Впрочем, в дальнейшем, видя, что Хрущев все больше увлекается либеральными реформами, Серов стал «поглядывать на сторону», исподволь подыскивать себе другую, более надежную опору. Микоян подробно повествует о кремлевских интригах и внутригрупповой борьбе вокруг Хрущева с целью развести Серова с «хозяином».

В характере Хрущева было много черт, взращенных в сталинском окружении. Он был коварен, нетерпим к людям, склонен к самодурству и произволу. Но в нем было и многое другое, исходившее от народных корней этого простолюдина. «Но я видел и его положительные качества, — пишет А. Микоян о тогда уже давно отставленном Хрущеве. — Это был настоящий самородок, который можно сравнить с неотесанным, необработанным алмазом. При своем весьма ограниченном образовании, он быстро схватывал, быстро учился. У него был характер лидера: настойчивость, упрямство в достижении цели, мужество и готовность идти против сложившихся стереотипов».

Хрущев постепенно отдалялся от Серова. Но не спешил сдавать своего порученца. Летом 1958 года тот все еще заправлял Лубянкой.

Однако чем больше слабели позиции И. Серова, тем везучей и удачливей становились его противники. Постепенно самые тяжкие обвинения против винницких подпольщиков рассыпались и отпали. А в ноябре 1957 года издательство «Молодая гвардия» впервые выпустила повесть Д. Медведева «На берегах Южного Буга» в Москве. Для отдельного издания сочинение покойного писателя дорабатывал его соавтор по пьесе «Сильные духом» кинодраматург А.Б.Гребнев.

А уже две недели спустя, то есть почти за год до поездки на Гидрострой, П.П.Вершигора напечатал свой отзыв на страницах той же «Литературной газеты»:

В строках газетного отзыва можно уловить, пожалуй, нотки армейского поминовения над гробом павшего товарища. И это не слуховая иллюзия. Потому что автор газетной статьи одновременно внутренне давал слово пройти еще остававшийся отрезок пути и довести оплаченное дорогой ценой дело до конца.

С этой клятвой «полуштрафной» писатель-партизан и прибыл на Волгу, чтобы поставлять газетные очерки об открытии Куйбышевской гидростанции, а еще больше — для возможной встречи с Н.С.Хрущевым.

Вернусь к записям из дневника.

«Девятого (августа) в полдень я вместе с собкором «Советской России» Александром Дурасовым прикатил на ГЭС. К концу дня ожидался приезд правительственной делегации. На станции, вернее, на маленьком полустанке «Жигулевское море», где, кроме асфальтированного перрона и небольшой, тоже асфальтированной площадки вокруг белого здания вокзала, больше ничего другого и нет, уже с утра жарилось на солнце много штатских, рослых, цветущих ребят, в прекрасных шерстяных костюмах и, как правило, в темных защитных очках (охрана КГБ). Тут же на площадке генерал-полковник муштровал роту почетного караула. В три шеренги стоял духовой оркестр.

К пяти часам из городков гидростроителей натекло много народа. «Победы» и «ЗИМы», пробираясь сквозь толпы, отчаянно пипикали. Приближался час, к которому готовились почти год…

Корреспондентов, которых понаехало много, обком обеспечил пропусками. К тому же за Вершигорой, у которого, как у Черномора, сила была в бороде и в высовывавшихся из-под нее золотых регалиях — Звезды (Героя) и лауреатской медали, — я чувствовал себя довольно уверенно. Мы стояли в первых рядах, у самых железнодорожных путей. На рельсах с киноаппаратами, в беретах и синих бумажных куртках, вертелись чешские журналисты. На перроне сгрудилась обкомовско-гидростроевская делегация встречающих.

Наконец, подошел специальный поезд из нескольких вагонов…

Минуту из него никто не выходил. Минута лихорадочного разглядывания вагонов поезда, мысленного гадания — откуда, из какого вагона выйдут? Из этого, с большими шелковыми занавесками на окнах, который в середине? Есть еще вагон-ресторан. Или — из двух крайних вагонов?

