После хорошо подготовленной – в докладе и в прениях – атаки на Садвокасова Филиппу Исаевичу удалось навсегда покончить со своим постоянным политическим противником. В заключительном слове он еще раз поиздевался над Садвокасовым, как обычно, демагогически уходя от разговора по существу: «Понимаете, тов. Садвокасов говорит, что он больше интернационалист, чем я (смех), …ведь не только вы смеетесь, куры будут смеяться над этим (смех)», а потом уж огласил окончательный приговор: «…Но есть национализм байский, алашординский, садвокасовский»[201].

С «садвокасовщиной» боролись еще долго, смачно обсасывая на страницах печати и в различных заседаниях всякое мало-мальское возражение взглядам Голощекина; любое проявление самостоятельной политической или экономической оценки директив крайкома немедленно объявлялось «вылазкой националистов» и «отрыжкой садвокасовщины».

Особенно старались в этой борьбе ближайшие помощники Голощекина, доказывая руководителю свою преданность да заодно успевая и подольстить ему.

В выражениях, конечно, не стеснялись.

«Прямо воняет от Садвокасова, как от самого последнего либерала, когда он говорит о науке, труде, кооперации и т.д., – писал второй секретарь крайкома Ураз Исаев 26 февраля 1928 года в «Советской степи». – Был совершенно точен тов. Голощекин, если он заявил, что Садвокасовы являются сторонниками неприкосновенности социально-экономической структуры казахского аула…

Казахский «верблюд» пойдет, уже идет – к социализму. Он своими могучими лапами раздавит на своем пути Садвокасовых».

«Националистов», высказавших сомнение в целесообразности переселения в Казахстан украинских и русских «безземельных» крестьян, Ураз Исаев назвал «лягушками, караулящими море».

«Если Столыпин хотел устроить только «киргизскую степь», а Садвокасов хочет устроить только «киргиз», – то мы устроим и «киргиз» и «киргизскую степь», – заявил он.

…Тогда эти слова еще не воспринимались во всем их последующем зловещем значении: сплошная коллективизация еще не началась. Великое переселение состоялось несколько позже, когда под дулами винтовок голодные толпы выгнанных из своих домов «кулацких» семей (никто до сих пор не знает их числа) выбросили из скотских вагонов в голой степи и скучили в десятках спецпереселенческих поселков (точнее, их еще надо было построить), потеснив коренное население. А потом уж, при коллективизации, принялись устраивать и степняков-кочевников, насильно прикрепляя к земле и отбирая скот, отчего люди побежали во все стороны, куда только глаза глядят…

А пока второй секретарь крайкома обвинял Садвокасова в том, что он хочет приписать Голощекину «колонизаторское насилие», а себя представить «великим мучеником за дело казахское».

«Огонь по садвокасовщине на окраинах!» – восклицал Исаев.

Филипп Исаевич, разумеется, не оставался в стороне от борьбы,– он заботливо и регулярно подливал масло в огонь, обвиняя «садвокасовцев» в намерении столкнуть Казахстан на путь «замкнутого хозяйства» и объявляя это опасным и вредным.

23 мая 1928 года Голощекин докладывал кзыл-ординскому партактиву о том, как ЦК ВКП(б) оценил работу казахстанской организации. Политическая линия была признана правильной, деятельность крайкома – удовлетворительной.

«Тов. Сталин в своем слове на Политбюро начал с того, что основное наше достижение… состоит именно в… росте марксистских кадров из казахов, правда, еще очень медленном и слабом» .[202]

Политбюро одобрило решение Шестой конференции о конфискации скота и выселении крупнейших баев.

«Если до сих пор была еще возможность в теории и даже на практике говорить «советский бай», – то в дальнейшем этого не будет, и баи выступят на борьбу с нами как классовые враги. И они потянут очень многих (алашординцы, так называемая интеллигенция, которая колеблется, и могут потянуть кое-кого из коммунистических рядов)… – заявил Голощекин и посетовал на местных членов партии, которые часто себя чувствуют больше казахами, чем коммунистами.– Мы будем встречать препятствия внутри тех масс, которые сами заинтересованы в этом».

