Большинство русских политических эмигрантов сразу же после октябрьского манифеста прямыми и кружными путями, с фальшивыми паспортами, а порой и без всяких документов, тронулись в Россию.

Плехановы тоже решили ехать на родину.

Но как раз во время этих сборов Плеханов опять серьезно заболел. Встревоженная жена пригласила крупного специалиста по туберкулезу. Тот категорически заявил:

— Положение серьезное. Я очень опасаюсь, что начался туберкулез горла. Возможно, нужна будет операция. Я бы посоветовал срочно переехать на юг, в Италию или Алжир, но прежде всего необходимо показаться профессору Мермо.

Плеханов, сгорая от нетерпения скорее отправиться в Россию, совсем больной выехал в Лозанну, где жил этот всемирно известный специалист по горловым болезням. Профессор Мермо был неумолим — несколько недель лечения у него в клинике, а потом поездка на курорт в Италию.

Георгий Валентинович вынужден был пойти на компромисс. Он поселился в Монтре, откуда ездил в Лозанну на лечение. В эти дни он жил надеждой, что сумеет быстро справиться с болезнью и через несколько недель будет в России. Но вынужденное ожидание изводило его. 4 декабря 1905 года он писал жене: «Ох! Надо мне ехать. Поедем, невмоготу мне здесь. Меня тянет в Россию. Я теперь точно дезертир, и все мне противно, я даже работать почти не могу, а это редко бывает со мною.

Поедем, а то я с ума сойду. Мое место теперь в России. Завтра я поеду к Мермо, чтобы посоветоваться насчет горла. Будем спешить, а то я дойду бог знает до чего. Право, я теперь кажусь себе дезертиром, а это самая презренная порода людей. Не затем я жил и работал, чтобы сидеть теперь спокойно, когда там идет борьба».

Об этом же Плеханов писал в Петербург и Л. И. Аксельрод (Ортодокс) 5 декабря 1905 года: «Тянет меня в Россию, я испытываю такое ощущение, как будто я дезертировал. Почти не могу работать. Надо ехать» (4—I, 214).

Таким образом, Плеханов оказался оторванным от революционных событий в России. Он ошибочно считал в то время, что нужно отсрочить решительное столкновение с самодержавием, поскольку, как он думал, пока шансов на победу больше на стороне врага. Он писал группе меньшевиков 18 декабря, что понимает, «как трудно сохранить теперь хладнокровие», но предупреждает, что, «если мы теперь проиграем битву, реакция вздохнет свободно». Он еще раз призывает «бить вместе», то есть выступать против царизма вместе с другими «оппозиционными силами», имея в виду российскую либеральную буржуазию.

Именно в это время в Москве разгорелось вооруженное восстание рабочих, которое стало героическим, кульминационным пунктом первой русской революции.

Узнав о поражении Декабрьского вооруженного восстания в Москве, Плеханов писал в декабре 1905 года: «Несвоевременно начатая политическая забастовка (Плеханов имел в виду декабрьскую забастовку. — Авт.) привела к вооруженному восстанию в Москве, в Сормове, в Бахмуте и т. д. В этих восстаниях наш пролетариат показал себя сильным, смелым и самоотверженным. И все-таки его сила оказалась недостаточной для победы. Это обстоятельство нетрудно было предвидеть. А потому не нужно было и браться за оружие» (1—XV, 12).

Ленин резко критиковал Плеханова за это позорное выступление («не нужно было и браться за оружие»), за оппортунистическую позицию в отношении вооруженного восстания. «Только совершенно единичные, не имеющие сторонников в России, социал-демократы (вроде Плеханова) малодушно говорили о декабрьском восстании: «не нужно было браться за оружие». Напротив, громадное большинство с.-д. согласны в том, что восстание было необходимым отпором отнятию свобод, что оно подняло все движение на высшую ступень и доказало возможность борьбы с войском»[67].

Ленин писал о ценности уроков Декабрьского восстания, вооружившего партию опытом подготовки пролетариата к будущим боям с самодержавием, явившегося прологом будущих революций.