Вышли из среднего. Первым — секретарь обкома М.Т.Ефремов, за ним, приветственно размахивая рукой, Хрущев, потом Суслов и другие. Никита Сергеевич нагнулся к подбежавшим к вагону с цветами пионерам (почему-то у нас всегда для этой роли используются пионеры?!)… Минуту его не было видно.

Затем все они направились на пристанционную площадку. Аплодисменты. Кто-то натужно и заученно крикнул заранее подготовленное: «Центральному Комитету партии, ура, товарищи!» Но почему-то его не поддержали.

Хрущев остановился от меня в двух шагах. Офицер почетного караула, с эспадроном на плече, отдавал рапорт Председателю Совета Министров СССР. Я смотрел, впитывал в себя образ человека, с которым связаны все события, происшедшие после 1953 года. Значительная минута…

Никита Сергеевич — среднего роста, очень полный, полнота ему мешает, он чуть неуклюж. Когда он стоял ко мне спиной, принимая рапорт, вот что бросилось в глаза, — это по-мальчишески оттопыренные хрящевидные уши, я бы сказал, простонародные уши. Лицо и (лысая) голова у него покрыты ровным изжелта светло-коричневым загаром.

После того как сыграли гимн, Хрущев, Суслов, худой, высокий, в своем неизменном пенсне, с растрепанными по-юношески волосами и со своей столь же неизменной фуражкой в руках (он и Брежнев очень похожи, как их изображают на портретах; Хрущев не похож, его родинку, например, которую рисуют на всех портретах, я так и не приметил), направились к машинам.

В этот момент огромная толпа народа сзади сделала рывок и прорвала кордоны. Правительственную делегацию оттиснули, меня на какую-то минуту прижало к спине Хрущева. Задние толпы не видели, что делается впереди, и продолжали напирать. Возвышенность момента нарушена, все смешалось. Странное ощущение!

Охрана, изо всех сил работая локтями, с трудом овладела ситуацией. Правительственная делегация по узкому коридорчику еле выбралась из толкучки. Кое-как села в машины и уехала…

На следующий день Н.С. спозаранку, говорят, в шесть утра, уехал осматривать сооружения гидроузла. В полдень, в присутствии журналистов, состоялся осмотр машинного зала (и сам торжественный акт пуска).

Запомнилось лицо директора ГЭС А. Рябошапки (в машинном зале), когда он рапортовал Н.С.Хрущеву: станция работает нормально, действует 16 агрегатов, четыре находятся в резерве. В окостеневшей, вытянувшей руки по швам толстой фигуре этого седеющего, обычно самоуверенного, одетого в дорогие костюмы, цветущего вида сановника было одновременно и усердие, и испуг унтера перед генералом. Синие рыбьи глаза вытаращены, смотрит и от трепета ничего не видит.

Рябошапко, директор мировой гидростанции, еще раз продемонстрировал то, что зовется холопством. Не в пример ему, с какой восточной уважительностью и достоинством держался главный инженер (ГЭС) Саркисов или Иван Васильевич Комзин, который вел себя с простотой и нецеремонностью русского гостеприимного хозяина-хлебосола.

Впрочем, много чинопочитания изначально заложено в самом ритуале. Зачем-то Н.С. заставили перерезать символические ленты на четырех агрегатах, для чего надо было пройти взад-вперед по почти километровому (машинному) залу. Было жарко, люди теснились. Атмосферу дополнительно нагревали «юпитеры», постоянные синеватые вспышки магния. Н.С, видимо, устал. Говорил отрывисто, голос глухой, с хрипотцой. Больше слушал.

Во время обхода машинного зала правительственной делегацией имели место «инциденты». Причем два из них внесла в торжество «неорганизованная семья» Вершигор. Один — маленький и вроде бы для них благоприятный, а другой — скандальный, который чуть было не погубил весь замысел Вершигоры…»