Выходит, и трудящиеся массы не лучше баев! Прямо-таки логический парадокс: заинтересованы в конфискации – и сами же будут ей мешать.

«Мы сейчас переживаем обострение классовой борьбы… на почве правильной пролетарской политики. Мы входим в полосу величайшей очистки… – торжественно провозгласил Филипп Исаевич и перешел к самокритике, что изредка с ним бывало: – На комиссии Политбюро я предлагал формулировку, что мы изжили группировки. Но члены ЦК и Политбюро предложили записать: «значительно уменьшились». И прав был ЦК, тысячу раз. прав, а я не прав».

Проникновенные слова! Товарищи из ЦК, находясь за тысячи верст от пыльной Кзыл-Орды, оказались дальновидными – разглядели в точности, что творится под носом у первого секретаря крайкома.

Разумеется, после этого начались новые разоблачения «группировочной возни», и хотя газеты никого по имени не называли, но ясно давали понять, что им все известно. «Группировщики, – писала «Советская степь» 4 июня, – договариваются, блокируются, доносят, обещают и выдвигают друг друга, лишь бы победить диктатора Голощекина и ему продавшихся казахских коммунистов»…

Ну, а что же «центральный вопрос» – об «Октябре в ауле»?

«Осенью 1928 года Казахстанская парторганизация успешно провела еще одно важное социально-экономическое мероприятие – конфискацию скота и имущества 700 крупных баев-полуфеодалов, активных врагов советской власти, – сообщают партийные историки. – Все конфискованное имущество (150 тысяч голов скота, сельскохозяйственные орудия, транспортные средства и т. д.) было передано казахским трудящимся массам. Это позволило укрепить свыше 20 тысяч хозяйств бывших батраков и бедняков, около тысячи колхозов, создать 293 новые сельскохозяйственные артели и 5 совхозов.

Конфискация… в значительной мере подорвала как экономическое, так и политическое влияние байства в ауле. Тем самым были созданы более благоприятные условия для дальнейшего развития экономики аула и его социалистического переустройства» .[203]

Еще летом по степи поползли недобрые слухи, дескать, будут отбирать имущество и скот не только у баев, но и у середняков. Люди стали продавать скотину, готовиться к откочевкам. Дошло до того, что КазЦИК был вынужден обратиться с воззванием ко всем трудящимся Казахстана и разъяснить, что слухи распускаются провокационные, никакого раскулачивания не будет и конфискация коснется лишь крупнейших баев «из среды потомства бывших ханов и султанов».

Первоначально хотели подвести под конфискацию 1500 хозяйств, но ЦК, как говорил Голощекин, «ограничил нас». К полуфеодалам отнесли тех, кто имел от 100 до 400 голов скота (в переводе на крупный). На следующий день после опубликования указа Курамысов писал, что настала пора «проветрить аул революционным ветерком», что пока будут существовать баи-полуфеодалы, «злейшие эксплуататоры аульных масс и худшие враги социалистического строительства», аульная беднота не выберется из тяжкой зависимости от них, нищеты, грязи и болезней» .[204]

Сколько же человек угнетал злейший эксплуататор? По свидетельству председателя КазЦИКа Ельтая Ерназарова, выступавшего позднее на сессии ВЦИКа, казахский бай имел несколько батраков. «Например, бай имеет вокруг себя около 10-15 так называемых консы, то есть бедноты, и вся эта беднота работает на него, заработную плату получает один, остальным объедки».

Значит, от эксплуатации освободили от 7 до 10 тысяч батраков. Немало, конечно, но выходит, что угнетаемых было в степи не так уж и много. Кстати, как ни притесняли трудящихся «эксплуататоры», как ни кормили «объедками», а с голоду у них никто не умирал. Через два-три года, когда угнетатели были давным-давно сосланы в чужие края и освобожденным степнякам навязали сплошную коллективизацию, мор стоял повальный…