В небольшой статье, посвященной памяти Жорж Санд, Тургенев напомнил о том восторженном удивлении. которое вызвали ее первые романы в России.

В эти дни он писал Флоберу: «Смерть госпожи Санд причинила мне большое горе. Я знаю, что Вы были в Ногане на похоронах, я хотел дать телеграмму от русской публики с выражением сожаления, но воздержался из-за смешной скромности, из-за боязни «Фигаро», рекламы — всяческих глупостей, наконец!

Русская публика была одна из тех, на которую госпожа Санд имела наибольшее влияние, и это надо было сказать. Бедная, дорогая госпожа Санд, она нас обоих любила, Вас в особенности, это понятно; какое у нее было золотое сердце! Полное отсутствие мелких, ничтожных, фальшивых чувств! Какой прекрасный человек и какая добрая женщина!»

«Вы правы, что горюете о нашем друге, — отвечал ему Флобер, — она очень Вас любила и называла не иначе, как «милый Тургенев»!».

Относясь с глубокой симпатией к Санд, как к человеку и писательнице, ценя и уважая Проспера Мериме, Тургенев испытывал совершенно особенное чувство к Гюставу Флоберу. Он относил его к числу немногих бесконечно дорогих ему людей.

Флобер отвечал ему тем же, говоря, что не знает другого человека, с которым он так охотно мог бы делиться своими сокровенными мыслями.

Они познакомились в начале 1863 года и сразу почувствовали взаимное расположение. Тургенев, считавший «Госпожу Бовари» «самым замечательным произведением новейшей французской школы», послал тогда же Флоберу книгу своих избранных повестей и рассказов, изданных на французском языке под названием «Картины из русской жизни».

Некоторые произведения Тургенева были, по-видимому, хорошо известны Флоберу и до личного знакомства с ним. В своем первом письме к нему он писал:

«Дорогой господин Тургенев! Как я Вам признателен за Ваш подарок… Давно уже Вы являетесь для меня мэтром. Но чем больше я Вас изучаю, тем более изумляет меня Ваш талант. Меня восхищает страстность и в то же время сдержанность Вашей манеры письма, симпатия, с какой Вы относитесь к маленьким людям и которая насыщает мыслью пейзаж… Точно так же, как чтение «Дон Кихота» вызывает у меня желание ехать верхом на коне по белой от пыли дороге и есть в тени утеса оливки и сырой лук, так, читая Ваши «Картины из русской жизни», мне хочется трястись в телеге по снежным просторам и слушать волчий вой. От Ваших произведений исходит терпкий и нежный аромат, чарующая грусть, которая проникает до глубины души. Каким Вы обладаете искусством! Какое сочетание умиления, иронии, наблюдательности и красок! И как все это согласовано! Как Вы умеете вызывать все эти впечатления! Какая уверенная рука!

Оставаясь самобытным, Вы не выходите из рамок обычного. Сколько я нашел в Вас перечувствованного, пережитого мною!.. В «Трех встречах», в «Якове Пасынкове», в «Дневнике лишнего человека»… всюду… Я был очень счастлив познакомиться с Вами две недели тому назад и пожать Вам руку».

Между ними завязалась переписка. Они стали встречаться, но в шестидесятые годы они и писали друг другу и встречались не так часто, как в семидесятые, когда Тургенев переселился снова в Париж.

Иван Сергеевич не раз гостил у Флобера в его усадьбе Круассе под Руаном и, в свою очередь, настойчиво звал его провести вместе лето в Спасском. Но «неистового» в работе Флобера невозможно было оторвать от письменного стола. Он даже и на путешествие в Ноган к Жорж Санд соглашался с большим трудом, хотя искренне скучал без ее общества.

«Почему нельзя жить вместе?

Почему так плохо устроена жизнь! — писал Флобер Ж. Санд весной 1873 года после возвращения из Ногана вместе с Тургеневым. — Оба Ваших друга… философствовали на эту тему по дороге из Ногана в Готору, приятно покачиваясь в Вашей карете, запряженной парой быстро мчавшихся добрых коней».

В их взглядах на литературу и искусство было немало общего. Они внимательно прислушивались к критическим суждениям и советам друг друга, считая, что никто лучше собрата по перу не разберется в плане, в композиции, в стиле, в деталях произведения, что одобрение настоящего художника есть лучшая награда за труд.

«Какой слушатель! И какой критик! Он ослепил меня глубиной и ясностью своих суждений… Ничто от него не ускользает», — так передавал Флобер свое впечатление от разговора с Тургеневым по поводу драмы «Искушение святого Антония».

Флобер восторженно отзывался о «Вешних водах», о «Несчастной», о «Первой любви», о «Накануне» и других произведениях Тургенева: «Вы хорошо знаете жизнь, мой друг, и умеете рассказать то, что знаете, а это более редкий случай. Я хотел бы быть учителем словесности, чтобы разъяснять Ваши книги…»

В ответ на один из таких отзывов Тургенев писал: «Я чувствую, что мастер стоял перед моей картиной, смотрел на нее и одобрительно кивнул головой…»

В Круассе, где Флобер жил постоянно, Тургенев приехал в первый раз в ноябре 1868 года, когда тот работал над романом «Воспитание чувств». Он пробыл там недолго — всего лишь день. Желая услышать мнение знатока, посвященного в тайны писательского мастерства, Флобер познакомил своего гостя с отдельными главами «Воспитания чувств». Они произвели на Тургенева большое впечатление.

Уезжая, он просил Флобера прислать ему и другие главы романа. Просьбу его Флобер исполнил, и 24 ноября Тургенев писал своему другу: «Если весь Ваш роман так же сильно написан, как те отрывки, которые Вы мне прислали, то Вы создали шедевр!»

Флобера и Тургенева сближали не только общность литературных вкусов, любовь к искусству и широкая эрудиция, но отчасти и сходство характеров.

Они любили бывать вместе, и им казалось, что они никогда не наговорятся вдоволь. Постепенно обоюдная симпатия перешла в неразрывную интимную дружбу.

После франко-прусской войны 1870 года вокруг Флобера объединились наиболее талантливые молодые французские писатели, «внуки Бальзака» — Эмиль Золя, Альфонс Доде и Ги де Мопассан. Через Флобера Тургенев познакомился с ними и примкнул к «кружку пяти». Входившие в этот кружок писатели время от времени встречались на артистических обедах, носивших название то «обедов Флобера», то «обедов освистанных авторов», то есть писателей, подвергавшихся когда-либо резким нападкам со стороны критики или публики.

Альфонс Доде в своей книге «Тридцать лет парижской жизни» так рисует обстановку этих дружеских встреч: «Мы садились за обед в семь часов вечера, а в два ночи еще не вставали с мест. Мы отсылали лакеев (напрасная предосторожность, так как могучий голос Флобера разносился по всему дому) и принимались говорить о литературе. У кого-нибудь из нас всегда была только что вышедшая книга, то «Искушение святого Антония» и «Три повести» Флобера, то «Девица Элиза» Эдмонда Гонкура, то «Аббат Мурэ» Золя. Тургенев принес «Живые мощи» и «Новь», я — «Фромона», «Джека», «Набоба». Мы толковали друг с другом по душе, открыто, без лести, без взаимных восхищений».

Когда Флобер покидал Круассе и приезжал на время в Париж, Тургенев каждое воскресенье посещал его квартиру, где в этот день собирался цвет столичной интеллигенции: писатели, художники, ученые, журналисты, издатели.

Тургенев, по словам Мопассана, обычно приходил первый, и хозяин, радостно встречая его, целовал, как брата. Случалось, что Иван Сергеевич приносил с со. бою книги Пушкина, Гёте, Шекспира и, усевшись в глубокое кресло, свободно переводил своим французским друзьям произведения великих писателей.

Одна из таких встреч запечатлена в дневнике Эдмонда Гонкура — он рассказывает о чтении Тургеневым «Прометея» Гёте: «Слушая этот перевод, в котором Тургенев старался передать нам молодую жизнь рождающегося мира, трепет которого слышится в словах Гёте, я был поражен непринужденностью и в то же время смелостью его выражений».

В семидесятые годы и в начале восьмидесятых Тургенев особенно деятельно способствовал сближению русской и западноевропейских литератур и прежде всего французской. Благодаря его содействию появлялись переводы на французский, английский, немецкий языки сочинений Пушкина, Гоголя, Крылова, Лермонтова, Салтыкова-Щедрина, Писемского. К некоторым изданиям он давал предисловия, популяризируя за рубежом лучшие произведения русской литературы.