Дни проходили в спорах, беседах. Надежда Константиновна рассказывала девушкам о работе в Петербурге, дала им некоторые политические новинки, а они знакомили ее с работой в Красноярском крае, с людьми, жизнь которых целиком посвящена была борьбе с самодержавием. В Красноярске Крупская впервые прочла Писарева. Позже она вспоминала: «Когда я ехала в Шушенское, это было ранней весной, — реки еще не разошлись, и мне пришлось недели две прожить в Красноярске. Я жила тогда у фельдшериц и усердно читала Писарева, лежавшего у них на столе. Раньше я о Писареве только слыхала, а тут впервые стала читать его с увлечением».

В Красноярске, этом пересыльном пункте, откуда политические заключенные следовали в самые глухие углы Сибири, жило много замечательных людей. Здесь можно было встретиться и с теми из товарищей, которые следовали через Красноярск транзитом. Петр Ананьевич Красиков свел Надежду Константиновну с супругами Тютчевыми, давно уже жившими в городе, опытными конспираторами, имевшими связи в разных кругах ссыльного общества, Они-то и помогли Крупской встретиться с товарищами по «Союзу борьбы» Сильвиным и Ленгником, приехавшими неделей позже.

Было место, которого не миновал ни один ссыльный, — фотография Генриха Кеппеля. В Красноярске в то время существовал обычай — фотографировать всех проходящих политических ссыльных, хотя бы месяц назад снимки были сделаны в Москве или Петербурге. Мало того, ссыльным разрешалось покупать карточки не только собственные, но и своих товарищей, даже тех, кто за много лет до того позировал перед фотообъективом. Здесь снимали и Владимира Ильича, и его друзей, и Надежду Константиновну. Приемная фотографа, обставленная мягкой уютной мебелью, с альбомами снимков на столе, была удобным местом «случайных» свиданий ссыльных.

Надежда Константиновна отправилась в фотографию в сопровождении Тютчевых. В приемной она сразу увидела Сильвина; он перелистывал альбом, в соседней комнате-ателье слышался басок Ленгника, что-то говорившего фотографу. В приемной находилось еще несколько человек, с ноги на ногу переминались часовые. Товарищи ехали в ссылку по этапу, значит, под конвоем.

Надежда Константиновна подсела к Сильвину, а Тютчев развернул принесенный с собой сверток и угостил солдат хлебом и колбасой. Солдаты ели и равнодушно поглядывали на своих подопечных (Ленгник вышел из мастерской и радостно присоединился к беседе), которые вспоминали о пережитом, строили планы на будущее. Оказалось, что рядом (для Сибири 100 верст не расстояние) будут жить и Кржижановские, и Старковы, и Сильвин, Ванеев, Ленгник и многие другие. А вот Мартову не повезло — его отправили в Туруханский край. Время летело незаметно. Один из солдат подошел к друзьям, успевшим обменяться письмами, адресами, они расстаются с надеждой на скорую встречу.

Ежедневно ходила Надежда Константиновна на берег Енисея. Смотрела, как идет лед, прибывает вода. С каждым днем становилось теплее, пароходы готовились к навигации. Крупские взяли билеты на тот же «Св. Николай», который год назад доставил в Минусинск Владимира Ильича. Река то сужалась, сжимаемая монолитными базальтовыми скалами, то вдруг широко растекалась среди необъятных степей. И вокруг ни души, деревню от деревни отделяют десятки верст. Зато на каждой пристани толчея. Надежда Константиновна уходила с палубы только поздно вечером, когда черная вода сливалась с черным низким небом.

Еще прохладно. Иногда с далеких Саянских гор прилетает резкий порывистый ветер, но и он уже теплеет. Весна набирает силу. Зеленеют пихты и лиственницы, и даже вековые ели кажутся помолодевшими. Скоро должен быть Минусинск.

