Шолохов думает о романе — как к нему отнесутся идеологи: ведь никому не потрафил и в этой четвертой книге. Конечно же судьба написанного в руках Сталина. В одном из писем того времени Евгении Левицкой воскликнул: «Только бы напечатали, а там хоть четвертуют!»

«Правда» меж тем печатает одно за другим сообщения о державном юбиляре: 20 декабря Сталину присвоено звание Героя Социалистического Труда, через день — «Почетный академик», еще через три его избирают Почетным членом Всесоюзной сельхозакадемии. 21 декабря напечатано постановление об учреждении «20 премий имени Сталина» для деятелей науки, искусства и литературы, «60 Cталинских премий за лучшие изобретения», «18 за выдающиеся достижения в области военных знаний».

Шолоховской «статейки» все нет.

«Оценивать… не злоупотребляя»

В здании ЦК партии на Старой площади еще весной 1939-го у кого-то из членов Политбюро родилась мысль подготовить в честь дня рождения вождя книгу. То будет памятник на века и руководителю советского народа, и самому народу. Назвать решили просто, как это любит вождь: «Сталин. К 60-летию со дня рождения».

Кто же достоин стать ее автором? Цековцы несколько недель составляли и пересоставляли список. В него вошли — понятное дело — все члены Политбюро. Не забыты преданные первой Стране Советов глава Коминтерна болгарин Георгий Димитров, глава испанских коммунистов Долорес Ибаррури, еще несколько зарубежных деятелей. Приглашены в авторы герой-полярник Иван Папанин, герой-летчик Николай Каманин, авиаконструктор Сергей Ильюшин, гордость армии композитор и дирижер Александр Александров… Не забыты и писатели, но почему-то малым числом, среди них Алексей Толстой и Михаил Шолохов. (Когда книга выйдет, Шолохов обратит внимание на заголовок толстовской статьи: «За Родину! За Сталина!» В Великую Отечественную войну, наверное, вспомнил, откуда пошел боевой призыв бесстрашных армейских политруков. Опередил Толстой время.)

Шолоховская «статейка» была передана Сталиным не только в «Правду», но и в редколлегию будущей книги. Там и там, как только ее получили, удивились: всего три страницы типографского шрифта, когда у других по 10–15 страниц и более. Как же это так, романист? Можно предположить, что, когда прочитали, первой мыслью стало желание оспорить указание Сталина ее напечатать. Но кто осмелится возразить?

«Правда» все-таки поосторожничала. «Статейка» появилась в газете только после юбилея: 23 декабря, да и то на третьей странице, стиснутая со всех сторон пространными статьями.

Не зря Шолохов высказал Сталину опаску — станут ли печатать? Он многим рисковал, когда взялся укорять подхалимов: «Мне кажется, некоторые из тех, кто привычной рукой пишет резолюции и статьи, иногда забывают, говоря о Сталине, что можно благодарить без многословия, любить без частных упоминаний об этом и оценивать деятельность великого человека, не злоупотребляя эпитетами».

Так своеобразно в те юбилейные дни Шолохов предостерег Сталина и общество от того, что со временем будет названо «культом личности». (После погромного для памяти вождя доклада Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС в 1956 году, где он развенчивал «культ личности» Сталина, Шолохов остроумно заметил: «Конечно, культ был, но была и личность».)

Высокий смысл его намерений углядели тогда, когда сопоставили, что написал он и что иные поздравители. Сборник открывается письмом ЦК с заголовком «Великому продолжателю дела Ленина — товарищу Сталину!». Заканчивался такой же фанфарной редакционной статьей «Со Сталиным во главе, вперед к коммунизму!».

И каково же было читать шолоховские урезонивания соавторам по юбилейной книге и газете, гораздым на пышные «эпитеты»? А это Молотов, Ворошилов, Каганович, Берия, Микоян, Калинин, Емельян Ярославский… Каждый из них прошел школу подполья, тюрем, ссылок и революционного братства с культом пролетарской прямоты и откровенности. Но давно с ним распрощались и теперь создают культ своего верховного руководителя. Будущий разоблачитель Сталина Никита Хрущев всем своим соратникам дал фору. Напечатал величальную статью — почти стихи в прозе: «Сталин — друг народа в своей простоте. Сталин — отец народа в своей любви к народу. Сталин — вождь народов в своей мудрости руководителя борьбой народов…»

Мала статья, но велика тем, что рассекретила тщательно скрываемое Сталиным: голод 1932–1933 годов и репрессии…

И еще Шолохов отвел от жертв голода страшное обвинение в «саботаже».

