Бувье-Дюмолар поймал вопросительные взгляды, обращенные к нему, и попытался ускользнуть от расспросов.

— Парижские газеты, — сказал он, небрежно развалившись в кресле, — толкуют о премьере оперы «Танкред». Не верится, что пучеглазая Паста превзошла в игре божественную Малибран. У нее холодный тембр и надтреснутые верхи.

Фабриканты угрюмо помалкивали. Оперные дивы их не интересовали.

— Жена спросила меня, — сказал, шамкая, старик с позеленевшими от нюхательного табака усами, — сможем ли мы уберечь дом от холеры? Я ответил, что если мы живы, несмотря на вымогательства рабочих, то и холера нас не одолеет.

— Воистину то, что мы переживаем, пострашнее эпидемий, — начал Броше. — Город кишит недовольными. Восьмого октября, всего неделю назад, рабочие, предводительствуемые демагогами, решили требовать повышения заработной платы. Негодяи не понимают, что Лион — не Англия, где паровая машина значительно удешевила кусок шелка. Проклятые англичане довели цену за штуку до пятидесяти франков против наших девяноста… Мы окружены, стиснуты неслыханной конкуренцией: Вена, Эльберфельд, Кёльн, Милан, — двадцать тысяч конкурирующих станков, не считая британских.

Броше дрожащим голосом подсчитывал потери на Франкфуртской ярмарке. Фабриканты сочувственно кивали головами.

— Было время, — сказал другой старик в коричневом парике и старинном зеленом камзоле, потомок древней династии лионских фабрикантов, — когда лионский шелк снабжал всю Европу, проникая в Азию и Африку. Русские царицы и богатые скандинавские фермерши не носили иных тканей. Господь бог был милостив к нам. Хвала ему! Теперь — не то, — голос купца стал скрипучим, и кулаки сжались. — Мы, как пираты, бросаемся на вновь открытые земли, деремся и торгуем в убыток, гоняясь за Грецией, и боремся за турецкие и алжирские гаремы. Мы заискиваем перед бабьем всего мира, угождаем, захваливаем. И в момент такого кризиса рабочие и ловкие содержатели мастерских пытаются бунтовать. Господин барон, нас — цивилизованных людей — только пятьсот в Лионе. Мы окружены тесным кольцом врагов. Их десятки тысяч, — тридцать тысяч ткачей, около десяти тысяч владельцев станков, которые не менее опасны в часы восстаний. Я не знаю числа учеников и подмастерьев — этого сброда, способного на все. Берегитесь, барон, развязывать стихию! Вы забыли, на что способна чернь. Вспомните, господин префект, вас послал король блюсти наши интересы! — Старик наступал на префекта, грозно размахивая рукой у его лица.

— Друзья мои, — ответил префект департамента Роны, немного растерявшись, — заверяю вас, нам не грозит анархия, стихают страсти, проясняются умы, люди возвращаются к порядку. Будем тверды. Монархию беспокоит рабочий вопрос, но она сумеет удержать рабочих в пределах разумного. Мы знаем, как ценит монархия труд промышленника. Обогащайтесь, потому что ваше богатство — богатство нации, благодеяние для рабочих.

5

Иоганн Сток очутился в предместье Круа-Русс ужо далеко за полночь. Босые ноги ныли, и сведенный голодом желудок причинял непереносимые страдания. Оставив позади шлагбаум, Иоганн свернул в первую попавшуюся улочку и пристроился у низкого дома, подпиравшего сарай, охраняемый болтами и гиреподобным замком. Сток заснул, едва голова его припала к каменной ступени. На рассвете он был разбужен бесцеремонной женской ногой. Широкая холщовая юбка касалась его лица, большая мягкая ступня грозила смять нос. Ему удалось, однако, убедить женщину, что он вовсе не пьян и дожидался утра, чтобы отыскать мастера Буври, которому несет поклон от родственника.

Вскоре Иоганн стучался у двери мастерской Шарля Буври. Владелец семи станков получил от Дандье изрядный заказ, но, несмотря на то что безработица давно покинула стены его дома, был опутан долгами и жил впроголодь вместе с наемными рабочими. Налоги и низкая поштучная оплата выделанного шелка заставляли старика не раз подумывать о ликвидации мастерской.