В начале января 1906 года, не долечившись, Плеханов вернулся в Женеву. Он получил паспорта и сложил самые необходимые рукописи и книги. Наконец-то был назначен день отъезда в Россию. Казалось, что свидание с родиной, столь долгожданная встреча с революционной Россией, совсем близка. Но пришла телеграмма об аресте Дейча, поступили письма от товарищей, рассказывающие о разгуле реакции, об арестах и преследованиях революционеров. В первых числах января пришло письмо от Засулич из Петербурга: «Дорогой Жорж, в самый день, назначенный Евгением (Л. Г. Дейчем. — Авт.), чтобы ехать к Вам делегатом от нас на международном празднестве, он заболел той болезнью, которая после перерыва с удесятеренной силой свирепствует теперь по всему лицу святой Руси…

Хорошо теперь, что Вы не тут, где эпидемия, но мне же Вас жаль, что не видали Вы «Дней свободы» не на сцене, а в натуре…» Нетрудно догадаться, что речь здесь идет об аресте Дейча и высказывается мнение о нецелесообразности отъезда Плеханова в Россию.

Бывшие политические эмигранты, успевшие приехать в Россию, вновь переходили на нелегальное положение. Заграничные паспорта, добытые Плехановым с таким трудом, оказались ненужными. А перебираться через границу нелегально Плеханов, очень больной в то время, не мог.

К тому же у Георгия Валентиновича вновь обострилась болезнь, и врачи настояли на его немедленном отъезде в более теплые края.

В начале 1906 года Плехановы поселялись в курортном местечке Больяско, недалеко от Генуи. Пансион им помогли подыскать их старые знакомые, эмигрант из Польши Владислав Александрович Кобылянский и его жена Ольга Осиповна Лунц.

Плехановы бывали у Кобылянских, дом которых привлекал своим гостеприимством, и главное — музыкой. О. О. Лунц была прекрасной музыкантшей и часто по просьбе гостей исполняла их любимые вещи.

Георгий Валентинович любил музыку — из западной классики он предпочитал симфонические произведения с революционно-бунтарской программой. Он выделял сонаты Бетховена, особенно Патетическую, его симфонии, в том числе Третью Героическую, а также «Осуждение Фауста» Берлиоза. Плеханов любил и Вагнера, его музыкальные драмы из «Кольца Нибелунгов» — «Зигфрид» и «Гибель богов».

Музыкальные вкусы. Кобылянских были несколько другими. О. О. Лунц высоко ценила произведения своего учителя по Московской консерватории А. Н. Скрябина, о котором она много рассказывала Плехановым. Скрябины тоже жили в Больяско, и в один из вечеров они, Плехановы и Скрябины, встретились. Разговор зашел о революционных событиях в России, о вооруженном восстании в Москве, о правительственных репрессиях. Оказалось, что композитор внимательно следил за событиями на родине, восхищался героизмом революционеров, чем сразу же завоевал симпатии Плеханова.

Гости и хозяева стали просить Скрябина сыграть что-нибудь свое. Александр Николаевич не отказывался, он исполнял подряд свои этюды, вальсы, отрывки из «Божественной поэмы». Ольга Осиповна, которая хотела показать Плехановым талант своего учителя и друга во всем блеске, стала упрашивать его сыграть отрывки из «Поэмы экстаза», над которой в то время работал Скрябин. Исполнение этой вещи привело Плеханова в восхищение. Он горячо благодарил композитора. Скрябин смущенно сказал, что музыка этой поэмы навеяна революционными идеалами и поэтому он решил сделать эпиграфом призыв: «Вставай, подымайся, рабочий народ». Плеханов поддержал это намерение.

С этих пор в течение двух месяцев Плеханов часто встречался со Скрябиным, с удовольствием исполнявшим для него новые отрывки из «Поэмы экстаза». Плеханов полюбил музыку Скрябина. Он однажды сказал:

— Скрябин хочет выразить в своей музыке не те или иные настроения, а целое миросозерцание, которое он и старается разработать со всех сторон. Он считает, что музыка может выражать отвлеченные понятия. Я не согласен с ним, так как считаю, что это невыполнимая задача для искусства. Но это очень сильно расширяет круг его духовных интересов и тем самым значительно увеличивает огромный удельный вес его художественного дарования.