Все это отзвук письма Сталину 1933 года. Тогда Шолохов не ответил. Спустя семь лет ответил.

Уже самая первая фраза его письма разоблачала, что не просто — только из-за природной стихии — нагрянул голод. Его сотворили, и он стал именоваться голодомором. Кто виновен? Назвал для Сталина и для будущих читателей без экивоков: «краевое руководство».

Вторая строка письма Шолохова выявила, как был организован именно голодомор: «Под видом борьбы с саботажем в колхозах — лишили колхозников хлеба. Весь хлеб, в том числе и выданный авансом на трудодни, был изъят… В колхозах начался голод».

Саботаж упомянут. Годы тому назад это слово в письме Сталина стало наказом ужесточить изымание хлеба. Шолохов же сейчас написал четко: «…под видом борьбы с саботажем…».

Новое разоблачение в письме: «Многие коммунисты, указывающие руководителям края на неправильность и недопустимость проводимой ими политической линии, были исключены из партии и арестованы».

Шолохов не забыл, что Сталин помог хлебом. Но написал это так, чтобы страна впервые узнала, в каком состоянии принималась эта помощь казаками: «Некоторые из них пришли на собрание сами, многих привезли на подводах, так как от голода и истощения они уже были не в состоянии ходить».

В конце «статейки» все-таки шли юбилейные благодарствия юбиляру в несколько строк. Но странно выписаны — не от автора. Они отданы безыменному персонажу — старику-казаку. Он под пером Шолохова как бы забывает про всенародные торжества и о необходимости «эпитетов»: «После этого за столом начнется разговор о политике, о хлебе, что причитается на трудодни, о всходах озимой пшеницы и о видах на будущий урожай». Все — точка!

Шолохов напомнил Сталину и его окружению, как не надо с народом и как бы надо.

Человек с характером. И никакой осмотрительности…

Последняя глава

Декабрь. Корреспондент «Комсомольской правды» Анатолий Калинин напросился в Вёшки. Шолохов весь погружен в роман, но узнал, что журналист земляк-дончак, родом с хутора Пухляковский, потому не только дал согласие на встречу, но и во многом приоткрылся новому знакомцу.

Однако далеко не все появилось после беседы в газете.

…Шла война с Финляндией. Газетчик не случайно внес в блокнот: «С заснеженного лютой зимой Карельского перешейка мой путь военного корреспондента лег в заснеженную не менее лютой, хотя и мирной зимой Вёшенскую. За окном кабинета Шолохова классический мирный пейзаж: подернутый голубоватым ледком Дон, опушенные снегом лес и степь. А как сам Шолохов чувствовал себя в окружении этого идиллического пейзажа? Долетало ли до него дыхание разворачивающихся под Ленинградом кровавых событий?»

Шолохову интересно узнать от военного журналиста — какова она, эта война? Радио и газеты сообщали только одно, что война идет успешно; уже и правительство для будущей социалистической Финляндии сформировано из политэмигрантов. На самом деле на первом этапе она оказалась провальной для Красной Армии, а потому позорной для Кремля.

На гостя обрушилась куча жадных вопросов. Калинин внес в блокнот наиважное: «Ему изменила сдержанность. Помрачнел… заключил: „Да, драка будет большая. Нельзя недооценивать белофиннов“».

Потом газетчик, окончательно войдя в доверие, разузнал, как завершается «Тихий Дон»: «Работал Шолохов тогда особенно упорно. В те дни, когда дописывались последние главы, он получал много писем. Читатели волновались. „Оставьте Григория в живых!“ — настаивал один. „Григорий должен жить!“ — требовал другой. „Ведь, правда, он будет с красными?“ — спрашивал третий».