На протоколе комиссии стояла подпись Колена — драгоценный автограф, как выразился по этому поводу ветеринар Буле.

Министр сельского хозяйства поручил Пастеру изучить причины заболевания сибирской язвой, «спонтанно» возникавшей в ряде районов.

Составив целую программу исследований на много лет вперед, Пастер вместе со своими сотрудниками — Ру, Жубером, Шамберленом — выехал в Шартр.

Обширные поля, на которых паслись бараны, казались такими тихими, зелеными и сочными. И в этой сочной зелени гнездилась страшная болезнь, опустошавшая эти стада и эти поля. Наблюдения и опыты шли планомерно. Бараны болели и заражали других. Вскрытия всегда показывали одну и ту же картину: кровь баранов кишела бактериями «сибирки».

Для опытов купили несколько совершенно здоровых животных и накормили люцерной, содержащей споры сибирской язвы. Бараны поели вкусный корм и, не считаясь с интересами науки, не заболели. Пастер встревожился. Он твердо был убежден, что все дело в спорах, которые так стойко могут переносить самые неблагоприятные условия, что именно они остаются в полях на всю зиму и на другой год заражают через траву животных. И вдруг животные остались здоровыми. Все здание грозило рухнуть.

Но тут кому-то из сотрудников пришла в голову мысль: ведь животные на пастбищах едят не только мягкую люцерну — они жуют все, что попадается под ноги; среди трав есть и колючие, которые повреждают слизистую рта и облегчают спорам доступ в кровь.

К зараженной люцерне добавили колючих трав — несколько баранов заболели и умерли. В глотке, во рту, на языке у них были ссадины, и заболевание начиналось как раз на задней стенке горла и во рту. Значит, эти ранки, никакого значения не имеющие для здоровья животного, являются «воротами» для сибирской язвы.

Пастер поставил контрольный опыт, результаты которого могли выясниться только через 14 месяцев. Контрольным баранам скормили люцерну, в которой были споры сибирской язвы. Бараны не заболели и не погибли, они продолжали пастись на поле. На следующий сезон группа Пастера должна была выяснить: есть ли в этой почве споры сибирской язвы, которые должны были попасть сюда через подопытных животных.

Через год пробы почвы были взяты. Их развели в воде, отделили бесконечно малые плотные частицы и изолировали. Ими заразили морских свинок. Свинки погибли от сибирской язвы.

Вот она, причина «спонтанного» заболевания на некоторых полях! Вот отчего начинается эпидемия! Достаточно, чтобы на землю попала капля крови зараженного «сибиркой» животного или чтобы в этой земле был зарыт труп такого животного, как споры попадают в почву, остаются в ней на неопределенный срок и затем, попав с кормом здоровым животным, заражают их. Неисчислимые колонии бактерий, рассеянных в почве, давали стойкие споры, и в любой момент эти споры начинали развиваться и размножаться.

Пастер писал о своих опытах и выводах и министру сельского хозяйства, и Академии наук, и Академии медицины. Опыты были точны, выводы абсолютно логичны. Но, пренебрегая всем этим, противники все еще упорствовали, утверждая спонтанность возникновения сибирской язвы, и снова и снова возбуждали дискуссии на всех заседаниях.

— Это ужасно, что мне приходится опять и опять отвечать на необдуманные опровержения, — жаловался Пастер в лаборатории, — я совершенно обескуражен тем, что в медицинской литературе разбирают эти опровержения и рассуждают о них, оставляя в стороне правильные пути экспериментального метода…

А жене он однажды с грустью и горечью сказал:

— Я никогда не думал, что у меня так много врагов! Почему это? Слепцы, как они не понимают, что доктрина о спонтанности уже устарела и потерпела полное поражение?! Кому они приносят этим пользу? Ради чего воюют против очевидности?

Однажды, вскоре после того, как Пастер вернулся из очередной поездки в Шартр, он рассказывал домашним о любопытных вещах, с которыми там столкнулся.

В то время шумели о новом способе лечения «сибирки», изобретенном ветеринаром Луврье в горах восточной Франции. Луврье лечил коров и, как рассказывали, вылечил уже не одну сотню их. Такие результаты давали право на научное признание. Но осторожная Академия наук решила выяснить все на месте. Командировали Пастера.

— Ужасно, сколько этот Луврье причиняет страданий несчастному животному, — рассказывал чувствительный Пастер, — вы только подумайте: безо всякого обезболивания несчастную корову растирают в несколько могучих рук сильные работники. Когда корова горит как в лихорадке, этот живодер делает на ее теле длинные надрезы и вливает в них — что бы вы думали? — скипидар! Все это похоже на пытки в застенках инквизиции. Коровы истошно ревут, вырываются, чуть ли не плачут. Вы же знаете, какие выразительные, человеческие глаза у коров! Смотреть в эти рыдаюшие глаза просто немыслимо. После всего этого варварства Луврье покрывает все тело коровы толстым слоем пластыря, смоченного в горячем уксусе, и сверху окутывает огромной простыней. Нужно обладать поистине коровьим организмом, чтобы не умереть от такого лечения!

Слушатели хохотали до слез.

— Ну, и коровы выздоравливают?

— Выздоравливают! От этой процедуры они почему-то не умирают. От сибирской язвы некоторые тоже не умирают. Но ведь известно, что далеко не все заболевшие животные погибают от «сибирки», даже если их и вовсе оставить в покое! Я так и сказал этому ветеринару. Ну и, как всегда, решил сделать опыт. Мы взяли четырех коров, пригласили нескольких фермеров и заразили всех четырех коров «сибиркой». Будьте уверены, я дал им отличную дозу бактерий. И что ж вы думаете? Все коровы, разумеется, заболели. Луврье над двумя из них проделал свою варварскую процедуру. Зверское лечение спасло одну. Но из тех двух, которых не терзали, только одна умерла, а другая взяла и выжила. Вот вам и лечение!..

— Погодите, это еще не все, — вмешался Ру, — главное впереди. Луврье, конечно, шарлатан. Но все это помогло нам в другом. Вы расскажите, господин Пастер.

Пастер кивнул. Хотя, признаться, рассказывать об этом не собирался. Он суеверно боялся, что надежды его не оправдаются.

Он неохотно начал:

— Дело в том, что оставшимся в живых коровам мы решили еще раз впрыснуть сибиреязвенную культуру. Серьезную дозу, очень серьезную… Коровы не заболели. На месте прививки не образовалось даже опухоли. Они оказались невосприимчивыми… Вот и все. А теперь, друзья, отдыхать.

Так он пресек дальнейшие расспросы. Так лаконично и невыразительно рассказал о прологе к «Meленскому чуду», которым вскоре поразил мир.

На самом деле этот маленький эпизод послужил поводом для глубоких размышлений. Наконец-то Пастер впервые воочию убедился в том, что животное, переболевшее сибирской язвой, вторично ею не заболевает. Оно иммунизировано, организм его больше невосприимчив к микробам этой болезни. Как бы так сделать, чтобы животные могли заболевать легкой формой «сибирки» и — приобрели иммунитет к дальнейшему заражению? Что бы такое тут придумать?

Вот вопрос, который отныне мучил и его и его ближайших сотрудников, этих замечательных молодых ученых, которые так много ему помогали и частенько подсказывали некоторые вещи из области медицины, о которых он понятия не имел. Они мучились этим вопросом, обсуждая его со всех сторон, и пока не приходили ни к каким выводам.

В лаборатории Пастера это стало навязчивой идеей — как заставить зловредных микробов превратиться в полезных, как поставить их на службу человечеству? Из убийц превратить в покорных слуг…

Так от брожения перешел Пастер к возбудителям заразных болезней. От них к идее предупреждать эти болезни. А несколько позже — к врачеванию. Он, химик и минералог, всю жизнь считающий, что незаконно занял место во Французской Академии медицины…

Пастер думал не только о спасении от сибирской язвы. Склонный к обобщениям, он всегда считал, что частный случай в науке — это всего лишь частный случай, как бы значителен он ни был. Дело ученого — искать законы природы, которые имели бы универсальное хождение.