С другой стороны, он стремился продвинуть в русские журналы произведения Флобера, Золя, Мопассана, Гейне и других писателей. Не надеясь на то, что новеллы Флобера «Иродиада» и «Легенда о Юлиане Странноприимце», написанные «мраморным слогом», смогут быть достойным образом переведены для русских читателей, Тургенев сам взялся за их перевод и отнесся к этой задаче с исключительным усердием. Это был, как он говорил, «труд любви».

Золя всегда вспоминал с благодарностью, что именно Тургенев представил его русской публике в самый тяжелый момент его литературной карьеры. В то время молодой французский писатель подвергался гонениям за свою публицистическую статью «На следующий день после кризиса».

«Ни один журнал, — говорил он, — меня не печатал, я умирал с голода, меня отовсюду гнали, и вот тогда он ввел меня в эту великую Россию, где меня с тех пор очень полюбили».

При содействии Тургенева романы Золя «Проступок аббата Мурэ» и «Его превосходительство Эжен Ругон» были опубликованы на русском языке прежде, чем на французском.

В 1875 году Золя становится по инициативе Тургенева постоянным сотрудником журнала «Вестник Европы», где он напечатал более шестидесяти статей и очерков, касавшихся главным образом вопросов литературы и искусства. Золя утверждал, что Россия возвратила ему веру и силу, предоставив трибуну и живую, отзывчивую аудиторию. В дальнейшем, получив широкое признание в России, Эмиль Золя на все предложения русских издателей неизменно отвечал:

— Позвольте мне прежде переговорить с моим другом Тургеневым: он так много для меня сделал, что я привык ему верить и никакого дела не начинать без его совета во всем, что касается русской литературы и прессы.

Не только Золя, но и Эдмонд Гонкур, Доде, Мопассан единодушно свидетельствовали о сильном и благотворном влиянии на них Тургенева. В беседах с ними русский писатель часто говорил о необходимости изучать прежде всего живую действительность, которая должна быть основой настоящего искусства.

Близость к народу, «тщательное и добросовестное воспроизведение народного быта» — вот что особенно ценил Тургенев в произведениях литературы и искусства.

«Его литературные взгляды, — говорит Мопассан, — имели тем большую ценность и весомость, что он не просто выражал суждение с той ограниченной и специальной точки зрения, которой все мы придерживаемся, но проводил нечто вроде сравнения между всеми литературами всех народов мира, которые он основательно знал, расширяя таким образом поле своих наблюдений и сопоставляя две книги, появившиеся на двух концах земного шара и написанные на разных языках».

Мопассан, как и другие французские писатели того времени, признает, что Тургенев в большой мере способствовал распространению реализма во Франции. Его прогрессивные взгляды на задачи литературы явились для этих авторов своего рода откровением. Старые формы романа, построенного на искусственной интриге, не удовлетворяли Тургенева. Он часто внушал своим французским друзьям, что в основе романа должна лежать действительность, а не надуманные приключения.

Называя себя учеником Тургенева, Мопассан восхищался гениальным романистом, изъездившим весь свет, знавшим всех великих людей своего времени, прочитавшим все, что только в силах прочитать человек, и говорившим на всех языках Европы так же свободно, как на своем родном.

Он ставил Тургенева в один ряд с Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем и говорил, что Россия должна быть обязана Тургеневу глубокой и вечной признательностью, «ибо он оставил ее народу нечто бессмертное и неоценимое — свое искусство… Люди, подобные ему, стяжают любовь всех благородных умов мира».

ГЛАВА XXVIII

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ

Зимы Тургенев проводил в Париже, живя на улице Дуэ, в верхнем этаже дома, приобретенного им и Виардо. В рабочем кабинете Ивана Сергеевича, просто обставленном, стоял большой письменный стол, заваленный книгами и газетами. В особой комнате размещалась библиотека, где на полках находились его любимые книги: сочинения Пушкина, Жуковского, Лермонтова, Гоголя, Шекспира, Шиллера, Гёте, Гейне…

А летом он обычно переезжал в Буживаль, под Парижем, где находилась усадьба Виардо — «Ясени», рядом с которой в живописном парке у него была уютная, небольшая дача, вся в цветах и в зелени.

Один из посетителей парижского дома Полины Виардо познакомился у нее в 1872 году с Тургеневым.

Он оставил воспоминания о встречах здесь с русским писателем. Рисуя обстановку, в которой проходила жизнь в салоне артистки, мемуарист, не пожелавший назвать свое имя, замечает, что Полина Виардо была окружена блестящим музыкальным обществом. «Пожалуй, не было в Европе ни одного замечательного артиста, который не знал бы госпожу Виардо и не посетил бы ее, приезжая в Париж. Все музыкальные знаменитости мира, — говорит он, — вереницей прошли передо мной».

Наклонность молодого человека к музыке и его страсть к изучению языков пришлись по душе Тургеневу.

— Вы обязательно должны изучить русский язык, — сказал ему однажды Иван Сергеевич. — Наш язык мало известен, но он очень богат, поверьте мне, вы получите большую радость, познав его. Не забывайте, — добавил он, — что изучить новый язык — это все равно, что обрести новую душу.

Молодой человек не пренебрег советом Тургенева и вскоре поступил в школу восточных живых языков. Через четыре года он получил аттестат переводчика. Тургенев подарил ему тогда многие из своих сочинений, которые тот мог уже прочитать и оценить в оригиналах.

Впоследствии автору воспоминаний довелось побывать и в Буживале в усадьбе «Ясени». Приглядываясь здесь к Тургеневу, он отметил, что Иван Сергеевич чувствовал себя легко в близкой ему семье и был, насколько то возможно, счастлив, хотя не скрывал ни от кого постоянной тоски по родине.

Вскоре после появления романа «Новь» в журнале Тургенев приехал в Петербург и через несколько дней посетил тяжело больного Некрасова.

Еще прежде, узнав о болезни поэта, он порывался написать ему примирительное письмо, но боялся, что оно произведет на Некрасова тягостное впечатление и покажется ему предсмертным вестником.

Но Некрасов сам сознавал, что дни его сочтены.

«Скоро стану добычею тленья…» — писал он в эти дни в «Последних песнях».

Он просил передать Тургеневу, что не хочет умереть, не повидавшись с ним. «Ведь я его всегда так любил и люблю до сих пор», — говорил Некрасов.

Этой встрече Тургенев посвятил стихотворение в прозе «Последнее свидание»:

«Мы были когда-то короткими, близкими друзьями… Но настал недобрый миг — и мы расстались, как враги.

Прошло много лег… И вот, заехав в город, где он жил, я узнал, что он безнадежно болен и желает видеться со мною.

Я отправился к нему, вошел в его комнату… Взоры наши встретились. Я едва узнал его. Боже! что с ним сделал недуг!..

Желтый, высохший, с лысиной во всю голову, с узкой седой бородой, он сидел в одной, нарочно изрезанной рубахе… Он не мог сносить давление самого легкого платья. Порывисто протянул он мне страшно худую, словно обглоданную руку, усиленно прошептал несколько невнятных слов — привет ли то был, упрек ли — кто знает? Изможденная грудь заколыхалась — и на съёженные зрачки загоревшихся глаз скатились две скупые, страдальческие слезинки.

Сердце во мне упало… Я сел на стул возле него — и, опустив невольно взоры перед тем ужасом и безобразием, также протянул руку. Но мне почудилось, что не его рука взялась за мою. Мне почудилось, что между нами сидит высокая, тихая, белая женщина. Длинный покров облекает ее с ног до головы… Никуда не смотрят ее глубокие, бледные глаза; ничего не говорят ее бледные, строгие губы… Эта женщина соединила наши руки… Она навсегда примирила нас.

Да… смерть нас примирила…»

Через полгода, получив известие о смерти поэта, Тургенев заметил: «С Некрасовым умерла большая часть нашего прошедшего и нашей молодости…»

Прошло еще несколько месяцев, и Тургенев неожиданно получил после многолетнего молчания письмо от Льва Николаевича Толстого, в котором тот писал, что ему хотелось бы возобновить их прежние отношения, забыть о давней ссоре.