— По мне, лучше поступить на большую фабрику, к богатому хозяину, чем маяться, как мы, в своих конурах, — говаривал часто Буври в ответ на сетования других содержателей мастерских, пугавшихся наступления машин на ручной ткацкий станок.

За станками Буври работали четверо наемных рабочих, сам Шарль и жена его Катерина. Седьмой станок пустовал, с тех пор как заболел единственный сын стариков. Он умирал от чахотки на чердаке дома. Рабочие жили тут же, в мастерской, ночуя под станками, столами и на печи.

Тщательно расспросив Иоганна и положившись на рекомендацию женевского свояка, Буври предложил ему работу. Он объяснил, что сырье дает заказчик и, согласно вековой традиции, рабочий получает за выделку штуки шелка половину суммы, заплаченной за нее хозяину станка негоциантом.

— Кровопийцей, — пояснил Андрэ, самый молодой из ткачей, темноглазый хилый человечек с пушистой головой.

Проработав весь день до поздней ночи, Сток заснул под столом счастливейшим сном.

Он имел отныне кров и кусок хлеба. За каждый проработанный день Буври обещал платить рабочему восемьдесят сантимов — сумму, едва хватающую на то, чтобы оплатить старой Катерине постой и кормежку.

6

Вопреки предсказаниям Бувье-Дюмолара, страсти не стихали, и, по мнению негоцианта Броше, анархия надвигалась на город, опережая холеру.

В середине октября префект принял делегацию от рабочих и хозяев мастерских, которые просили у него защиты.

Первым заговорил седой Буври. Он начал с жалоб на непосильные новые налоги.

— Господин префект, — сказал старик, переминаясь с ноги на ногу и пощипывая седую бороду. — Нет предела произволу фабрикантов. За последние годы они снизили вдвое и более того плату за выделанную штуку шелка. Мы работаем по восемнадцать часов в сутки, но не можем себя прокормить. Мой рабочий Андрэ выработал за этот год четыреста пятьдесят франков, а пропитание, масло для лампы, квартира и налоги потребовали пятьсот пятьдесят. Как быть Андрэ? Спросите меня, господин префект: что ты ел сегодня, Буври? Но вы знаете — мы голодаем… Король хочет счастья своим подданным и, наверно, не знает, что в Лионе рабочие и владельцы мастерских принуждены собирать милостыню. Шесть тысяч станков брошены, потому что труд более не дает хлеба. Нет управы на фабрикантов. Мы просим пас именем бога и короля, нашего отца на земле, установить тариф, чтобы фабриканты не могли самовластничать и обрекать нас на муки и лишения. Тарифа требуют все лионские рабочие.

Буври замолчал и передал префекту заготовленную петицию.

Рабочие заявляли, что хотят и должны положить предел своему жалкому состоянию, но не желают прибегать к насильственным мерам: «Рабочий класс, просвещаемый с каждым днем все более факелом цивилизации, знает, что, только соблюдая порядок и спокойствие, он получит доверие — основной базис торговли». Петиция заканчивалась обращением к Бувье-Дюмолару: «Зная, господин префект, до какой высокой степени вы по справедливости обладаете любовью управляемого вами населения, рабочая комиссия просит вас внести в прения, которые должны открыться, ваше благосклонное посредничество и даровать обеим заинтересованным сторонам одинаковое покровительство, которое обе заслуживают. Веря в вашу любовь ко всему, что касается счастья людей и гармонии, которая должна существовать в отношениях между всеми классами общества, мы возлагаем на вас наши надежды».

«Вполне грамотно и вполне умеренно», — подумал про себя префект и, дочитав обращение, встал с кресла и пожал руку Буври и его товарищам, обещая принять на себя заботу об их нуждах.

Воспоминания об Июльской революции были еще очень свежи в памяти лионского префекта. Пройдя солидную школу революции, директории, империи, реставрации и вновь революции, он понял огромные возможности и силу «черни». Он не напрасно был свидетелем возвышения маленького корсиканца и многочисленных превращении, творимых революцией.

Его мать — аристократка — принуждена была некогда прирабатывать тяжелым физическим трудом, и детство Бувье прошло в бедности.