбался, а сам следил за каждым движением старика и за Кротовой. Та уже подошла к мальчишке, положила ему руку на плечо, и паренек отшатнулся, но Кротова держала крепко. Она нагнулась, видимо уговаривая мальчишку не пугаться.

Старик заметил взгляд пилота, устремленный куда-то вдаль, обернулся, увидел радистку, сунулся было к подпаску, но оглянулся на Бунцева и выпустил палку…

— Тихо! — сказал Бунцев, поднимая пистолет. — А ну, тихо! Садись!

Пастух растерянно и враждебно мигал тусклыми глазами.

— Садись! — приказал Бунцев и показал рукой на землю. — Садись.

Пастух, наконец, понял. Еще раз оглянувшись на подпаска и на овец, он нехотя опустился на землю.

— Ничего, ничего, — успокаивающе сказал Бунцев. — Только сиди спокойно. Ничего плохого мы тебе не сделаем. Понимаешь?

Кротова вела паренька к опушке.

Пастух, сердито шамкая, произнес длинную непонятную фразу.

— Порядок, порядок! — сказал Бунцев. — Ты, отец, только не шуми, и будет полный порядок!

— Апукам! — крикнул мальчишка. — Миткел некик?[3]

Он уперся и не хотел подходить близко.

— Пусть сядет! — властно сказал Бунцев старику, хлопая ладонью по земле и кивая на мальчонку. — Пусть сядет!

Старик, не оборачиваясь, негромко позвал мальчика. Тот подошел.

— Эй, орел! — подмигнул Бунцев испуганному мальчишке. — Ты же мужчина! Чего же ты?

Мальчик, покосившись на угрюмого старика, сжал губы и недобро сверкнул на чужого острыми черными глазенками.

— Миткел нектек? — заносчиво выкрикнул он. — Эленьген, вадь ше-гитшейгюль эгест а вилагот течхивем![4]

— Ты чего-нибудь понимаешь? — беспомощно спросил капитан у радистки.

Кротова, не выпуская плеча мальчика, потрясла головой:

— Они не говорят по-немецки. Только по-венгерски.

Она нагнулась:

— Сядь, милый. Сядь. Мы друзья. Ну?

Мальчишка смотрел на пастуха.

— Юль, Лайош. Некик федверь ван. Юль чак, — сказал старик, не поднимая головы. — Нем самит, юль…[5]

Мальчишка дернулся, высвобождая плечо, подошел к старику и опустился рядом с ним, непримиримо разглядывая Бунцева и Кротову.

— Надо им как-то втолковать, чтобы не боялись, — сказал Бунцев. — Давай говори чего-нибудь. Хоть по-немецки. Немецкий-то они слышали от фрицев небось.

— Не понимают! — возразила Кротова, присаживаясь возле капитана. — Не знаю, как быть…

Она сняла шлем, тряхнула короткими белесыми волосами, посмотрела на мальчишку, который косился зверенышем, и заговорила со стариком:

— Мы не немцы. Мы словаки. Понимаешь?

Старик оттянул пилотку, наставил ухо, вздохнул.

— Тудатлан эмбер вадик. Мить акарьяток тэйлем эш фиуктол?[6] — сказал он.

— Скажи, что мы с добром к нему, — подсказал Бунцев. — Втолкуй как-нибудь!

Кротова прищелкнула языком, хлопнула по колену шлемом.

— Мы не воюем, — сказала она. — Понимаешь? Война — нет. Пуф-пуф — нет, плохо. Мы — домой.

Она показывала жестами и мимикой, что они с Бунцевым не хотят стрелять, что стрелять — это плохо, что им надо идти далеко-далеко, к себе.

Пастуха успокоили мирные интонации странной женщины. Он внимательно следил за руками радистки, за ее лицом, но когда Кротова умолкла, напряженно ожидая ответа, пастух покачал головой.

— Нет акарс тюзел, де ез айти хордод?[7] — И показал черным, потрескавшимся пальцем на кобуру Кротовой и на пистолет, который держал капитан.

Бунцев убрал пистолет, показал старику пустые руки.

Пастух внимательно смотрел на ладони капитана — широкие, мозолистые, и, когда Бунцев опустил было их, требовательно протянул свою черную ладонь.

— Адь некюнк, керюнк нейз![8]

Бунцев с готовностью положил руку на ладонь старика. Тот оценил эту готовность, кивнул, перевел взгляд с бунцев-ских мозолей на широкое, небритое лицо капитана и, похоже, стал что-то понимать.

— Параст вадь?[9] — спросил старик. — Э?

Он взял воображаемые вожжи, причмокнул губами, взмахнул воображаемым кнутом, потом указал на землю. — Параст вадь, э? Крестьянин, э?

Капитан понял, о чем спрашивает старик.

— Точно, отец! — обрадованно закивал и он. — Точно! — И изобразил, что налегает на плуг.

Он считал себя вправе немного прилгнуть. Разве бесчисленные предки капитана не были простыми крестьянами и разве не имел он прав на это великое родство?

Старик, похоже, повеселел.

— Де э?[10] — показал он на радистку.

— Невеста, — сказал Бунцев. — Медсестра и моя невеста. Со мной идет. Придем домой — и поженимся.

Улыбаясь, он обнял Кротову за плечи и притянул к себе. Пастух глядел недоверчиво. Поскреб нос. Отрицательно покачал головой.

— Ми дейльбол хозудод? Э нет пар некед[11].

Кротова густо покраснела, уловив смысл произнесенных стариком слов, и попыталась отстраниться от Бунцева. Старик улыбался насмешливо. Но Бунцев не отпускал радистку.

— Невеста, — твердо сказал он. — И все, отец. А насмешек я не люблю.

Сурово сведенные брови пилота заставили старика смешаться. Он опустил складчатые, коричневые, как у ящерицы, веки, легонько вздохнул, неприметно пожал плечами: ваше, мол, дело, только жаль мне тебя, парень…

Кротова высвободилась, наконец, и, алая от смущения, натягивала шлем.

— Брось, слышь? — сказал ей Бунцев. — Плюнь на этого старого хрена… Не верит, и ладно… Нам-то что?

Мальчишка, сидевший до сих пор безмолвно, отрывисто засмеялся, что-то сказал. Старик цыкнул на огольца, тот присмирел.

— Спросите, товарищ капитан, откуда они, — проговорила Кротова, не глядя на Бунцева. — Большая ли деревня? Есть ли немцы?

— Сейчас, — ответил Бунцев. — Погоди. Может, я табачком разживусь?

Табачок у пастуха нашелся, нашлась и затертая газетка. Они с Бунцевым скрутили по цигарке, закурили.

— Ух, хорошо! — сказал Бунцев, глубоко затягиваясь и выпуская струю дыма. — Ух! Свой, что ли? Сам, говорю, сажал, отец?

Как это ни странно, венгр понял вопрос и покивал со скромной гордостью мастера, польщенного вниманием знатока.

— Хорошо! — еще раз похвалил Бунцев. — Ох…

И поперхнулся: мальчишка внезапно вскочил, бросился прочь от сидящих.

Кротова закусила губу, ее узкие глаза сузились еще больше. Она побледнела. Крылья побелевшего острого носика раздулись.

Старик испуганно вскинул голову.

— Лайош! — закричал он надтреснутым голосом.

— Баранек! — не оборачиваясь, прокричал мальчишка. — Марш иннен, рондак, марш![12]

Собачонка, прикорнувшая возле пастуха, уже мчалась следом за парнишкой.

Она обогнала мальчика и первая набросилась на животных, трусивших в поле.

Овцы шарахнулись обратно.

Мальчишка, размахивая палкой, бранил их.

Бунцев передохнул, покосился на радистку. Та быстро отдернула руку от пояса.

Старик не заметил ее жеста.

— Дьере висса![13] — позвал он мальчика.