Пароход остановился. Надежда Константиновна, поднявшись на палубу, с удивлением разглядывала село, раскинувшееся на берегу. «Это Минусинск?» — спросила она одного из матросов. «Нет, барышня, до Минусинска не дойдем — вода низка. А это Сорокино. Отсюда до Минусы рукой подать — 70 верст». Опять задержка, пересадка. Затемно добрались до Минусинска. Городок немного больше Сорокина, правда, здесь есть каменные дома. В центре города двухэтажное каменное здание из красного кирпича — музей и библиотека Мартьянова.

На поселении в Минусинске жил первомартовец Аркадий Тырков, с сестрой которого Крупская училась в гимназии, Он очень обрадовался Надежде Константиновне. Тут были счастливы встретить свежего человека, тем более если это революционер, ссыльный.

И еще с одним человеком встретилась здесь Надежда Константиновна — с видным польским революционером Феликсом Коном.

И вот остались последние 55 верст проселочной дороги. Подъезжали к Шуше уже в сумерки. Сначала из-за поворота на фоне темнеющего неба блеснул купол шушенской церквушки, затем начали расти темные очертания сельских строений. Дома крестьянские, крепкие, рубленные из толстых бревен, и ни одного деревца, садов не видно, и только вдали за селом темнела полоска леса, уходящего куда-то за горизонт. Вот и знакомый по описанию дом крестьянина Зырянова, но никто их не встречает. Извозчик постучал в окно длинным кнутовищем. Показалось женское лицо. «Чего вам?» — «А вы разве гостей не ждете?» — «Господи! — всплеснула руками хозяйка. — Как же, как же, заждались совсем!» На крыльцо вышел хозяин — красивый, широкоплечий, с окладистой бородой. Помогая сгружать вещи, он гудел: «Эка беда, ждал, ждал Владимир Ильич, а сегодня зазвали его на охоту. Да вы не печальтесь, скоро будет, устраивайтесь пока!»

Изба сияла чистотой, выскобленные добела полы были покрыты домоткаными половиками, стены украшены душистыми ветками пихты.

Надежда Константиновна начала было распаковывать самое необходимое, но Елизавета Васильевна видела, как падало все из рук дочери, с каким нетерпением посматривала она на окно, как невнимательно слушала сибирский неторопливый говорок соседей, ведь в избу набилось множество односельчан. Как же, гостьи из самого Петербурга!

Подходя к дому, Владимир Ильич удивился — в его комнате горел свет. Хозяин, встретив его у ворот, пряча в бороду улыбку, говорил: «Беги, беги, а то там Оскар Александрович пьяный пришел и все книги твои раскидал». Владимир Ильич ускорил шаги, а на крыльце знакомая тоненькая фигурка.

На другой день к ним пришли гости. Первым появился ссыльный рабочий-путиловец Оскар Александрович Энгберг. Высокий, белокурый, с голубыми добрыми глазами. В гневе, однако, он был страшен и в Сибирь угодил за сопротивление полиции во время забастовки.

Смущенно переступив порог, спросил: «Я не рано? Простите, не терпелось узнать новости». — «А может быть, багаж получить?» — рассмеялся Владимир Ильич. Чувствовалось, что Энгберг много читал, но без системы, и о социализме имел самое смутное представление. Тут же за чаем договорились, что Надежда Константиновна будет с ним заниматься. «А теперь можно и багаж получить», — сказал Энгберг. Легко, как перышко, он поднял пудовый мешок, извинился, что доставил столько хлопот, и ушел. Вскоре пришел лодзинский социал-демократ Проминский. Жил он здесь с женой и шестью детьми. Спокойный, уравновешенный, он читал и знал мало, но обладал безошибочным пролетарским инстинктом, помогавшим ему всегда находить верное решение. Когда Проминский ушел, Владимир Ильич захотел показать Надежде Константиновне окрестности. На крыльце они столкнулись с далеко не приятным гостем — местным исправником. Удостоверившись, что ссыльная прибыла на место, он сделал для порядка несколько внушений и спросил: «Когда брак оформить изволите?» Надежда Константиновна посмотрела на Владимира Ильича. «А что, собственно, вас беспокоит?» — спросил он исправника. «Есть приказ вступить в брак немедленно, иначе придется вашей невесте ехать в Уфу. Советую поторопиться». И ушел.

Через несколько дней Владимир Ильич писал матери: